***
Купидон случился однажды среди темного вечера на улице у Дина под балконом. Обряженный в белоснежную набедренную повязку и золотые сандалии, он спел о любви — какой-то древний заунывный романс из полутора сотен куплетов, не меньше. Дин был польщен. Никогда еще Бретт, любитель дурацких розыгрышей, не был настолько щедр. — Я польщен, — крикнул Дин с балкона. — Хотите выпить? Дин красноречиво поболтал бутылку с пивом. — Нет? Чаевые? Купидон посмотрел на него с укоризной. Вся его фигура, напоминающая большущую зефирину, излучала обреченную усталость. — I'll have to say I love You in a song*. — Голос у Купидона был приятный, но не слишком выразительный. На высоких нотах он начинал горланить. — Ну не хотите, как хотите, — Дин развернулся и ушел в дом. Купидон развернулся и просто ушел. Только для того, чтобы снова возникнуть под балконом в неурочное время.***
— Бретт, — сказал Дин напряженным голосом. — Это уже не смешно. — Ну надо же, — расстроено ответил Бретт, — а я думал, тебе понравится моя валентинка. — Валентика была очень трогательная, — процедил Дин, вспоминая, какие звуки та издавала, — а вот с Купидоном ты перестарался. — С Купидоном? С каким Купидоном? — в голосе Бретта звучала искренняя растерянность. И Дин поверил ему с первого слова: уж очень обалдело Бретт таращился на него, стоя напротив того самого балкона. Бэтмен жался к его ногам и скулил. — I`m your candy girl, why do you tease me?*, — пел Купидон прямо в ухо ничего не подозревающему Бретту. Тот был неплохой актер, но не настолько. — Бэтмен, ты чего, малыш? — с тревогой спросил Бретт, садясь на корточки. Бэтмен плакал от ужаса. — Why don`t you please me? — старался Купидон. Дин понял, почему соседи так странно смотрели на него, когда он орал на этого психа. Кого считать психом теперь, он уже не понимал.***
Тем временем Купидон, начав с тоскливых классических баллад, неровным своим голосом целенаправленно вел Дина в сумасшествие. — Дин? Дин, вы хорошо себя чувствуете? — с тревогой спрашивал агент. — Лучше не бывает, — вздыхал Дин. Купидон, развалясь в позе одалиски на секретарском столе, пел Дину о том, что никогда не смог бы стать его женщиной: через нейтральную романтичную классику вроде Элвиса Пресли и Синатры Купидон плавно вышел на попсовые хиты девяностых. — Your body, my body, everybody move your body*. Дин мечтательно разглаживал галстук, представляя вместо него удавку: сволочь Купидон не давался ему в руки.***
— Сара, я люблю тебя, — решительно сказал Дин. — И я тебя, — ответила Сара, рассиявшись. Они мчались по дороге на максимально разрешенной скорости. Купидон, не отставая, несся рядом длинными прыжками, вытянувшись в пухлую стрелу, и выкрикивал: — One hundred percent pure love!* Дин резко остановился, чтобы поцеловаться с Сарой. Купидон долбанулся лбом о зеркало бокового вида и свалился куда-то под машину. Но не остановился. — Baby, don't hurt me, don't hurt me no more*, — продолжал он стонать с асфальта. Дин оторвался от Сары и выпрямился. Сара смотрела на него счастливыми глазами. Дин любил Сару, Сара любила Дина, но что-то было не так.***
— Я люблю тебя. — Дин покатал по лбу стакан с пивом. — Хэй! — после продолжительной паузы разродился Бретт, — и я! А уж как неровно к тебе дышит мамина подруга, тетя Шиннед… — Которая психиатр. — Она, — подтвердил Бретт. Дин тоскливо вздохнул и повесил трубку. В этот субботний вечер они с Купидоном отдыхали друг от друга: Дин пил пиво, Купидон вернулся к классике и теперь напевал что-то про лапки пичужки, которые каким-то образом соотносились с любовью.***
— Ну ладно, — Дин распахнул балконные двери. Правая створка застряла, и выход его получился чуть менее пафосным, чем он рассчитывал. — I love the whole world, — выкрикнул Дин, — in all its craziness, boom-di-yada, boom-di-yada…* После пронзительного молчания, такого долгого, что Дин уже было решил, что у него получилось, и едва не осел от облегчения, Купидон снизу укоризненно отозвался: — How can I tell you, that I love you?* И Дин все-таки осел, только не от облегчения, а от ощущения полной безнадежности. — Как я вас понимаю, — кротко сказал сосед справа, вышедший на Диновы вопли. — Я так же любил весь мир, когда был помоложе, а сейчас, знаете, печень уже не та…***
— Хорошо, — сам себе сказал Дин, — хорошо. И нажал кнопку вызова. Гудки тянулись, невыносимо долгие, Дин весь измучился. Солнце нещадно палило ему прямо в макушку, словно приставив к его голове лупу неба с безжалостно сконцентрированным горячим лучом. — Алло, Сара? Ты смотрела на часы? Давай доссоримся завтра, — пробормотал в трубку хриплый голос. Дин на мгновение забыл, как дышать. … На съемочной площадке все почему-то решили, что виноват Эйдан. И Эйдан был виноват — в том, что не сумел спрятать свои чувства, которые в общем-то оказались до безобразия очевидны еще до того, как он решился хоть как-то их проявить. А он не решился. А Дин спустил все на тормозах – не слишком-то благополучно, если задуматься. Между ними возникла стыдная недосказанность, на которую чутко отреагировала остальная съемочная группа «Хоббита». Это стоило им случившейся затем неразберихи с приглашениями на премьеру и потерянной близости. Несколько лет рядом, несколько – врозь. Дин знал, как истаивают отношения, разъеденные временем, расстоянием, карьерой. Отношения, которых не было, должны были исчезнуть еще быстрее. Поэтому он стоял теперь, сжимал в потной ладони мобильник и таращился в безбрежное небо тусклого цвета бесконечной его тоски. — Эйдан, — позвал Дин и услышал такое молчание, словно Эйдан не то что перестал дышать — пропал с этого света. Мгновение тишины растянулось и резко щелкнуло, как секундная стрелка, перескочившая на следующее деление: — Я люблю тебя. Дина накрыло облегчением, даже дышать стало легче. Пускай Эйдан бросит трубку или нацедит ему ядовитых слов – это признание, думал Дин, та самая точка, которую нужно было поставить. Все это время он, в конце концов, не мог толком спать, есть, жить — настолько спокойно, насколько хотел. Дин вдохнул полной грудью, втянув запахи и звуки: шорох шагов, чьи-то смешки и плеск фонтана неподалеку. Купидон молчал. В трубке тоже сначала было тихо, а потом вдруг раздался грохот. — Ты чего? — рефлекторно спросил Дин. — С кровати упал, — сдавленно признался Эйдан. Дин вдруг понял, что улыбается, слушая, как он пыхтит. — Дин, — сказал Эйдан, — я тебя тоже, мудила ты этакий. Дину стало легко-легко. В трубке что-то стучало и падало, Эйдан матерился и чем-то шуршал. — Дин? — его голос казался испуганным. — Ага. — Стой там, понял? — Эйдан вжикнул молнией. — Никуда не уходи. — Эйдан, я посреди Окленда. — Я к тебе первым рейсом. Чтобы никуда не вздумал деться, понял? — Куда же я денусь? — Дин внезапно понял, что и в самом деле никуда. — Я сейчас повешу трубку, — предупредил Эйдан и быстро добавил: — Но из аэропорта сразу позвоню. — Давай, — Дин первым нажал на отбой. — Ну наконец-то, — вздохнул Купидон, обрастая рясой. И смущенно поправил пояс под обалделым взглядом Дина. — Если что, можешь звать меня святым Валентином. — Я совсем рехнулся, да? — жалобно спросил Дин. — Разве что чуть-чуть, сын мой, — кротко отозвался святой. — Влюбленным, знаешь ли, это свойственно. И мягко улыбнулся, исчезая.