Не случайные

Ноябрьские холода находят лазейку в Аомине, забираются ему в душу, остужают пыл. Кисе начинает раздражать своей энергией, жизнерадостностью и желанием всем понравиться. Ему по-прежнему пишет толпа девчонок, подписанных на его твиттер, и Кисе со всеми ведет себя так, будто говорит: «У тебя есть шанс». И в то же время он — актер, агентство может отказаться от него, если он даст понять, что у него есть парень. Дело не только в ориентации, Кисе говорил, что часто актерам запрещены любые отношения, чтобы фанаты думали, что кумир принадлежит им. Кисе с извиняющейся улыбкой прибавлял, что это только до последнего курса института, но его все больше затягивало в мир кино. Фильм, в котором он снимался летом, получился и в самом деле шикарным, с боями и спецэффектами, Кисе играл в нем иностранца-полукровку, почти злодея. Кисе не просто доволен фильмом и сыгранной ролью, он гордится собой. К тому же у него появляется больше выбора, и в октябре, позволив себе всего месяц отдыха после съемок, Кисе радостно рассказывает, что следующим будет не фильм. Он подписал контракт на участие в спектакле по одному из спортивных аниме, посвященных баскетболу. Будто роль школьного принца не для Кисе, потому что слишком близка к его реальности, а баскетболист — что-то новое. Но Кисе просто скучает по любимому спорту, а площадка спектакля — не матч против Акаши с его монстрами из Ракузана, она не травмирует. К тому же, он часто помогает другим актерам с какими-то трюками и консультирует режиссера в том, что возможно будет сделать на сцене из финтов. Словом, кажется, что ноябрьский холод касается и Кисе, он уделяет меньше внимания, он в наушниках учит текст, пока Аомине смотрит вечерами фильмы по телевизору, и даже на площадке не играет, а в основном показывает Аомине, как обыгрывает финт он или его партнер по сцене. В такие моменты Аомине все чаще хочется швырнуть ему мяч в лицо, разбить нос, а потом извиняться, говорить, что не специально, и даже прикладывать лед к переносице. Но Кисе не глупый, он поймет, насколько случайно это было. В начале декабря Аомине впервые заявляет, что хочет провести выходные с родителями. И Кисе, наверняка зная, что это просто повод отдохнуть от него, с улыбкой соглашается, сказав что-то вроде избитого: «Конечно, родители — это очень важно». Аомине почти ненавидит его в этот момент, потому что ожидал другого. Что Кисе расстроится, попытается сделать вид, что все в порядке, но на самом деле все равно будет ощущение, что простым сообщением о том, что в следующие выходные Аомине не придет, его оскорбили. Аомине как-то незаметно привык к общежитию, к новой учебе, видеть Кагами в институте почти каждый день и ночевать у Кисе в выходные. Он мог бы отказаться от всего этого так же незаметно — снова переехать к родителям, бросить учебу, но то, что в пятницу он едет к себе домой, вызывает в нем некий диссонанс, тем более непонятный потому, что он и сам хотел отдохнуть. Пожалуй, именно так выглядят вредные привычки, от которых пытаешься избавиться. Кисе — его вредная и очень приятная привычка, от которой глупо отказываться, пока она не мешает. И «отдых» превращается в вечер в скайпе, с перепиской вроде: «Что делаешь?» и «Да, у нас тоже тунец на ужин». Будто боится, что Кисе выдворил его из квартиры, чтобы привести туда кого-то другого. Из-за всего этого Аомине к началу недели не чувствует себя отдохнувшим. В его выходных чего-то не хватало. Не только секса, но и просто присутствия Кисе. Тот — большая теплая батарейка, от которой можно подзаряжаться силами на всю неделю. Но к концу рабочей недели снова надо возвращаться к нему для новой подзарядки. А вот Кисе в пятницу встречает его такой широкой улыбкой, будто всю неделю развлекался и правда отдохнул от Аомине. Это оскорбляет, и тот замыкается, жалея о том, что поддался своей слабости. — Смотрю, ты не особо скучал, — прямо утверждает Аомине вечером, наблюдая за тем, как Кисе ждет закипающий чайник на кухне вместо того, чтобы посидеть с Аомине в спальне. Но тот улыбается — не обиженно, как-то даже хитро, и Аомине начинает казаться, что по глупости своей он чего-то не заметил. — А Дайки-чи скучал, — констатирует Кисе, и слова сказанные в этой интонации ложатся на душу мягкой пеной, затушив разгорающуюся там злобу. — Мне было грустно без тебя, но тебе надо было побыть одному. И ты, кажется, что-то понял, пока был у родителей… Наверное, стоит почаще оставлять тебя в покое. Аомине осознает, что и правда ревновал, снова хотел себе внимания. Настолько, что сердился даже от того, что пару минут в ожидании чайника в их общих выходных Кисе будет сидеть на кухне за стеной, а не рядом с ним. — Ты специально отпустил меня, — догадывается Аомине, и Кисе кивает, выключает чайник, разливает кипяток по чашкам. — Я подумал, что тебе это нужно. Ты стал от меня часто отмахиваться. Да и вообще воспринимать как должное. *** Новогодние праздники они проводят уже вместе, и это их первое Рождество вместе. Аомине говорит родителям, что у него планы, обещает заглянуть в праздники их поздравить, и Кисе грозится проследить за этим, на один день выгнать его из квартиры и не пускать обратно, пока он не съездит домой. Все идет настолько приторно хорошо, что даже Аомине расслабляется. Да, это именно такие праздники, каких он хотел. Квартирка небольшая, и подарок для себя он находит еще до праздников под ванной, испортив себе весь сюрприз. Но это, как и то, что Кисе пытается готовить рождественский торт сам, едва не спалив при этом квартиру, еще ничего, веселая история на будущее, особенно в сравнении с тем, что происходит в канун праздников. У Аомине на экране телефона при получении смс обычно отражается начало текста и от кого оно получено. Самого звоночка Аомине, будучи в душе, не слышит, но чувствует, что случилось что-то непоправимое, когда выходит из ванной в комнату и видит неожиданно серьезного Кисе, сидящего рядом с его телефоном, как сторожевой пес. Стараясь делать вид, что ни о чем не догадался, Аомине подхватывает телефон, и Кисе ему не мешает, только наблюдает внимательно. Сообщение не прочитано, но его начала, высвеченного на экране, хватит, чтобы пусть не понять до конца, но заподозрить. А самое мерзкое, что это даже не та июльская девушка с грудью четвертого размера. Эта тоже учится в их институте и, по сути, у них с Аомине был только минет в раздевалке. Но был он всего полторы недели назад, и, судя по сообщению, она настроена на продолжение. Кисе все еще смотрит внимательно, но молчит. Он становится будто бы опасным, его присутствие жжет, вызывает неоправданную агрессию на него же, за эту реакцию и за то, что вообще увидел. Аомине выбирает для начала попытку отрицать все: — Она меня преследует. У нас с ней еще до тебя было… Несерьезно. Кисе оживает, он падает спиной на футон, судя по звуку больно ударившись, ведь матрас на полу все-таки не кровать, прикрывает лицо руками, но не плачет. Прячется, чтобы переварить эту ложь и заставить себя поверить в нее. Аомине ждет, чтобы не спугнуть это равновесие, и в то же время садится рядом. Кисе, почувствовав его так близко, переворачивается, валит Аомине на пол, перехватив ворот его футболки, садится верхом, но по-прежнему молчит. Даже агрессия пропадает из его действий, он снова в состоянии покоя между двумя выборами. — Ты что, мне не веришь? — выглядя как можно более оскорбленным, спрашивает Аомине, но и это не помогает, зато Кисе начинает говорить — глухо и едва слышно: — Однажды ты поймешь, каково это. — Ты собрался мне изменять? — Аомине пытается оторвать руки Кисе от горловины футболки, всем своим видом он показывает, что, если Кисе только задумается о такой возможности — он снова останется один в этой квартире, и Аомине сюда больше не придет. И поводов общаться у них не будет. — Я ничего не собирался, — так же глухо отвечает Кисе. Он не идет на попятную, он и в самом деле не собирался. — Мне казалось, что я готов к этому, что я могу принять тебя таким. — А в итоге? — спрашивает Аомине и ненавидит себя за проскользнувшую в голосе надежду. Кисе отпускает его ворот, отодвигается, слезает с него, снова устроившись на матрасе. — А в итоге… Мне нужно время, чтобы это переварить. И мне нужен ты. Аомине осмеливается приподняться, подползти ближе, провести ладонями по ногам Кисе к бедрам, положить руки на его бока, и только теперь замечает, что Кисе немного трясет, хотя в квартире тепло. — Если я скажу, что это больше не повторится? — внезапно даже для себя предлагает Аомине, заглядывая в лицо Кисе снизу вверх. — И соврешь, — констатирует Кисе, болезненно поморщившись. — Тогда почему ты собрался меня прощать? Кисе молчит, и сейчас эта тишина звучит хуже любых ругательств. Аомине хочется встряхнуть его и попросить не запираться в себе, быть с ним, говорить с ним, ругаться и кидать в него чашками, но не молчать. — Потому что… Я пробовал жить без тебя. И больше не хочу. Измена — это больно, но без тебя еще больнее. Я слабохарактерный? — Как будто я смогу ответить, что да, — вздыхает Аомине и, совсем обнаглев, кладет голову на грудь Кисе, так, что может слышать стук его сердца. Но что-то меняется снова, на этот раз к худшему. Кисе все такой же жизнерадостный, такой же бодрый, однако стоит ему остаться одному, в ванной или хотя бы соседней комнате, и придя к нему Аомине успевает заметить нечто, как в кошмаре. Тот самый запрятавшийся по углам белый саван вокруг Кисе. Улыбка возвращается на его лицо и белый саван снова прячется под стол, под плинтус, под холодильник. Но впечатление того, что Кисе лишь играет себя прежнего, остается. В конце праздников, когда Кисе провожает Аомине в его общежитие, что-то тоскливое снова проскальзывает в нем. Словно он боится оставаться в квартире наедине с этим саваном. И Аомине становится страшно, будто он смотрит фильм по книгам Кинга, понимая, что стоит ему уйти, и Кисе он больше не увидит. Тоска замурует его и задушит, а причина этой тоски — он же, Аомине. Но, конечно, через неделю Кисе на месте, снова играет прежнего себя. И, как бы Аомине ни было тошно от этой игры, он благодарен за нее. Ему совсем не хочется разбираться с болью Кисе, которую сам же причинил. Несмотря на любовь к Кисе, ему проще было бы уйти и в общежитии дождаться, когда тот переболеет. Не только в этих фантомных ощущениях что-то меняется. Кажется, что Кисе уже не так предан, не только потому, что он стал уделять меньше внимания Аомине. Теперь Кисе ложится спать отдельно, когда хочет, и больше не позволяет будить его ради секса. Он делает уже не так много уступок Аомине, не готов жертвовать всем ради него. Будто Кисе обиделся и переосмыслил, а потом пришел к выводу, что Аомине не ценил его преданности, раз так за нее отплатил. Вместо того чтобы испытывать стыд и желание загладить вину, Аомине бесит сложившаяся ситуация. Он все чаще затевает ссоры, обычно несправедливые, потому что Кисе, мнящий себя мучеником, даже если не показывает этого, выводит его из себя любой мелочью: подгоревшими овощами или пересушенной рыбой на завтрак, тем, что еще не ложится, когда Аомине пытается заснуть. А потом у Кисе появляется кто-то из участников спектакля. Не любовник, нет. Скорее кто-то, к кому такое же трепетное отношение, как когда-то было к Куроко в Тейко. Аомине видит в этом желание отомстить, упоминание этого человека всегда вызывает перепалку. А когда Кисе говорит, что подписал контракт на фильм, в котором играет и этот актер — черт возьми, парень, даже не баба — Аомине уходит, забрав вещи. А ведь это вечер субботы. Кисе звонит, но он не берет трубку, не читает смс, а к вечеру воскресенья Кисе вспоминает, что у него есть гордость, и перестает атаковать его телефон. И не приезжает поговорить. Причина выясняется в понедельник, когда Куроко встречает у ворот не Кагами, а его, Аомине. И уже зная, о чем они будут говорить, Аомине соглашается и идет с ним в кафе. По дороге он сочиняет себе оправдательную речь. Обязательно сказать о том, что Куроко в этом ничего не понимает, что раз у него с Кагами отношения идеальные, то незачем делать такими отношения всех вокруг, а с Кисе он разберется сам, когда остынет. И когда тот перестанет общаться с этим своим… как его там… Макунуочи. — Ты же понимаешь, что сам создаешь себе проблемы, — начинает Куроко в кафе, даже не заглянув в меню. Аомине прикрывается им, как щитом, читает так внимательно, будто они в ресторане экзотической кухни. — У меня нет проблем, — бросает он, перелистнув страницу. — Кисе-кун не такой, как ты. И ты это знаешь. — Это какой же я? — Аомине повышает голос, швырнув меню об стол. — И если я такой, то нахрена я ему вообще? Пусть валит к своему этому… — Аомине-кун, тише, — просит Куроко, приподняв руку ладонью к нему. — Почему ты нервничаешь? — Потому что пришел ты, а не Кисе. — Я посоветовал ему пока не соваться. И правильно сделал. Остынь. Кисе тебя несколько лет ждал. Он выбрал тебя. Это так просто никуда не деть. Все остальное — это другое. Я понимаю. Я не знаю, что делал бы, не встреть я Кагами или если бы наши чувства не были взаимны. Но ты тот человек, которому проще разрушать, чем строить, и если что-то получается не так хорошо, если что-то ломается, требует чуть больше усилий — ты начинаешь беситься и готов снова все ломать. Нельзя так. Заново созданное оно уже не будет тем же, оно все равно будет построенным на руинах. — Тебя Кисе подослал? — морщась, спрашивает Аомине, и Куроко только кивает. — Пусть сам приходит. Нечего впутывать в это других. Аомине знает, что Кисе не придет. У него учеба и плотный график репетиций, и в последнее время он не так хорошо расположен к Аомине, чтобы ради него чем-то жертвовать. Но в среду у общежития его ждет Кисе с баскетбольным мячом под мышкой. — Это что? — спрашивает Аомине, скрестив руки на груди. Кисе кидает мяч ему, но тот ударяется о плечо и падает, будто поймать — значит простить. — Ты звал меня, — с улыбкой пожав плечами, объясняет Кисе. — Тецу сказал? — Он сказал только, что ты еще сердишься. Но я слышал, как ты зовешь меня. Не вслух. Такое… зудящее чувство. Я себе места от него не находил, так что глупо теперь делать вид, что ты мне не рад. — А похоже, что я радуюсь? — грубо продолжает Аомине, но уже чувствует, что проиграл. Кисе поднимает мяч, вертит в руках, задумчиво глядя вдаль, произносит: — У вас же спортивный институт. Наверняка у общежития есть спортзал. — Тебя туда не пустят, — возражает Аомине, и немного подумав прибавляет: — Но недалеко есть стритбольная площадка… *** В общежитие они шумно вваливаются уже в начале одиннадцатого, попутно пытаясь переспорить друг друга. — Это Кисе, он сегодня спит тут, — объявляет Аомине, будто пьяный. Сосед его, сидящий над конспектами пропущенных лекций, лишь ворчит: «Не в моей кровати только». — Да говно вопрос, — фыркает Аомине. — Я сплю внизу. Ванная и туалет налево. Спать можешь в трусах, тут стесняться некого. К самой ночи в комнате гасят свет, сосед уходит с лекциями на кухню, а Аомине с Кисе забираются под одеяло на нижнем ярусе кровати. — Сто лет не ночевал в кровати, — все еще бодро заявляет Кисе и, пользуясь тем, что в комнате они одни, прижимается теснее, утыкается в шею Аомине. — Эй, руки по швам, — командует Аомине. — Я тут живу, к тому же не один. — Жил бы я с соседом в общаге, ты бы и к нему ревновал, — замечает Кисе и опускает руки ниже, на грудь. — А мне стоит ревновать? — Нет, — не задумываясь, быстро отвечает Аомине. Он хочет, чтобы руки опустились ниже, и в то же время понимает, что должен остановить Кисе. Тот касается губами шеи у самой линии роста волос, делает порывистое движение прижаться сильнее. — А к кому надо? — руки скользят по бедрам, предугадав желания, забираются под резинку пижамных штанов. — Ни к кому не надо, — в подушку выдыхает Аомине и совсем беззлобно: — Сука. Сейчас же Ямато вернется на самом главном. — Сделаем вид, что спали, — невинно предлагает Кисе, опалив своим дыханием шею. Нет больше никакой ссоры, никакой ревности. Шестеренки снова движутся, и мир снова на своих местах. *** Аомине выбирает Окинаву — не слишком далеко, не сказать, чтобы дорого. Чтобы поехать туда, ему приходится найти подработку — он устраивается инструктором по зарядке в соседний парк. Работа всего час в день, хотя вставать и приходится ни свет ни заря, но душу греет мысль о том, что на Золотую Неделю они смогут отправиться в путешествие. Уже будучи уверенным в том, что денег ему хватит и с подработки он не сбежит, Аомине начинает разговор об этом с Кисе, но тот замирает над рисоваркой и смотрит внутрь так, будто там все сгорело. — Дайки, — начинает Кисе, не оборачиваясь, рису же продолжает говорить: — У нас не будет перерыва в съемках. Точнее, режиссер задумал что-то, чтобы было похоже на Золотую Неделю, но мы продолжаем снимать. Аомине был готов и к этому, потому не сильно огорчается. Тогда к лету скопится больше денег. — Когда у вас заканчиваются съемки? Выделишь мне летом хоть недельку? — предлагает Аомине, и Кисе наконец захлопывает рисоварку, оборачивается к нему с извиняющейся улыбкой. — Конечно. Как раз к середине лета управимся. Ты уверен, что Окинава не слишком дорого? — Уверен, тем более до лета, — соглашается Аомине. А потом происходит катастрофа, которой казалось бы удалось избежать. Потому что успокоившийся и радостный Кисе рассказывает, что несколько эпизодов фильма будут сниматься в Париже, и так как Кисе в них участвует, именно туда он и летит на каникулы. В компании с Макунуочи, вместо того, чтобы отправляться на Окинаву с Аомине. При этом Кисе рад настолько, что даже не понимает, что так расстраивает Аомине и почему он, в своем эгоизме, не может за него порадоваться. Окончательно разозленный Аомине снова возвращается в общежитие. А так как поезда уже не ходят, он тратит заработанные деньги на такси, увольняется с работы и остальные просто пропивает. Он игнорирует звонки, смс Кисе и этим словно наказывает его, хотя тот и приходит снова: и посреди недели, и в выходные. Аомине непреклонен. Он не собирается разрывать их отношения, но испытывает Кисе на прочность, заранее зная, что тот выдержит. И тогда, особенно в выходные, Аомине в полной мере понимает слова Кисе о том, что в прошлый их разрыв Аомине звал его. Теперь сам Аомине чувствует себя неспокойно, не находит себе места. Погибающим кораблем посреди океана Кисе подает ему ментальные сигналы СОС, и игнорировать их сложнее, чем звонки и смс. Но наступает Золотая Неделя, ассоциирующаяся теперь у Аомине только с сильной обидой. Вечером, в доме родителей, за ужином включен телевизор — отец смотрит выпуск новостей. Аомине кажется, что все как всегда, в мире происходит куча херни, которая его интересует меньше стейка на ужин. До тех пор, пока не объявляют о том, что где-то рядом с Францией упал самолет. Мир выцветает, глохнет. Все, что в нем есть, рассыпается песком, и весь этот песок попадает Аомине в ноздри, в глаза, в горло и с дыханием переходит в кровоток, наждачкой проходится по сердцу. Аомине хватает телефон и, не отвечая на взволнованные вопросы матери, убегает в комнату, набирая номер Кисе. Абонента нет в сети. Телефона нет в сети. Ничего больше нет, и Аомине, прислонившись к двери спиной, съезжает на пол, закрыв голову руками. В мире ежедневно летают сотни самолетов. Во Францию в том числе. Это не мог быть самолет Кисе, потому что… Потому что Аомине еще чувствует его. Там, на другой стороне лески, что идет из него, дышит Кисе, который еще вернется. И в сравнении с этой мыслью, надеждой, ожиданием все кажется несущественным. Аомине будто заново учится дышать, пишет смс и снова звонит, но опять натыкается на женский голос, который обнадеживает его — телефон выключен, а не разбился. И хозяин его не разбился и перезвонит. Будет, кому перезванивать. Аомине находится на грани полусна ночью, состояние более близкое к опьянению. В темноте ему кажется, что на кровати рядом вместо одеяла лежит Кисе. Только этот Кисе холодный, не дышит. Он похож на восковую куклу своей светлой кожей, по ней стекают капельки воды, хотя никто и не говорил, что самолет упал в океан, но Аомине не хочется думать о том, что Кисе разорвало в воздухе. Как должно быть страшно ему было, когда самолет стал терять высоту, сорвался вниз. О чем он думал тогда? Наверняка же о нем, об Аомине. А его не было рядом, чтобы успокоить, чтобы просто в такой жуткий момент стать его опорой. Видение рассеивается, стоит Аомине протянуть руку. Он знает, что Кисе жив, но не может представить его живым, и каждые пятнадцать минут открывает телефон, набирает номер и сбрасывает, стоит услышать перезвон, означающий, что телефон выключен. В пятом часу утра, когда на улице еще темно, Аомине понимает, что нет уже даже состояния полубреда, и он просто лежит с закрытыми глазами. Нужно отвлечься, и он включает компьютер, решив, что лучший вариант — это фильм. А еще лучше порно. В конце концов, пока официально ничего не объявили — никто еще и не умер. Пищит о пришедших сообщениях запустившийся скайп, но Аомине, совершенно не в духе сейчас с кем-то переписываться, разворачивает его выключить. И тогда случается чудо, подобное библейскому воскрешению Лазаря — значок с именем Кисе горит зеленым, он в сети. Все еще принимая его за призрака, зная, что не поверит в его реальность, пока не услышит голос, Аомине нажимает вызов. И отсчитывает долгие несколько минут, в которые звонок уходит в пустоту. А затем — фейерверком, взрывом в этом мире тишины — голос Кисе: — Дайки-чи? — Мудила, — выдыхает беззлобно Аомине, сразу после этого Кисе скидывает вызов, и приходится звонить снова. — У тебя телефон выключен, — вроде и не оправдываясь, скорее обвиняя, говорит Аомине. — Что-то случилось? — начинает понимать Кисе. — Я немного занят, но… Что такое? Ты же вроде как злился на меня и… — Ты, блин, совсем рехнулся телефон отключать? — Да я в Париже! Роуминг и все такое. Если я тут буду звонить и писать, то мне никаких денег не хватит. У меня местная сим-карта. Поэтому я и включил скайп. — А новости ты не смотришь совсем? — Мне некогда, — уже понимая, что случилось что-то плохое, Кисе относится к разговору внимательнее. — У вас там где-то самолет разбился. Я подумал… Я не знал, когда и на чем ты летишь… — А? Да? Поэтому ты?.. — растерянно начинает Кисе. — А, я же телефон выключил! Позвони моим родителям, пожалуйста! Вдруг они тоже что-то там себе придумали! — А они не знают, когда ты летишь? — А я не знаю, когда самолет разбился. Должно быть, довольно жутко тебе было… Давно ты узнал? — Вчера. — Да… — задумчиво повторяет Кисе. Он не говорит о том, что «Подумаешь, всего один вечер дергался». — Это карма. — Заткнись, — беззлобно отзывается Аомине. — Когда вернешься? — Через пять дней. — Каким рейсом? — Погоди, я сейчас посмотрю, — отвечает Кисе, и уже куда-то в сторону: «Да, я скоро подойду». Конечно, он занят, у него всего неделя на съемки, но все же Аомине говорит с ним впервые за столько дней, забыв про все обиды. К тому же спрашивает, когда Кисе вернется. Аомине, который его даже у работы перехватить не может, собирается ехать в аэропорт, до которого добираться долго и дорого. *** Аомине встречает его в темных очках, но ведет себя как друг. Ему уже не нужно доказывать кому-то, что Кисе — его: это и так ясно по сияющим глазам, по тому, как он направляется к Аомине, едва не сбив кого-то своим чемоданом и, наскоро извинившись, движется дальше. — За такси платишь ты, — сразу припечатывает Аомине, прибавив к этому улыбку превосходства. — Я тебе могу и такси сюда оплатить, — предлагает Кисе. Он спешит к выходу, к машинам. Туда, где они смогут оказаться наедине. — Обойдусь, — фыркает Аомине. Кисе даже не попрощался со съемочной группой. Для него, такого общительного, это странно. Единственное, что позволяет себе в такси Кисе — это мизинцем зацепить мизинец Аомине, переплетя их. — Прямо и не поверишь, что ты из Франции, — усмехнувшись, комментирует Аомине. — Разве это не страна свободной любви? — Разве ты не игнорировал меня больше двух недель до этого, — парирует Кисе, но ближе не придвигается. А Аомине хочется его так, будто они только начали встречаться, будто ему снова четырнадцать, и подойдет секс любой, хоть в раздевалке, хоть с родителями за стенкой, хоть на заднем сидении такси. *** — Тут больше места, — констатирует Кисе, заглядывая в комнату, которая должна быть спальней. Да и вообще комнат в квартире три, считая кухню. Зато в кухне нет духового шкафа, и один этот факт заставляет Аомине выдать: «Берем!», потому что еще ни разу эксперименты Кисе с выпечкой не закончились удачей. — Ну вот видишь, я сразу понял, что это то, что нам нужно, — напоминает Аомине, все еще стоящий у входа. — Тебе просто тут к институту ближе, чем мне, — ворчит Кисе изнутри спальни. Заглядывает в стенной шкаф, который занимает треть комнаты, переходит к окну. — Что сказали твои родители, когда ты им сообщил, что решил снимать квартиру с соседом? — Что я должен им внуков, а дальше могу делать, что хочу, — отвечает Аомине, и Кисе выбегает из комнаты, чтобы, глядя ему в лицо, спросить: — И? Ты собираешься заводить детей? — Даже если бы ты был женщиной — ни за что, — отрезает сурово Аомине, скрестив руки на груди. — Так им и сказал, что это было решающим аргументом начать жить с парнем — то, что он не родит. — А твоя мама знает, что это я? — Кисе, у нас дома тонкие стенки, а мы с четырнадцати лет трахались в соседней комнате. Конечно, она знает, что это ты. — Потому я и говорил, что нельзя делать это, когда кто-то дома! — Кисе закрывает лицо руками, но в этот момент во входную дверь осторожно стучат. Открывает Аомине, чтобы впустить агента по недвижимости. — Определились? — деликатно спрашивает тот. Кисе тут же переключается на свое сияющее амплуа: — Да, я думаю, что это нам подходит. Можем остановиться с выбором. — Я подготовлю бумаги. Когда желаете переехать? — В последнюю неделю августа, — прикинув, отзывается Кисе. — Как раз будет время разложить вещи перед учебой. — И вернуться с Окинавы, — добавляет Аомине.