Священный огонь

      Необычайно жаркий майский день. Раскалённый воздух буквально изнутри разрывает лёгкие, из-за чего дыхание получается прерывистым и свистящим. Хочется кричать, но сил нет даже для этого. Да и слушать никто не станет. Он привязан здесь почти с раннего утра, как только первые брусья заложили для костра. Это насмешка, ещё один плевок в лицо — наблюдать, как бесчестные люди вершат его смерть. Оставалось лишь молиться, взывая к столь любимому Господу. Он знает всю правда, Он видит всех детей своих и их помыслы. Он покарает истинных грешников, вознеся души праведников.       — Наклони голову, еретик, — коротко бросил палач, надевая на голову Жана дʼАрк бумажную митру. — А теперь молись. Только это у тебя и осталось.       Позор — вот чего они добиваются. Опозорить, опустить, выставить мерзкую ложь напоказ, чтобы люди потеряли веру в истину.       — Мне нужен крест, — ответил тот, стараясь не терять мужество, быть сильнее, чем многие вокруг, как это обычно и случалось.       Палач вытащил из костра две небольшие хворостины, скрестил их и вложил ему в руки. Тихий треск пламени — принесли факел для осуществления казни. Жану дʼАрк никогда не нравились англичане: вертлявый, злобный и отчасти жестокий народец, однако пред Богом мы все равны, ибо судить Он будет лишь наши души.       -Еретик! Вероотступник! Идолопоклонник! — выкрикивал епископ, кружащий возле кострища, словно пчела над цветком.       На площади собрались все: и торговцы Старого Рынка, оставившие младших присматривать за своим добром; и продажные девушки и юноши, даже здесь кокетливо высматривающие в толпе возможных клиентов; и ремесленники, побросавшие свои мастерские ради такого зрелища; и простые матери с детьми, прижимающимися к их ногам. Жан крепко держал крест, цепляясь за него, как за спасение. Палач был прав, только молитвы у него и остались.       — Епископ, я умираю из-за вас. Я вызываю вас на Божий суд! — с высоты костра крикнул Жан, всё отчётливее слыша треск горящих в самом низу поленьев и веток. — Господи, позволь искупить грехи детей Твоих, ибо потеряли они Свет, следуя зову Твоему. Позволь раскаяться за них, ибо не ведают они, что творят. Боже, храни их души, оберегай, как оберегал Ты до этого мою. Не дай пасть нашему светлому народу! Боже, храни Францию!       Толпа обступила костёр со всех сторон, лишь немного сторонясь невыносимого жара. Жан дʼАрк продолжал молиться, возвышаясь над всеми, привязанный к столбу. Кто-то молился вместе с ним, кто-то уже не сдерживал слёзы, кто-то угрожал инквизиторам и епископу, а кто-то порывался снять юношу оттуда или же потушить пламя, пока ещё не поздно.       Раскалённый ветер сорвал с него бумажную митру, развивая остриженные каштановые волосы. Едкий дым резал глаза, опаляя жаром светлую кожу. Дышать было практически невозможно. Жан дʼАрк перестал молиться, лишь кашляя и сипя, хватая ртом воздух. Всю свою жизнь он старался следовать голосам архангелов, жить по воле и закону Божию, а теперь он горит в центре рынка, по которому ещё совсем недавно он мог пройтись в поисках своих любимых красных яблок. Было страшно, но он страшился не столько смерти и боли, сколько одиночества. Такая огромная толпа собралась посмотреть на его гибель, многие из них плакали, но юноша всё равно был одинок. Они сочувствовали ему, жалели, но Жану не нужна их жалость, не нужны проливаемые слёзы и причитания. Ему нужна их вера, знание, что люди не побоятся, подобно ему, бороться, сражаться за свою судьбу, даже если ради этого придётся сгореть на костре. Липкий страх разливался по телу, заставляя трястись, крепче цепляясь за крест из прутьев. Жану дʼАрк хотелось жить. Ему хотелось вновь надеть свои доспехи, ведя за собой легионы, хотелось сражаться и идти дальше, хотелось стоять за страну, даже если все считают его плечи хрупкими для такого груза. Хотелось вновь оказаться подле своего господина. Франция. Нежный образ промелькнул перед слезящимися глазами. Он всегда был так добр к Жану, словно понимая наперёд все слова и мысли, что возникают у того голове. За тонким, на первый взгляд, Франциском скрывались стальная выдержка, железная воля, твёрдая решимость, непоколебимая сила духа и всеобъемлющая любовь к своему народу. Даже проигрывая, он всё равно был готов яростно сражаться с кем угодно до последней капли крови. И люди шли за ним, доверяя свои жизни и будущее. Как доверял и Жан. Он не жалел ни о чём, точно зная, что дай Господь ему вторую жизнь, юноша хотел бы прожить её также. Ведь в его силах изменить в этом мире хоть что-то.       — Господи! — не выдержав, выкрикнул Жан дʼАрк, которому казалось, что пламя уже пожирает его тело. Мысли спутанным хороводом носились в голове, превращаясь в настоящую панику. Кажется, он обронил крест, что дал ему палач.       — Господи! — вскидывает голову, обращая взгляд на небо не в причитании или порицании, но лишь в мольбе. Пусть это закончится, он устал стоять здесь и ждать своего кровавого часа.       — Господи... — тихий шёпот, унесённый ветром, потонул в общем гомоне и шумихе. Лишь стража, стоящая подле него, сдерживала особенно рвущихся на помощь людей.       — Остановите, прекратите казнь! — кажется, этот голос знаком ему. Когда-то давным-давно он уже слышал его. Дома, во Франции? Или же у врага? Быть может, это тот самый англичанин, которого Жан однажды видел в зале для заседаний. Ледяной взгляд и горячее сердце.       — Жан! — лишь этот голос можно узнать из миллионов, даже сгорая в самом горячем адском пламени. В нём сокрыто журчание первых родников, шум листвы нетронутых лесов и песнь, что поётся на рассвете, когда все ещё спят. — Жан!       -Не пускайте его туда! Держите!       Всё слилось воедино. Бесформенная куча звуков и форм, которая то двигалась, то отступала. Жан дʼАрк уже не понимал, что происходит, кто кричит что-то то на родном, французском, языке, то на английском. В голове не осталось ни единой мысли, кроме яростного, неконтролируемого желания выжить. Он брыкался, пытаясь выпутаться из крепко привязывающих его к столбу верёвок, но тщетно — они лишь сильнее впивались в кожу.       — Франция! — в беспамятстве крикнул д’Арк, сам не зная почему. Звал на помощь, благословлял или же молился? Хотелось протянуть руки, однако они крепко привязаны к туловищу. Он бессилен, заложник положения, не способный помочь даже себе, с чего он взял, что сможет помочь хоть кому-то ещё в этой стране?       Если до этого можно было хотя бы как-то вдыхать едкий воздух, то теперь это стало совершенно невозможно. Кажется, он даже потерял сознание на несколько секунд. А потом Жан дʼАрк начал гореть. Вспыхнул, словно спичка, ярко освещая площадь. Люди, увидевшие этот момент, не забудут его никогда. Кто-то клялся, что дʼАрк превратился в огненную птицу, взмывшую в небо. Кто-то божился, будто видел, как из него выходит душа, желавшая в отместку всё здесь обратить в пепел. А кто-то просто смотрел на горящего посреди площади человека, прикрывая своим детям глаза. Но зачем было не давать им смотреть, когда уже того протяжного крика хватило бы на самые жуткие и ужасающие кошмары, которые только можно увидеть. Пожираемая пламенем, горела каждая клеточка его тела, превращающегося в уголёк. Весь мир сузился до того костра и умирающего на нём человека, которого долго ещё будут помнить по всему миру. Слава, такая желанная для многих простофиль, попросту была ему не нужна. Особенно сейчас, когда, казалось, вся эта пытка будет продолжаться вечно. Но всё закончилось так же быстро, как и началось. Никаких больше криков и дёрганий — лишь продолжающее гореть мёртвое тело. Тело того, кто готов был умереть этой страшной смертью ради своей правды и мира.       За несколько минут до этого Англия и Франция подбежали на площадь Старого Рынка. Магия и правда помогла переместиться, но было уже слишком поздно. Жан дʼАрк практически горел, вскинув голову и что-то тихо шепча, устремив взгляд в небеса.       — Остановите, прекратите казнь! — панически прокричал стражникам Артур. Он что-то говорил на непонятном языке, активно жестикулируя, видимо, в попытках уменьшить пламя при помощи магии.       — Слишком поздно, сир, — ответил стремительно бледнеющий епископ. Все знали, что Англия является чародеем, но немногие решались произнести что-то подобное вслух. За колдовство пытали тело, убивали разум и всячески мучили душу. И лишь ему было позволено совершать что-то подобное безнаказанно.       Франциск стоял чуть поодаль, не в силах оторвать взгляд от костра. Он знал, что тут происходит, что он может здесь увидеть. Но осознание пришло только сейчас. Жан дʼАрк умирает. Умирает у него на глазах тот, кто всегда готов был прикрыть бессмертного своим телом. Тот, кому не нужны были похвала или стимул, он просто делал то, что считал правильным и нужным. Тот, кто не устрашился бросить вызов не только английским воинам, но и всему миру, облачившись в доспехи. Тот, кто относился к нему с чистой и непорочной любовью, в отличие от всех остальных. Он умирает, навсегда покидая этот город, планету, мир. Душа его уже никогда не вернётся, обретя покой где-то в Раю, а от тела останется лишь пепел.       — Жан! — крикнул Франция, выходя из оцепенения. Он пытался прорваться через толпу, окружившую костёр со всех сторон, но, казалось, это невозможно. — Жан!       Тот лишь немного опустил голову вниз, окидывая площадь мутным взглядом, словно ища кого-то знакомого. Бонфуа, уже не контролируя себя, рвался к губительному пламени. Вряд ли оно могло его убить, но навредило бы значительно. Франциск предпочитал не думать об этом, не думать вообще ни о чём, кроме спасения того бедного мальчишки.       — Не пускайте его туда! Держите!       Англия не прекращал попыток остановить казнь, но пламя разгорелось слишком сильно, удавалось лишь свалить несколько брусьев, что, по сути, ничем не помогало. На лбу появилась испарина, руки дрожали от напряжения, а в глазах мутнело от страха. Страха за Жана дʼАрк, вот-вот готового исчезнуть в огне за выдуманную богомерзкую ересь, за Францию, которого, конечно, задержит стража, но вот надолго ли? Он походил на застрявшую раненую птицу, превозмогавшую боль, продолжавшую биться о прутья своей клетки, пока не сломает оба крыла.       — Франция! — позвал Жан, видимо, поняв, кто пришёл за ним. Его колотила крупная дрожь, волосы трепетали на ветру, а в глазах мелькал безумный страх. Грудь высоко вздымалась, и казалось, что кашель и нехватка кислорода убьют юношу быстрее. Он опустил голову, потеряв на время сознание, а потом пламя в первый раз лизнуло его босые ноги. Жан дʼАрк закричал, когда огонь охватил всё его тело, скрывая от глаз сторонних наблюдателей. Отовсюду слышались крики и плач, громкие молитвы и ругательства. Его бесполезно уже спасать. Тогда Англия бросился в другую сторону, как раз вовремя, чтобы захватить Францию со спины, не давая тому броситься на костёр. Немало сил магу пришлось приложить, чтобы оттащить того на безопасное расстояние. Бонфуа что-то шептал в полубреду на французском, прося пустить его даже тогда, когда крики стихли, и безжизненное тело казнённого обратилось в уголёк.       Кёркленд потащил Франциска в ближайший проулок, по пути встряхивая в попытках привести в чувство. Тот лишь прерывисто дышал, буквально волочась за ним. Англия резко остановился, хватая Францию за плечи, глядя прямо в глаза.       — Соберись! Соберись, слышишь? Он умер за тебя и твою страну! Он достоин уважения, а не слёз! — твёрдо проговорил Кёркленд, притягивая Бонфуа в некое подобие объятий.       — Но ведь… — только и смог выдохнуть тот в ответ, цепляясь за его одежду, как за спасательный круг. В горле будто застрял ком, мешающий произносить хоть что-то членораздельное, слёзы неконтролируемо капали на одежду Англии, пока француз пытался удавить начинающуюся истерику, — Боже…       Кёркленд лишь осторожно погладил его по спине, даже не зная, что им теперь делать. Франциск плакал, что-то шепча и слегка качая головой, сильнее прижимаясь к нему и чуть дрожа. Он практически каждый день видел, как на поле во время битвы умирали люди. Его люди. Почему же сейчас было так паршиво, словно он сам бросил факел в поленья, поджигая их. Но уже бесполезно искать виноватых — мёртвых этим не вернёшь.       Через несколько часов толпа уже разошлась по своим делам, и лишь две фигуры сидели чуть поодаль. Франция, видимо, выдохнувшись морально, уснул под утро на плече Англии, хотя тому не спалось. Кёркленд всю ночь смотрел на догорающий костёр, а потом и дым, к запаху которого постепенно привык, не обращая внимания. Он никак не мог понять: чувствует ли хоть какую-то вину или же нет? Ему просто было не по себе осознавать, что не сгори этот человек на костре, всё сложилось бы по-другому. Франциск прав. Эта война слишком затянулась, её нужно было остановить, ещё когда первых праведников начали сжигать на кострах.