The Long Surrender

Love and Liberte (Gipsy Kings — Love and Liberte)

Лето в Лондоне расцветало во всей своей красе: солнце стояло высоко, разливаясь светом на улицы города в попытке согреть его жителей. Оно прокралось сквозь плотно задернутые шторы и белые льняные простыни, на которых удобно приютились две фигуры; свет придал лофту сверхъестественное освещение, которое разбудило темноволосую женщину. Шелест одеяла привел в движение и спящего рядом с ней блондина, до тех пор, пока пара зеленых глаз с обожанием не посмотрела в глаза прохладно-серого цвета. Пребывая в состоянии легкого похмелья и еще до конца не проснувшись, молодые люди хихикнули, чувствуя, как нежные руки касаются бедер, спин и лиц. — Доброе утро, — пробормотал он хриплым голосом, после чего одарил улыбающуюся девушку поцелуем в нос и закрыл глаза, смакуя ощущение ее мягкой кожи на своих губах. — Привет, любимый, — тихо ответила она. После утренних приветствий, они поудобнее устроились на кровати в самом центре комнаты, с любовью глядя друг на друга и то и дело падая обратно в объятия сна. Крепко прижимая Джулию к своей груди и наслаждаясь утренней тишиной, Доминик раздумывал над событиями двух прошлых лет своей жизни. Получив повышение в рекламной компании «Martin & Osek», Доминик обнаружил, что двигается по карьерной лестнице с пугающе быстрой скоростью — ему хватило всего нескольких месяцев, чтобы стать одним из топ-менеджеров фирмы, он стал пользоваться успехом и доверием у своих работодателей, к его мнению прислушивались. Доминик занимал должность, о которой ему приходилось только мечтать, и он никогда не чувствовал себя счастливее. Но у судьбы имелись другие планы. В мае 2008 он встретил Джулию Сойер — сногсшибательного и пугающе умного организатора мероприятий, — которая спланировала выставку компании Доминика в Сан-Франциско. Ему потребовалось всего пара дней, чтобы понять, как до невозможного сильно он влюбился в нее: Доминик сидел в своем номере, перебирая в уме их разговоры, вспоминая ее улыбки и находя все новые оттенки, прячущиеся в каштановых волосах. Тогда, в первые дни, Доминик беспокоился за себя — он находил степень влияния на него Джулии ужасной и немыслимой. Признавшись в собственных чувствах, он, казалось, навсегда запомнил румянец на ее щеках, ее застенчивое признание в том, что она чувствовала то же самое, и ее очаровательный смех, когда Доминик попросил ее вернуться с ним в Лондон. Слушая ровное дыхание Джулии в тишине спальни своей квартиры, Доминик пытался понять: ему потребовалось два дня или два года, чтобы осознать, что он хочет провести с ней остаток жизни? Эту загадку, конечно же, было невозможно разгадать, и поэтому Доминик просто сжал ее левую руку в своей ладони, поднес ее к своим губам и с гордостью принялся любоваться помолвочным кольцом, которое он надел на ее палец прошлым вечером. Этот вечер был запланирован еще месяцы назад. Джулия находилась в блаженном неведении насчет намерений Доминика закрепить их отношения на постоянной основе. Он пригласил Джулию в ее любимый итальянский ресторан — заведение не было ни дорогим, ни дешевым. В этом месте они ужинали в ее первый приезд в Лондон, и сюда Доминик хотел приводить их будущих детей для празднования дней рождений и встреч с родственниками. Не было пафосного музыкального сопровождения, плакатов или баннеров — также Доминик не хотел, чтобы кольцо случайным образом появилось в еде Джулии. Вместо этого, он весь вечер держал ее руку в своей, то и дело сплетая их пальцы, а другой игрался со своим телефоном, прекрасно зная, как это раздражало Джулию. Она никоим образом не была привередой, просто ей казалось, что телефоны неуместны на ужине — они отвлекали тебя от разговора с человеком, на котором ты должен был фокусировать свое внимание. Как Доминик и предполагал, девушка из вредности потянулась в сумку за своим мобильником, он же продолжал поглаживать ее пальцы. Так и не вытащив телефон, Джулия перевела взгляд с сумки на лицо Доминика и заметила, как он надевает кольцо на ее безымянный палец — пока что ему удалось сделать это лишь наполовину. Доминик встретил ее ошеломленный взгляд гигантской улыбкой и прошептал: — Я люблю тебя. Я хочу тебя. Ты необходима в моей жизни. Это никогда не изменится. И мне кажется, что этих причин достаточно для того, чтобы желать провести остаток своей жизни с тобой, только если ты этого захочешь? Ее слова были сказаны не так спокойно и тихо, как его — Джулия прокричала «ДА!» на весь ресторан, а то, как она, чуть ли не перепрыгнув через стол, села к Доминику на колени, заставило посетителей рассмеяться и начать аплодировать. И теперь было понятно, что Джулия хотела проспать до обеда — сказались и похмелье, и бурная ночь. И Доминик не был против: ее красоту не испортила даже слегка размазанная по щекам тушь. После долгих минут молчания, он почувствовал шевеление с ее стороны и вновь был встречен изумрудного цвета глазами. Джулия поймала его: пальцы Доминика до сих пор гладили ободок кольца. — Гордишься собой, да? — хихикая, спросила девушка, после чего выпустила свою ладонь из хватки Доминика и вытянула руку вверх над их лицами, позволяя кольцу сверкать в тусклом освещении. Немалого размера бриллиант вместе с белым золотом мерцал на ее бледной коже — кольцо выглядело так, словно должно было находиться на пальце Джулии с самого рождения. — Ты постарался на славу, мальчик, — поддразнила она. — Эй! Я никогда в жизни не покупал ювелирных изделий, ты бы тоже гордилась собой, — Доминик легко пихнул ее под ребрами и улыбнулся, услышав визг. — Нет! Только не ребра! Перестань! Да чтоб тебя!.. — Джулия громко расхохоталась, правой рукой пытаясь отмахнуться от парня — левую она держала на безопасном от «схватки» расстоянии. — Это же бриллиант, Джулс. Не сломается, — съязвил Доминик, заметив движение. — Очевидно. Но с твоей неуклюжей задницей ни в чем нельзя быть уверенной, — девушка хихикнула, готовясь к очередной атаке, но таковой не последовало — Доминик просто рассмеялся, слыша нотки американского акцента, которые с завидной регулярностью начали проникать в голос Джулии. Вместо этого он лениво поцеловал ее в шею, внезапно вспоминая, что у него был заготовлен еще один сюрприз. — О! — воскликнул Доминик, выпутываясь из одеяла — он вздрогнул, когда прохладный воздух пробежался по его обнаженному телу. Джулия повернулась на бок, облизывая губы и любуясь задницей Доминика. Он нагнулся за чем-то в свой портфель, но тут же повернулся, ощущая на себе взгляд Джулии — та лишь поводила бровями в ответ. — Прекрати, ты заставляешь меня чувствовать себя игрушкой для сексуальных утех, — притворяясь глубоко оскорбленным, пробубнил Доминик. — Я не собираюсь извиняться за то, что пялюсь на твою роскошную задницу, в то время как ты пялился на мою грудь столько раз, что я уже потеряла счет, — ответила Джулия, ложась обратно на спину. — У тебя классные сиськи, — просто ответил Доминик, на что Джулия фыркнула. — Примени эту же логику к своей заднице и все поймешь. Доминик вновь рассмеялся над ее остроумным замечанием, после чего вытащил конверт из своего дипломата и буквально запрыгнул обратно в постель. — Вот, держи, — он передал Джулии конверт, накрываясь одеялом. — Это еще что? — раздраженно спросила девушка. Доминик улыбнулся, прекрасно зная, как она ненавидит сюрпризы. Однако он был уверен, что этот сюрприз повергнет Джулию в тот же восторг, что и весь вчерашний вечер. Девушка деликатно поддела бумагу тонким пальцем и аккуратно порвала конверт, чтобы не задеть содержимое, и вытащила оттуда два плотных листа бумаги — ее дыхание тут же сбилось, а глаза распахнулись еще шире. — Доминик! — воскликнула она. — Ты что, шутишь? Испания? Это не обман? Ты купил билеты? Когда? Что… Испания?! — ее возбужденный взгляд бегал от авиабилетов к лицу неистово смеявшегося Доминика. — Месяца два назад. Я знаю, как ты любишь Мадрид, поэтому подумал, что мы могли бы полететь туда в следующем месяце — знаешь, провести там пару недель, насладиться помолвкой, перед тем, как на работе начнется сумасшествие. Я уже спросил Гэвина об отпуске, и он практически посадил меня на самолет, потому что я никогда не брал отпускных на этом месте. И я позвонил в твою фирму — ты можешь спокойно улетать, как только определишься с датой. Хотя, Карен переборщила с восторгами и чуть не разболтала новость всему офису. Она милая девушка, правда, но… слишком. Так что, ты хочешь поехать? — Доминик с надеждой взглянул на Джулию, заведомо зная ее ответ. Девушка соединила их губы в поцелуе, откладывая билеты на прикроватный столик и усаживаясь на Доминика. — Да, — прошептала она, целуя его, — да, да, да. *** В нескольких милях от квартиры Доминика, в другом районе Лондона, Мэттью с нетерпением шел домой: радость красовалась на его лице и ощущалась в его сердце. Он только что принял самое важное решение в своей жизни, касающееся своей музыки, и был слишком взволнован, желая поделиться новостями со своим любовником, партнером, человеком, в котором он нашел родственную душу. Небрежно закинув рюкзак на плечо, Мэттью буквально пробежал четыре лестничных пролета до своей квартиры, но улыбка на его губах перестала быть столь яркой, когда парень увидел, что дверь слегка приоткрыта. Отдышавшись, Мэттью лишь мельком глянул на стоящие у стены коробки. — Эван? — позвал он, заходя в квартиру, и толкнул дверь нараспашку, обнаруживая коробки и упаковочную бумагу посреди своей маленькой кухни. Сердце болезненно сжалось, лицо мгновенно осветилось пониманием, и вдруг Мэттью почувствовал, что ему трудно дышать. — Эван? — позвал он уже громче. — Я здесь, Мэтт, — откликнулся Эван. Мэттью проследовал на звук его голоса в их небольшую гостиную — Эван сидел на полу, укладывая свои книги в старую картонную коробку, на которой красным маркером было написано «тарелки». Мэттью узнал эту коробку — он сам ее подписывал, когда они заезжали в эту квартиру. — Что ты делаешь? — почти беззвучно спросил Мэттью. Он мог только стоять и смотреть. — Это больше не может продолжаться, — заявил Эван. Изо всех сил пытаясь переварить эти слова, Мэттью закрыл глаза и постарался сконцентрироваться: — Что конкретно не может продолжаться? — выдохнул он, молясь богу, в которого он не верил, что происходящее не было правдой. — Это; мы. Ты и твоя одержимость музыкой. Я больше не могу притворяться, что это не убивает нас, — Эван, наконец, посмотрел на Мэтта — карие глаза казались темными и пустыми. — Погоди… что? — Мэттью был искренне ошеломлен объяснением. — Когда я познакомился с тобой, — начал Эван, закрывая коробку, — то думал, что это замечательно, твоя игра на гитаре. И не просто на гитаре — на испанской гитаре. Это было так сексуально и соблазнительно, конечно, я не смог удержаться. Но оказалось, что в тебе было кое-что еще, гораздо большее: ты был умным и начитанным, занимал первые строчки в рейтинге нашего университета. Ты бы мог заняться чем угодно, но ты выбрал музыку. И я не был против, потому что любил тебя. Но сейчас музыка — это все, чем ты занимаешься. Я больше не могу позволить себе так жить и ждать, когда же твоя карьера пойдет в гору. Эван встал, сталкиваясь с каменным выражением на лице Мэттью. Он тряхнул головой, откинул прядь темно-русых волос со лба: от недосыпания под глазами сияли «мешки». — Такое чувство… — продолжал он, — такое чувство, что, внезапно, твоя гитара стала твоей единственной любовью, а я отошел на второй план — наше будущее отошло на второй план. Меня достало постоянное сравнение со сраным музыкальным инструментом, я так больше не могу, — Эван прошел вперед, почти задевая Мэттью плечом, и он обнаружил, что жаждет этого телесного контакта — будто прикосновение переубедит Эвана. — Но это же не так! — воскликнул Мэттью, поворачиваясь и удерживая взгляд на лице парня. — Я поддерживал твои занятия живописью, и был с тобой все то время, когда ты оставался без работы! Почему ты не можешь сделать то же самое для меня? — Потому что теперь у меня есть гребаная работа! Я дизайнер концертных постеров! — крикнул Эван, стоя спиной к Мэттью, и этот крик разрезал сердце последнего на кусочки. — У тебя же нет ничего. Ничего! И я не могу делать вид, что все в порядке, что твоя больная одержимость гитарой и музыкой не убивает нас. Или я, или музыка, Мэтт. Я или музыка. Произнеся последние слова, Эван обернулся — глаза Мэтта блестели от непрошеных слез. Мэттью буквально выворачивал наизнанку тот факт, что на его бойфренда это заявление не оказало такого же эффекта, как на него. Он стоял перед ним, спокойный и собранный, смотря на Мэттью взглядом полным льда и разочарования. В низу живота заныло, и Мэттью захотел свернуться клубочком, как маленький ребенок. Он хотел, чтобы Эван обнял его, сказал, что ему жаль, что это все глупости и что мысль о том, чтобы уйти, была более тяжелой, чем мысль о том, чтобы остаться. — Почему у меня не может быть и того, и другого? — прошептал Мэттью. — Почему я обязательно должен выбирать? Я одинаково сильно люблю тебя и свою музыку, — он закрыл глаза, чувствуя катящиеся по щекам слезы. Он ненавидел себя за них. — Потому что это неравнозначная любовь, Мэтт. Мне надоело делать вид, будто наши отношения смогут пережить вторжение со стороны, — тихо сказал Эван, перетаскивая последние коробки в коридор. Мэттью последовал за ним, от недоумения зарываясь пальцами в волосах. — Почему ты ничего не говорил? Как долго ты это обдумывал? Разве я не заслуживаю второго шанса? Эван перемещался по квартире, утаскивая пакеты с одеждой из гостиной — Мэтт шел за ним по пятам. — Ты прав, я должен был сказать. Но мы бы вскоре вернулись к нашей старой любимой рутине, не так ли? А я бы продолжал чувствовать то же, что чувствую сейчас. Мэттью молча встал в проходе между гостиной и кухней, пропуская через себя этот поток слов. — И что… чт-что ты сейчас чувствуешь? — он шмыгнул, плечи вздрогнули от всхлипов. Тогда Эван повернулся к нему — его губы подрагивали, но почти незаметно, не меняя выражения его лица. — Что не люблю тебя достаточно сильно для того, чтобы попытаться все исправить. Несколькими часами позже, когда грузовик, о прибытии которого Мэттью и не подозревал, увез все, что они делили вместе с Эваном, парень уселся на диван, тупо пялясь в стену и чувствуя себя донельзя опустошенным. Квартира была пустой, холодной, из нее словно испарилась вся радость. Мэттью не понимал, дышит ли он, проходит ли время. В конце концов, он стянул с себя рюкзак, который до сих пор болтался на его плече. Длинные и элегантные пальцы оцепенело расстегнули замок, ногтями оцарапывая ткань — Мэттью не мог решить, сможет ли он взглянуть на содержимое рюкзака, которое еще днем сделало его до абсурда счастливым. После того, что произошло, казалось глупым даже думать о том, чтобы посмотреть — не говоря уж о следовании дальнейшим планам. Нерешительность Мэттью превратилась в грустное небытие, и когда он вытащил конверт, он задумался — сможет ли он еще когда-нибудь почувствовать что-либо? После, казалось, часов разглядывания белоснежной бумаги, Мэттью решил, что переезд станет единственно верным решением. Поэтому, он вытащил из конверта два билета в Испанию, разрывая один из них на мелкие кусочки и бросая их на пол, даже не удосуживаясь взглянуть, куда они приземлились. Все, что он мог ощущать, это легкую благодарность самому себе за то, что улететь он мог уже через неделю.