Дотянуться до счастья

«Десять. Десять часов. Десять томительных часов, наполненных болью и ожиданиями. Ожиданий чего-то неизвестного, но не манящего к себе, нет. Отталкивающего и заставляющего итак покрытое бесчисленным количеством ноющих и порой кровоточащих шрамов слишком часто сжиматься в страхе сердце… Хотя, всего лишь в страхе ли? Нет, лучше и точнее сказать, в ужасе, животном ужасе. Странно, раньше я думал, что испытывал его каждый, чёртов день в течение двенадцати лет. В течение двенадцати лет, насыщенных холодным липким отчаянием, грызущей органы и клетки болью, и непрерываемой злобы, выжигающей мозг. Но я ошибался. Пусть, я провёл там столько лет, но это… Это были ещё цветочки.… Это была ещё тьма, может даже, её серая безликая тень. А сейчас я по-настоящему понял, что погрузился во мрак. Истинный мрак, в котором нет места пощаде и милосердию. В котором нельзя найти и отголоска доброты, капелька света. В котором нельзя почувствовать хотя бы на миг глоток упоительной и такой зовущей свободы! Зато вместо неё творится нечто более жуткое… Нечто, отчего все волосы электризуются, а тело трясётся в более страшных конвульсиях, нежели может причинить Круциатус.… Всё от этого внутри стискивается в стальных объятиях накаленного лавой, до самого предела, металла и перекрывает пути к кислороду, не давая возможности по-настоящему дышать. Грудь сжимается, но напрасно, так напрасно! Возможности вздохнуть нет… Глаза что-то жжёт, а я, к своему глубочайшему стыду, не могу с этим справится. По давно небритым щекам неудержимо текут ненавистные слёзы, лицо украшает горькая усмешка. А глаза… Некогда в моих глазах царило счастье, безудержный смех, жажда жизни, с которой ничего не могло сравниться. А сейчас? Не сомневаюсь, что она, если не умерла, а потухла, прячась, на самом дне, прячась от всего поглощающей жадной, ненасытной Бездны и пустоты. Серой пустоты, столь нагло заменяющей свет… Хотя, чувствую, как где-то далеко, там во мне ещё пульсирует, бьёт маленьким ключиком тёплая и сладкая, будто материнское молоко, надежда… Надежда.… Из моих уст вырывается громкий истерический смех, содрогающий стены, потолок. Да что там стены? Всю землю! Какая может быть надежда в таком то мраке? В извращённом перевоплощении коварной и скользкой, подобно змее, тьмы? Дурак… Как смею я думать, что можно хоть что-то сделать? Как можно вообще спасти свою душу, сохранить хотя бы маленькую капельку разума здесь? Это невозможно, нереально, а я… — мужчина покачал головой. — «Снейп наверняка бы назвал меня типичным гриффиндорцем… Безбашенным, до глупости храбрым. И он был бы прав… Совершенно прав… Я не смогу защитить его, мой давно почивший друг. Прости, я не смогу заменить ему любящего отца. Слишком часто я стал попадать в неприятности. Как в молодости. Да и репутация у меня не ахти какая… Не позволят мне взять под опеку его, не то чтобы усыновить. Хотя мне бы так хотелось… А ведь он такой славный, такой весёлый, такой резвый. Весь в тебя. Особенно, внешностью. Вылитый ты, за исключением глаз. Чёрт. Я сейчас веду мысленный диалог с давно умершим человеком. Неужели, я столь сентиментален? В юности я таким не был. Эх, старею я, похоже. Или это вынужденное заточение так действует? Хотя, какая, в принципе, разница. Я итак сумасшедший. Мне нечего терять. Раздаётся скрежет. Довольно противный, мягко говоря. Отворяется тяжёлая дверь, и в камеру проходит один из этих злобных подонков. Я бы добавил трусливых, так как они всё время прячут свои лица под громадными капюшонами и жуткими дешёвыми уродливыми масками. Ах, как же хочется от души плюнуть в их собачьи морды!» — Поднимайся! — грубый голос отдаётся неким эхом помещении, словно добавляя грозности и мощности, чтобы психологически надавить на пленника и заставить бесприкословно подчиняться. Но безрезультатно. На измождённом лице мученика виднелась не гримаса боли и холодного равнодушного смирения, а презрение и отвращение, что естественно надзирателю не понравилось. — Поднимайся! — Звонкий удар по лицу. — Кому сказал, поднимайся! Или ты оглох? — Да пошёл ты, урод, — едко усмехнулся мужчина. — Неужели, ты столь наивен, раз полагаешь, что я так просто решусь пойти к нему? После этих слов воздух в камере будто накалился. Конечно, из-за маскировки не было видно эмоций противника, но догадаться о них не составляло никакого труда. — Я смотрю, ты слишком языкастый, — злость в голосе так и кипела мрачными бушующими аккордами, — но ничего. Это мы можем исправить. Что же мне делать с тобой? Зарезать, отравить, выстрелить смертельным заклинанием — слишком скучно и быстро. Придушить голыми руками? — Надзиратель задумчиво посмотрел на потолок. — А ведь было бы неплохо, смотреть на то, как твоё тело приобретает синеватый оттенок и видеть, как твои глаза мутнеют, лишаясь последних крупиц жизни. Ощутить безвольную смерть на своих руках… Мм… Так заманчиво. Но мне нельзя. — Притворная грусть. — Ты ещё нужен Господину. Может, язык тебе вырвать? — Что-то заболтался ты. Разве нас не ждёт твой «любезный» хозяин? Соскучился, думаю, по твоей жалкой, давно изголодавшейся по Круциатусной профилактике коже. — едкая ухмылка. — Глупец. Господин сегодня терпелив. — Загорелся хищный блеск в глазах. — Пожалуй, он поймёт, если я приведу тебя не в самом… привлекательном виде. — Тварь, — выплюнул узник, стараясь вложить как можно больше огненной смеси из переполняющей душу ярости и ненависти. — Вас давно должны были посадить за решётку или истребить. С вашими идеями, злодеяниями. И куда только Министерство смотрит? Тюремщик снисходительно посмотрел на пленника и громким оглушительным басом расхохотался. — Теперь я понимаю, почему вы, гриффиндорцы, столь интенсивно вымираете. Вся эта простая, даже детская наивность, вера в добро и свет, вера в свои силы. Уверенность в том, что вы можете одолеть врага неимоверным трудом и спасти мелких людишек… Министерству давно плевать на желания своих граждан. Там в основном работают либо такие как мы, либо грязные двуличные вымогатели, которые только и думают о том, как бы получить наживы получше, либо полнейшие идиоты, боязливо цепляющиеся за свои должности. Герои там не уживаются, — довольная усмешка. — Именно благодаря таким людям мы и достигаем успеха. «Чтоб вы все повымирали!» — Как бы я хотел услышать хруст твоей шейки… Но боюсь, Повелитель этого не одобрит. Собирайся! Сегодня я, пожалуй, чересчур разговорчив. Ах ну да. На тебе же цепи. — Надзиратель лениво посмотрел на обессиленного невзгодами узника и взмахнул палочкой. — Петрификус Тоталус! Затмись! В следующее мгновение был слышен грохот падающего тела.

***

— Гарри! Сынок, очнись! — Голос, полный тревоги. — Солнышко моё, вставай… Гарри? Гарри! Веки дрогнули и с явной неохотой, будто бы налились тяжёлой жидкостью, поднялись, открывая хозяину окружающий мир и взволнованное лицо матери. — Слава Мерлину, — глубокий вдох, — ты проснулся… — Мам? — Неуверенно произнёс мальчик. — Где я? Что произошло? Рука легонько прошлась по растрёпанным волосам юного волшебника, тем самым вновь даруя тому долгожданную теплоту и заботу. — Ты уснул, сынок, — мягко произнесла женщина. — Я была так невнимательна. Я должна была догадаться, что тебе необходим отдых. Все, что на тебя навалилось сегодня, послужило не только откровением, но и шоком… — Уснул? — парень с неверием посмотрел на свою мать, — как? Я не мог настолько устать! Я ведь… Я ведь бы почувствовал! Юный волшебник растерянно помотал головой. Нет, такого просто быть не могло! Только недавно он обнимался со своей мамой, прижимался к ней, вдыхал её нежный аромат заботы и тепла… Только недавно он впервые смог увидеть себя не как никому ненужного мальчишку, а как единственного, любимого ребёнка. Ребёнка, имевшего право на семью и любовь. А теперь, именно в тот, трогательный, прекрасный момент, он умудрился просто… заснуть. Замечательно! А ведь необходимо беречь каждый миг, ибо вскоре молодой ведьме предстояло вернуться в призрачную, далёкую реальность. А кстати, … Сколько времени уже прошло? Гриффиндорец нахмурился и, повернув голову, замер в удивлении. Только сейчас он заметил, что лежал на чём-то более мягком и уютном, нежели на твёрдой земле, в окружении подушек и покрывал, окрашенных в пастельные тона и узоры. Мальчик недоуменно посмотрел на мать, задавая той немой вопрос. — Тебя принесла Роли, — улыбнулась Лили, с особой бережностью дотронувшись рукой до лба сына. Лицо поразила на миг гримаса боли, но бывшая ученица Хогвартса быстро подавила её. Не стоило показывать мальчику того, что в любой момент времени её может затянуть в иной мир. Боль, дрожание тела — признаки телесного и духовного дискомфорта, подающие знак о необходимом возврате. Слава Мерлину, тело не нчало блёкнуть. Это свело бы юного волшебника с ума. — Хотя, я бы так хотела сама отнести тебя. Но, увы… Силы мои в этом мире вновь нестабильны, а по времени… — на мгновение замолкла, силясь подавить застрявший поперёк горла тугой комок. — Прости меня, Гарри, мне не стоило затрагивать эту тему. Женщина опустила взгляд. Как же спонтанно получилось объяснение. Да, и ключевой ответ на безмолвный вопрос сына потерялся… Но внимательность Поттера ещё не успело окутаться в одеяло. Настороженные искорки в зеленоватых зерцалиях пронизывал рыжеволосую волшебницу насквозь, будто специально выискивая ряд определённых деталей, который могли оказать помощь в пояснении далеко не безоблачной ситуации. Сердце в груди молодой Эванс, точнее, давно уже носившей фамилию Поттер, с громким тоскливым звучанием перевернулось и полетело вниз, вместе с серебристой призрачной кровью. Парнишка не был дураком. Он всё понял. И по затухающим бликам в глазах можно было об этом отчётливо сказать. Мягкая улыбка плавным потоком стекла с холста эмоций, уступая место виноватому горькому выражению неизбежности. Ох, как же хотелось Лили предотвратить разлуку! — Сынок, я… — острый клинок вонзился внутрь материнской души, безжалостно оставляя яркие, будто хвост падающей кометы, пульсирующие отметины. — Я так… Так виновата перед тобой и… — Мам, не надо, — тихо прошептал Гарри, с участием глядя на возлюбленную родительницу, — я понимаю. Со мной всё будет в порядке. Не волнуйся, — и, накрыв женскую руку своей, печально улыбнулся. Он будет так скучать по ней. По её голосу, успокаивающему своей искренней заботой и лаской. По нежным объятиям и прикосновениям. По солнечному смеху и улыбке. По теплу, щедро дарованному. По всей ней… Юный маг будет грустить, часто грустить по матери. Он чувствовал это, яро чувствовал, как никогда. Всё же, они были неразрывно связаны, и не кровью, нет… Нечто большим. Таким уютным и светлым, неповторимым и самым важным… И пусть уход Лили отложить или избежать нельзя. Пусть. Это не важно. Любовь, семейная любовь, навеки скреплена прочными узами в сердце мальчишки. А значит, миссис Поттер никогда не покинет его, и всю жизнь будет оберегать в коконе дивных чувств…