День святого Валентина

Любовь — это взгляд с экрана. Nautilus Pompilius

— Будешь долго спать… — И что тогда? — сонно спросил Эйдан. — Всюду опоздаешь, — прошептал Дин, воровато разгладив ему бровь. От него пахло свежо и остро, по-утреннему. — Да-да, — ответил Эйдан, — впереди большой день… Дин нечестно поцеловал его куда-то то ли в щеку, то ли в уголок губ, и поднялся так быстро, что Эйдан не успел схватить его. В проеме двери мелькнула темная фигура, щелкнул замок, и Эйдан остался наедине с ранним утром и шуршащими простынями. Когда он вышел из дома, день уже роскошно занялся первой весенней свежестью. Воздух поредел, сделался легким, невесомое безумие прогнало застарелый зимний дух. Солнце в небе было похоже на головку перезревшего одуванчика, облака любовались на собственное отражение в лужах; горожане беззастенчиво топтали выпавшее на мостовые небо. Эйдан надел темные очки, поправил гитарный футляр на плече. Где-то в городе по этим мостовым, по этому небу шел Дин. Эйдан был уверен, что прямо сейчас они шагают нога в ногу. Он понял, что улыбается. — Кофе продают в кофейнях, — сказал Эйдан, — а это?.. — А это магазин шоколада, — ответила девушка и зарделась, машинально потянувшись к волосам. Ободок у нее на голове покачивал двумя вытаращенными сердечками на пружинках. Девушка нащупала его, Эйдан еле удержался от смеха, видя выражение стыдливого испуга у нее на лице. — Чего желаете? — спросила она, улыбаясь новой, напряженной улыбкой. — Мэгги? — Эйдан показал на значок. — Маргарет? Меган? — Мегара, — еще напряженней ответила Мэгги. В глазах у нее мольба мешалась с надеждой. Рядом на стойке лежала салфетка с телефонным номером. Мэгги тщетно пыталась закрыть ее локтем. — Сделайте мне с собой горячего шоколада, Мэгги, — сказал ей Эйдан, улыбаясь, и выбрал мягкую горькую плитку с корицей. Когда волнуешься, все постоянно падает из рук — Мэгги уронила чашку и разнервничалась еще больше. Эйдан вышел в туалет, негромко включил воду и стал слушать. Через некоторое время Мэгги крикнула: — Шоколад готов! На Эйдана из зеркала смотрело отражение, и взгляд его был на редкость равнодушен и невыразителен. Мэгги какое-то время не было слышно, потом она чем-то зашуршала, стукнула стойкой. Когда Эйдан вышел, на столике его ждал стакан с горячим шоколадом, в пещеру торгового зала сквозь открытую дверь черного хода заглядывало небо. Воздух над порогом тек и подрагивал. Эйдан застал Мэгги у мусорных бачков в укромном переулочке, скрытом от посторонних глаз высокой кирпичной стеной. — Я поставила шоколад, — сказала Мэгги, удушливо зарделась и снова потянулась к волосам, улыбаясь робкой улыбкой зародившейся симпатии. Эйдан не мог не ответить. Он выстрелил Мэгги точно в центр лба и, уверенный в исходе, ушел еще до того, как она упала. Солнце приветствовало Эйдана нежным теплом, весна в этом году поторопилась, пришла загодя. На углу торговец каштанами колдовал над тележкой. Тень острой гранью делила улицу надвое, вдоль тротуара лежали зыбкие золотистые отсветы от оконных стекол. Эйдан пошел по сумрачной стороне улицы, наступая попеременно то в золотой отсвет, то в тень. Пустой стакан от шоколада он выбросил в урну через два квартала. Настроение у него было легкое, по-настоящему весеннее, город ждал его, лукаво спрятав Дина в лабиринтах улиц, глушитель оттягивал карман. Он пообедал на площади невкусным сэндвичем. В чаше неработающего фонтана гуляли голуби. Какие-то девочки долго шептались и хихикали, глядя на него, и наконец решились: — Вы так похожи на одного актера… Эйдан вежливо улыбнулся, подняв брови. Им явно стало неуютно от его молчания. — Но он живет в Ирландии… Девочки окончательно смутились от его понимающего вида и потом долго просили прощения. Эйдан кивал им — одну такую школьницу он уже пристрелил сегодня. И не только ее. После девчонок к нему привязался какой-то мелкий карапуз. Он возил перед Эйданом туда-обратно машинку на веревочке и лукаво косился. Стоило Эйдану подмигнуть, как малыш почему-то уставился на него во все глаза. Эйдану хотелось прикормить его булочкой, как маленькую собачку. Мама малыша с негромким воркованием подхватила сына на руки, осуждающе глядя на Эйдана через плечо. Тот сочувственно улыбался ее сыну. Он видел, что через пару дней малыш о нем навсегда забудет. В качестве утешения Эйдан думал о Дине и катал в кармане глушитель. Вечер он встретил на крыше. К ночи в небе проснулся ветер, у Эйдана замерзли руки и кончик носа, но он продолжал терпеливо ждать. — Что, явился на место преступления? Не утерпел? — спросил его Дин, легкой тенью появившись из-за массивной трубы. В магазинчике напротив погас свет. Первым на улицу вышел молодой человек, а потом вежливо придержал дверь для Мэгги. Оба они улыбались друг другу и нервничали. Ветер уносил их слова, до крыши долетали лишь жалкие обрывки. Мэгги неуклюже попыталась закрыть дверь и уронила ключи. Молодой человек ловко поднял их, что-то сказал, Мэгги зарделась, потянувшись рукой к волосам, и наткнулась на ободок. Ужас на ее лице был трогательным и совсем детским. Молодой человек резко замолчал, а потом поцеловал Мэгги. Эйдан, не удержавшись, рассмеялся, прикрыв рот ладонью. Сердечки на ободке у Мэгги качнулись и засветились розовым. Дин тоже улыбался. Ночь превращала все вокруг в монохром, слегка разбавленный рыжеватым свечением фонарей. Люди обретали цвет, лишь вынырнув из сумерек. Мэгги и ее молодой человек казались двумя плоскими тенями, нарисованными прямо в воздухе над плотными камнями мостовой. В Дине же словно уснуло солнце, и он теперь негромко светился изнутри: светились его растрепанные волосы, усталые глаза, слабая улыбка неровного, узкого рта. Эйдан поцеловал его раньше, чем собственно решил это сделать. Дин ответил ему тут же. Для кого-нибудь постороннего их встречное движение друг к другу наверняка выглядело стремительным и естественным, как прыжок атакующей кобры. Дин оказался горьким, с привкусом лекарств и разочарования. — Опять какая-нибудь старушка? — сочувственно спросил Эйдан, утешающе поцеловав его в уголок губ. — Опять, — устало ответил Дин. Он разом словно осунулся. — А я? Угадаешь? — Эйдан осторожно гладил его между лопаток, почти незаметно укачивая в руках. — Ну, кроме Мэгги. — Много всего, — ответил Дин, светло, беззащитно улыбаясь. — Леденцы, и кофе, и запах реки, и что-то острое… Эйдан кивнул ему, сглотнув предательский комок в горле. Счастье в нем было большим и таким горячим, что он чувствовал, как изнутри нагреваются его ключицы. — Только не говори снова, что Эйдан дурак, — сказал ему Дин, — лучше смотри, что я тебе принес. В коробке лежал торт в виде стилизованного сердца, покрытый бледной глазурью. — Валентин — дурацкое имя, — Эйдан тоскливо вздохнул. Дин резал торт большим ножом с черным лезвием в серебристых разводах. В отличие от Эйдана, Дину приходилось забирать чужие тающие жизни. В отличие от Эйдана, он приходил рано, на самом рассвете, когда страхи утекают в шкафы и под кровати, все вокруг становится одинаковым и серым, и даже сожаления тихо отступают. Дин всегда был как последний луч, память о рассвете, который никогда не наступит. Его улыбка по форме напоминала изгиб его ножа. Он улыбался, в лице его стремительно расцветало воспоминание о покое, — и убивал. «Схватило сердце». Эйдану достался кусочек с надписью «днем». Под светлой глазурью оказалась темная начинка. Есть торт на холоде было невкусно, ветер выдувал у Эйдана из-под куртки все тепло. Горячим было только прижавшееся плечо Дина. Эйдан ел невкусный переслащенный торт на неуютной крыше и думал, что вот он — счастлив, а настоящий Эйдан, в Ирландии, в тепле, несчастливый дурак. — Прекрати, — тихо сказал Дин. — Пускай сами разбираются. — А ты-то думал, что будешь той маленькой брюнеткой? — ревниво спросил Эйдан. Дин, не глядя, погладил его по щеке. Эйдан, тут же успокоившись, уткнулся ему в шею холодным носом. Дин вздрогнул, но руки не отнял. — Представляешь, — пожаловался Эйдан, — еще вся ночь впереди. — Сменишь оружие? — предложил Дин. — На что? На автомат? — А почему нет? — пожал плечами Дин. — С магазином возиться, — Эйдану было откровенно лениво. Дин погладил его по голове и молча взялся за патроны. Они входили в ложе с легким щелчком. Эйдан смотрел на Дина, на его сосредоточенное лицо, на размеренные движения рук, и знал, что вот это — навечно.