***
У Эллисон неровно подведённые глаза и сколотый лак на ногтях. На щеке — цветная ладонь, все пять пальцев. У Лидии скользкие от краски руки и желание творить. На лице лучшей подруги, естественно. — Лидия! Она ведь даже не смывается! — Тебе очень идёт. Серьёзно! Ай! Эллисон! Камера дергается, как от жёсткой качки. Теперь в краске не только Эллисон, но и Лидия. А также парочка учебников, покрывало и попавшаяся под руку пижамная футболка. Лидия пытается вытащить изо рта рыже-зелёные пряди волос. Эллисон заливисто хохочет, рисуя себе под глазами полосы как у индейца. — Ты часто смотришь это видео? — Каждый раз, когда начинаю скучать по ней. Почти всегда. Кира сочувственно гладит её по плечу. Неловко мнётся и уходит со стойким чувством, что влезла в чужие дневники. Бледную ладонь насквозь просвечивает сияние экрана. Лидия сожалеет, что нельзя стать ещё прозрачнее. Чтобы исчезнуть совсем.***
— Это Эллисон! Ну, а кто же ещё, правда? Если ты смотришь эту дурацкую запись, значит я уже грею свои бедные косточки на южном берегу! Я люблю тебя, Лидия! Не скучай! В складках воздушного голубого шарфа мелькают обветренные губы, кофейные глаза и воспоминания. Семнадцать секунд. И снова. На повтор. Эллисон дарит подруге улыбки и слова, значение которых понятно им одним. Камера трясётся, как и на всех видео, выхватывает кусочки неба. Цепочкой тянутся облака, большие и неуклюжие, как перекормленные птицы. — Она могла бы быть с нами. Лидия не слышит свой голос. В её голове звенит смех, прошивает её мысли красными нитками. Запутывает ещё больше. Не отпускает. Онемевшую ладонь отрывают от экрана и накрывают теплом клетчатой рубашки. — Она всё ещё с нами. Лидия не прячет глаза. Лидия даёт солёным глыбам растаять у всех на виду. Лидия хочет кричать — не как банши. Лидия хочет кричать от боли, которую сама же и подогревает. Изо дня в день душит себя улыбками с экрана ноутбука. У Лидии есть целая папка с видео. У Лидии есть Стайлз — единственный, кто не уходит. И у Лидии есть надежда, что когда-нибудь она снова сможет дышать. Дышать, не боясь, что сердце наткнётся на осколки искореженных рёбер.