***
Дин, краснолицый и усталый, крутил песочные часы — те вертелись, как хроноворот из фильмов о Гарри Потере. Стеклышки были треснутые, из часов высыпался кофе. Эйдану ужасно хотелось подойти и отобрать уже у Дина эту дурацкую игрушку. Он лишь сильнее стиснул подушку во сне.***
Дину приснился пруд в разрезе — грязноватая илистая вода, водоросли. Длинная тень какой-то рыбы мелькнула и пропала. Вода вдруг зашевелилась. Эйдан был как медуза — прозрачный, слепой и, наверняка, ядовитый. Он появился на секунду и снова растворился в подводных мутных сумерках. Дин успел обалдело подумать, что как же так — ведь это не море, а в пресной воде медузы не живут, как вдруг словно лопнула какая-то преграда, до этого сдерживающая воду. Дина затопило по самую макушку, упругие струи свалили его с ног, он хотел закричать, открыл рот и захлебнулся Эйданом. Правда, тут же проснулся — фыркая и надсадно кашляя. Никогда еще у него не случалось пробуждения неприятней.***
Эйдану снилось, что на вечерней заре Дин прикоснулся к нему губами. Небо над головой было погасшим и ясным, волосы Дина походили на чистое серебро. Когда Дин открыл глаза — в его левом зрачке зажглась звезда. Эйдан замер: ему казалось, он подобен сосуду, в который вливается сладкое божественное дыхание, пробуждающее душу. Дин не был богом. Эйдан не отпускал его, боясь, что, стоит исчезнуть чужим губам, зыбкая жизнь вытечет из него, оставив лишь легкую кисейную дрему. Дин откинул голову и улыбнулся — между губ у него прятался месяц, ровный и сияющий, словно Дин выел сердцевинку у лунного ломтика, и корочка месяца у него во рту — это все, что осталось.***
Один бесконечный солнечный день, фрисби, собака и два половозрелых идиота — «Лети, Бэтмен, лети!». Общий теплый сон на пять минут.***
Дин развалился в кресле, неудобно уложив пятки на сиденье напротив. Эйдан, танцующий на лезвии в лучах заката, следил за ним сквозь закрытые створки окон.***
Дину снился Эйдан, зацепившийся лодыжками за ветку дерева. Тело его вытянулось вдоль ствола — светлое, гладкое и хищное на фоне темной неровной коры. Волосы его были слишком длинными — такими длинными, что спускались до самой земли. Эйдан, обнявший ствол, повернул к Дину улыбающееся лицо. Тот застыл, стараясь не делать резких движений — ему никогда не нравились змеи. Волосы Эйдана, в кудрях по всей длине, скрутились жгутом — Дин вдруг понял, что Эйдан растет из-под земли, что волосы — это корни. Эйдан был как плющ, что-то не живое толком, что-то толком не мертвое. Дин сделал осторожный шаг назад, выйдя под солнце за пределами раскидистой кроны. Эйдан все так же смотрел на него — сомкнутые в улыбке губы, спокойные, почти равнодушные глаза с легкой грустинкой. Древесная тень утешающе обнимала его спину. Дин проснулся от света фонаря, резанувшего по глазам. Такси качнулось, нырнув в дождливую ночь. — For the sun to rot, for the trees to drop, Here is a strange and bitter crop, — пело радио. «Господи, вот же чушь приснится», — сонно подумал Дин, отворачиваясь от окна.***
Эйдану снился кинозал с красными плюшевыми сидениями, запахом попкорна и гигантской надписью на экране: «The End». Дину — светящиеся зеленым буквы «Exit».