Не случайные

Странно, но раньше Кисе никогда не представлял их совместную жизнь. Хотя нет, представлял, но не так четко, как это стало получаться после звонка Аомине. Наверное, потому что в школе он мог только мечтать об отдельной квартире, а теперь она у него и правда была. И Кисе думает о том, что его футон мал для двоих, да и Аомине может капризничать и потребовать кровать. А если в спальне поставить кровать, то там больше не будет ни для чего места. Всю квартиру Кисе мысленно переделывает под Аомине — его воображение рисует две зубные щетки в стакане у зеркала, стопку журналов в углу спальни, плакаты с баскетболистами на стенах, вторая пара обуви у порога, вторая чашка на кухне. Аомине любит поваляться в кровати подольше, наверняка, и Кисе, который уходит на свою подработку раньше, готовит завтрак. Аомине больше не ругается на то, что они редко видятся, потому что где бы они ни были днем — спать они приходят в одну квартиру. А потом Кисе так же тщательно и планомерно ластиком стирает нарисованную поверх реальности мечту. Мечта оставляет едва заметный след, портит реальность оттиском того, чего не было, и не хочет исчезать. И Кисе отправляет сообщение: «Все еще хочешь посмотреть на мою квартиру?», но ответ не приходит, и он забывает. Все правильно, вот он, тот эгоист Аомине, которому плевать на Кисе. Тот, с кем Кисе никогда не сможет быть вместе, и это тоже правильно. — Кисе, ну что такое опять? — окликает режиссер, подходит ближе, чтобы, заглядывая снизу вверх в лицо, спросить: — Ты вот сам своей игрой доволен? — Да, конечно нет, — сбивается Кисе, спохватывается и, поклонившись, поправляется: — Нет, не доволен… Ему нравится новый фильм и новый коллектив. Прошлый режиссер, кажется, действовал из расчета: «И так пойдет», этот же заставлял переигрывать, если что-то не нравилось. Более того, он переставлял местами книжные полки и требовал в кадре карри, вместо собы, чего Кисе понять не мог, но доверял. — Перерыв, — объявляет режиссер. — Сходи к зеркалу. Попробуй подобрать нужную интонацию. Давай, Кисе! Что ты, никогда не любил, что ли?! Кисе молча забирается в свою гримерку, как в раковину, выключает свет и кладет на глаза сухое полотенце, стараясь при этом не повредить грим. Скрипит входная дверь, но тут же закрывается, и шагов не слышно — его решили оставить одного. Наверняка это была Каёми, умная и понимающая девушка, которая не стала лезть со своими советами или помощью. Кисе вглядывается в темноту, пытаясь разглядеть там образ. Он тщетно перебирает всех своих девушек — он не сможет сыграть как надо, если будет представлять на месте героини их. И если представит Аомине, тоже сыграть не сможет, потому что давно погасил в себе это чувство и покрыл асфальтом его ростки, чтобы наверняка. Но Кисе ведь профессионал. Сердце его напрягается, на секунду замирает, а потом начинает качать по телу его любовь к Аомине, так старательно запечатанную до этого. Кисе чувствует себя так, будто наполняется светом. Черными сгустками сердце выпускает всю тоску и ревность, светлыми искрами — счастливые воспоминания, горячими струями — надежду. Когда Кисе включает свет, приходится взять со стола карандаш и подправить линию в уголках глаз, предварительно салфеткой смахнув влагу. Кисе кажется, что он собрал весь имевшийся в нем свет, сам себя поджег ради одной сцены, а после того, как все будет снято, сможет так же спокойно загнать эти чувства внутрь себя, ведь получалось же раньше. *** На этот раз у Кисе выходит сериал, а не фильм. Двенадцать серий почти по часу каждая. Девушка, у которой Аомине остается на вечер, бросает все дела, включает телевизор. Аомине смотрит на экран с Кисе уже равнодушно, в этот раз тот играет обычного школьника, насколько можно изобразить обычного при его внешности. Аомине даже пользуется их знакомством, чтобы рассказать: «Мы в одной школе учились. Я видел его голым в раздевалке, и знаешь что — я намного лучше. Хочешь сравнить?». Пока они целуются и раздеваются, он слышит пропущенный через динамики голос Кисе, непривычный и в то же время знакомый. «Я не могу видеться с тобой, — произносит этот голос. — Потому что ты после встречи пойдешь дальше и будешь жить, как жила. А как же я? Я только это пережил, а теперь мне снова нести пепел твоего образа, снова оглядываться на нашей станции в поисках тебя. Когда я остаюсь один, мне кажется, что я чувствую, чем ты занята, настолько я прирос к тебе… не перебивай, хорошо? Я должен идти дальше, а сам прикован к тебе. С этим что-то надо делать, поэтому мы больше не увидимся. Я сам виноват, что не смог притвориться твоим другом». Аомине чудится в бархатистой женской коже — теплая светлая кожа Кисе. Реальное накладывается на вымысел, и он едва не окликает девушку чужим именем. *** По случаю окончания съемок устраивают вечеринку. Уже в самом начале Кисе получает несколько визиток и приглашений на пробы в различные студии, он с улыбкой отвечает, что подумает. Мысли его на самом деле сейчас далеки от карьеры — пару часов назад был непростой разговор с Каёми, и Кисе второй раз в жизни бросили. Мир шоу-бизнеса не школа, он полон красивых успешных парней, и само собой, что девушка его смогла понравиться кому-то популярнее, чем Кисе. Проблема в другом — Кисе все равно. Обидно за себя и то, что он оказался не лучшим, но терять эту девушку не жалко. Тем более, что он никак не может снова заглушить в себе разбуженную тогда тягу к Аомине. Будто из сердца его проросло небольшое тонкое дерево и теперь гнется в сторону Аомине, как от сильного ветра. Макунуочи — актер более зрелых ролей, в их фильме играл учителя математики, и именно на него Кисе натыкается в поисках уединенного места для себя и своих мыслей. Немного опешив, он собирается уходить, но актер, сидящий в шезлонге на темной террасе балкона, окликает: — Ты мне не мешаешь, оставайся. Кисе кажется, что если сейчас развернуться и уйти, то получится, что он искал уединения для чего-то постыдного, актер подумает о нем дурно, и он остается, встав около перил, пока Макунуочи сидит на шезлонге в тени декоративной пальмы. Кисе до сих пор чувствует себя чужим в этой роскоши. Да, наверное, если бы не учеба и оплата квартиры, он уже мог бы купить себе машину или снять что-то приличнее в другом районе, но Кисе откладывает в надежде, что на последних курсах ему будет хватать денег на жизнь и без подработок. — Слышал, ты прямо нарасхват, — подает голос Макунуочи. — Да? У меня совсем нет в этом опыта. К тому же я отношусь к этому как к подработке, — с улыбкой отзывается Кисе. Чужое присутствие приятно, оно отвлекает. — Все так говорят, но оно знаешь… затягивает. Никогда не думал о гей-порно? Оплата та же, но работа приятнее и рабочих дней меньше. Кисе смотрит внимательно секунду-другую и уже холоднее спрашивает: — Это что, шутка такая? — Нет, я всерьез. Раз ты не хочешь делать из кино карьеру. Играть ты, правда, стал лучше, но все же курсы бы не помешали. Пока ты выезжаешь за счет схожести характеров и харизмы. — Наверное, я все-таки мешаю, — не собираясь вступать в спор, разворачивается Кисе, но когда оказывается вровень с шезлонгом, актер задумчиво, не глядя на него, спрашивает: — А если без видеокамер и при обещании, что никто не узнает? Как насчет немного порно для двоих? «Вот оно что», — думает Кисе уже беззлобно, но перспектива секса с парнем ему отчего-то претит так, будто он натурал, пока это не касается Аомине. — Нет, — отзывается Кисе, снова направившись к выходу. — Это не ко мне. Мне интересны только девушки. И у него остается странное ощущение, что ему не поверили. *** Услышанное тогда по телевизору грызет Аомине так, будто Кисе говорил это ему. У него ощущение рыбака, с лески которого срывается рыба, и он дергается от этого чувства день-другой, а к вечеру третьего звонит Кисе, но голос того взволнован, если не сказать напуган. — Аомине-чи? — Так, — угадывая в этом надвигающуюся беду, начинает Аомине. Теперь он уже не проситель, а спаситель. — Что у тебя там происходит? — У меня?.. Аомине-чи, кажется, у меня появился сталкер. Я про такое только в кино видел и… я даже не знаю, что делать. *** Аомине отлавливает его за ворот куртки, снимает с сальных волос кепку и разворачивает к себе. Где-то в толпе теряется ушедший вперед Кисе, и это несуразное существо, похожее лицом на тунца, еще пытается по инерции снова пойти за своей целью, но Аомине дергает его обратно. Парень едва достает ему до плеча, выглядит явно не в себе, но все же не опасным, скорее немного омерзительным. — Слушай сюда, — угрожающе произносит Аомине. — Я — его парень, и мне не нравится, когда всякое чмо таскается за Кисе. Он произносит это, особо не задумываясь. Просто хочется сказать, что Кисе — его, раз тот попросил о помощи, раз доверился. Парень снова смотрит вслед кумиру, который уже скрылся из виду. Астматично задыхаясь и хрипя произносит: — Но я хотел бы поговорить об этом с Ретой. Я ничего плохого не хочу, просто быть его другом. — Не выйдет, — цыкает Аомине. — Ты его напугал до усрачки. Из такого дружбы уже не получится. — Напугал? Я не хотел, — всерьез расстраивается парень. — А ты как думал? Кто нормальный станет ходить за актером по пятам? Напиши письмо менеджеру. Пришли ему открытку. А еще лучше — рядом с ним больше не появляйся, потому что сам понимаешь, кто ты и кто я. Кисе ждет его у колонны в метро, волнуется так, будто Аомине пришлось иметь дело с профессиональный боксером или регбистом. — Я с ним поговорил, мы друг друга поняли, — сообщает Аомине, вернувшийся с видом героя. — Больше тебя никто не достает? Пока я в ударе. — Точно все нормально? Что ты ему сказал? — Что у тебя уже есть парень, — уже зная реакцию, честно говорит Аомине и получает выразительный взгляд, но всерьез Кисе злиться не может, все-таки Аомине его защитил. — Почему сам разобраться не мог? — меняет тему Аомине. — Я говорил с ним, но это, как видишь… не помогло. Он вроде ничего плохого не делал, в полицию сообщать незачем было. К тому же его было немного жалко, и… ты позвонил, и мне почему-то очень захотелось рассказать об этом. — Как насчет показать, где ты теперь живешь, раз уж я приехал? — предлагает Аомине с развязной улыбкой, зная, зачем напрашивается и уже представляя себе несколько вариантов дальнейшего развития событий. Кисе не может отказать и, нехотя кивнув, указывает в сторону поезда: — Наш через три минуты. Только ненадолго, ладно? В метро почти пусто, и они едут сидя. Солнце уже клонится к закату, первый курс института подходит к концу, но об экзаменах совсем не хочется думать. Кисе напряжен, скорее всего и сам понимает, к чему все движется, борется сам с собой и не может победить в себе желания показать Аомине место, где он теперь живет. — Где ты учишься? — спрашивает Аомине. В метро шумно и приходится наклониться к его уху, Кисе поводит плечами, вроде и не недовольный жест, а все же что-то опасливое в нем есть. — Исторический, — коротко отвечает Кисе. — Я думал, ты пойдешь к нам. Да и на матчах тебя весь год не было видно. Так сильно занят в своем кино, что забыл про баскетбол? Кисе молчит, глядя в пол. Тем временем поезд останавливается, двери открываются, и именно в эту минуту затишья Кисе, все еще не глядя на него, отвечает: — Травмы. Я сильно перенапрягал тело на этих матчах, и оно теперь все переломано. Нужна не одна операция, чтобы я снова смог играть в полную силу. — И? Звезде мало платят? — Либо учеба, либо операции, Аомине-чи. Я хотел, но подумал, что… за три года Кайджо так ни разу и не выиграла. Оно того не стоит. После старшей школы мне пришлось искать новый смысл жизни. Баскетбол как наркотик, и у меня хватило силы воли остановиться до того, как я оказался в инвалидном кресле. Аомине представляется осенний вечер и практически идиллия — он по опавшим листьям везет коляску с Кисе в закат. Довольно жуткая картина. Квартирка Кисе не намного больше их комнаты в общежитии, и, пока хозяин ставит чайник, Аомине обходит все комнаты, как кот или как вернувшийся из командировки муж в поисках любовника. Но зубная щетка в стаканчике только одна, и никаких женских трусиков в сушилке. — Довольно скучно, — констатирует Аомине. — Погоди-ка, у тебя что, постеры с тобой на стене? — Что такого? — спрашивает Кисе. — Это моя работа и то, чем я могу гордиться. Как художники вешают на стену свои картины, а баскетболисты медали. Есть что-то в том, что Кисе никогда не мог победить в своем любимом баскетболе, зато у него все легко получается в карьере модели и актера. То есть в том, чем он был занят скорее по необходимости, и что, как кажется Аомине, по-настоящему Кисе и не было нужно. Возможно, именно потому, что давалось легко. Кровати нет, спит Кисе на футоне, который сейчас, конечно, свернут, и это несколько усложняет задачу Аомине. Они оба знают, к чему все идет, так что не нужно лезть из кожи вон и думать, как уговорить Кисе. Вместо кровати в комнате стоит котацу, совсем не нужное здесь в канун лета. На этот столик Кисе и ставит чашки, садится напротив, будто все еще надеется избежать сближения. Сбежать от себя. А Аомине с головой накрывает ощущение правильности. Чувство того, что именно к этому моменту он шел все время после их расставания. — Я могу остаться на ночь? — переходит в наступление он. — Зачем? — Кисе делает вид, что не понимает. — Уже поздно. Мне лень куда-то ехать. — Еще только девятый час, Аомине-чи, — напоминает Кисе мягко, и Аомине откидывается назад, с улыбкой заметив: — Так я еще и не ухожу. Это сказано настолько прямо, что Кисе хватается за чашку, как за повод еще дольше просидеть вот так, не переходя к другим действиям. — Не то чтобы я хотел выгонять тебя сразу после чая, но если хочешь успеть на поезд… — Иди сюда, — обрывает Аомине, чуть отодвинувшись, подсказывая Кисе место, предназначенное для него, но тот отрицательно качает головой, вызвав этим только злую улыбку у Аомине. — Я не думал, что ты будешь так ломаться. — Я не хочу снова это проходить, Аомине-чи, — серьезно отвечает Кисе, глядя ему в глаза. — Да ладно, с каких пор ты такой рассудительный? Разве мы оба не этого хотим? Тогда зачем делать вид, что ты слишком умный, чтобы поверить мне снова? Я ничего не могу тебе пообещать и не хочу обманывать. Но знаешь… я не хочу чтобы это снова было единожды. Мне мало одного раза. — Тогда почему не предложить снова встречаться? — Кисе отставляет чашку, тоже откидывается назад. — Я не готов брать ответственность за тебя. Но и уходить сейчас ни с чем после чашки чая — тоже не хочу. — Снова секс по дружбе, — усмехнувшись, подмечает Кисе, и Аомине ловит его руку на столе, у чашки. — У нас не получится секса по дружбе. И секса между бывшими не получится. У нас что-то другое. Знаешь, я могу в любой момент послать тебя к черту. Уйти, оставив тебя жалеть о не сделанном. Но сам я тоже всю дорогу буду вспоминать этот проклятый стол и твои руки. Так что иди сюда, Кисе. Мы оба этого хотим, а раз так, то лучше сделать, чем потом жалеть. Кисе не отнимает у него своей руки, будто ждет, что Аомине отпустит сам, и с места не двигается. А затем переплетает их пальцы и без улыбки, немного грустно даже произносит: — Я разложу футон. И уберу котацу, давно пора. — Просто к стене поставь, — с облегчением нетерпеливо командует Аомине. — Значит, я пока в душ? Когда он возвращается из ванной, туда уходит Кисе, удрученный и задумчивый настолько, будто Аомине заставляет его делать что-то против воли. Аомине задергивает шторы, оставляет ночник, лежит, развалившись, в махровом халате на голое тело и глядит в потолок. У него ощущение грядущих кардинальных перемен. Настолько кардинальных, что начинает казаться, что он предпочел бы оставить все, как есть. Он не хочет отношений, но он хочет Кисе — и не на один раз. Чтобы в лицо тем, кто претендует, выплевывать: «Кисе мой». А для этого приходится согласиться и на отношения. Но сомнения эти кружат ему голову, только пока дверь в спальню не закрывает за собой Кисе с мокрыми волосами и в домашней футболке. — У меня только один халат, — жалуется он, садясь рядом прямо на пол. — Тебе и так хорошо, — отвечает Аомине, откидывает в сторону край одеяла и двигается, освободив место. И когда Кисе ложится рядом, прижимается к горячему телу, Аомине впервые понимает, как ему этого не хватало. Когда их накрывает одеяло, они будто оказываются в ловушке, и вот уже руки Аомине забираются под шорты и трусы Кисе, мнут его задницу, в то же время он цепляет зубами кожу на шее Аомине, облизывает чувствительное местечко за ухом. Кисе упрямо не позволяет подмять себя, он предпочитает лежать рядом, вроде и не сопротивляется, отвечает, а в то же время не помогает. Будто до сих пор не уверен. Тогда Аомине размыкает ловушку, сбрасывая с них одеяло, поспешно стаскивает с Кисе шорты, задирает его футболку до подбородка. В момент, когда Кисе пытается справиться с захлестнувшим его возбуждением, он вдруг зубами прижимает кожу на плече Аомине и, немного повременив, порывисто прикусывает, как когда-то. Аомине, который раньше терпеть не мог болезненных укусов, от этого в приступе нежности запускает руку в волосы Кисе, прижимая его к себе сильнее. Даже тех укусов, запаха и ощущений ему очень не хватало. *** С утра развороченный футон рядом с Кисе пуст. Когда он просыпался среди ночи, Аомине еще был рядом. В большинстве случаев Кисе потому и просыпался, что Аомине пытался отпихнуть его или толкался во сне, но теперь тот пропал. Секунду-другую Кисе слушает тишину, раздумывая над тем, хочет он вставать, чтобы обнаружить квартиру пустой, или нет, но слышит звук смываемой в унитазе воды и вскакивает. Получается, что он ждет Аомине из туалета с выражением восторга на лице. Тот даже опешивает, замирает на пороге, потом кивает себе за спину: — Я там зубы твоей щеткой почистил. И это стирает восторг Кисе, уже более огорченно он вздыхает: — Аомине-чи… — Да че? Мы все равно целовались же. С чего брезговать то? — Я куплю тебе запасную, — с затаенной надеждой предлагает Кисе. С Аомине, каким он был раньше, сталось бы сказать: «Нафига, я больше не собираюсь приходить». — Зачем? — удивленно спрашивает Аомине, но вместо ожидаемого добавляет: — Сам куплю. — Ну да, конечно, — фыркает Кисе, уже не скрывая счастья. — Сам забудешь. Что будешь на завтрак? — А ты и готовить умеешь? — Обычно я закидываю рис в рисоварку, прибавляю к нему пару рыбин из местного магазина и наливаю кофе. Но сегодня никуда не нужно идти, поэтому я мог бы сделать блинчики. Или гренки. — А вафли? — Вафли не могу, — открыто признает Кисе, разведя руками. — Можно, конечно, посмотреть в интернете, но, кажется, там нужна особая форма. — Я просто так спросил, — Аомине проходит на кухню, включает чайник. Он уже тут как свой, запросто лезет в холодильник, копается на полках, но это вызывает в Кисе теплое чувство. — Думаю, рис тоже неплохо. Кисе хочет предложить ему сделать дубликат ключей, купить футон шире и еще одну чашку, что-то с именем или знаком зодиака, но он все время боится спугнуть этого податливого Аомине. — Значит, исторический, — за завтраком переспрашивает Аомине. — Тут недалеко? — Ну да, — кивает Кисе и понимает, что до института Аомине отсюда полтора часа пути. Слишком долго, вряд ли он согласится насовсем переехать сюда, так далеко от учебы. Мир постепенно, шестеренка за шестеренкой, становится на свое место, в нем все снова верно и правильно. Кисе кажется, что он хотел именно этого, и уже сложно вспомнить, почему он несколько лет упорно убегал. *** — Так вы живете вместе? — как всегда прямо спрашивает Куроко, и Аомине сначала вздыхает, чтобы успокоиться. Он не говорил Куроко о том, что снова виделся с Кисе, но наверняка тот сам все рассказал. — Нет, не живем, — признается Аомине. — Я думаю, что можно ночевать у него в выходные. А в будни мне слишком далеко ехать до учебы. Еще подумал, что надо тоже устроиться на какую-нибудь подработку. Ты ведь нашел себе работу? — Да, — кивает Куроко, но, не вдаваясь в подробности, снова возвращается к изначальной теме: — Так это только потому, что далеко до института? Знаешь, мне от Кагами-куна тоже почти час ехать. — Не только, — честно признается Аомине. Они сидят в многолюдном кафе, одни. Кисе и Кагами сейчас бы только мешались. — Скажем… Я по-прежнему не уверен. У Куроко не такие уж яркие эмоции, но Аомине по неуловимому движению бровей понимает, что тот злится. — Ты же понимаешь, Аомине-кун, третьего раза не будет. — Да нет, Тецу. Самое страшное, что будет. И третий, и четвертый… Тебе когда-нибудь становилось жутко от того, насколько тебя любят? — Если это чувство взаимное, то ничего страшного, — пожимает плечами Куроко. — Нет, как раз страшно… Страшно не оправдать, оступиться. А потом кажется, что ты сам себе хозяин, и чего ты вообще подстраиваться должен… Мне нужно время привыкнуть к этой мысли и не натворить глупостей, пытаясь от нее уйти. Я по-прежнему не могу себе представить, что буду жить с Кисе в одной квартире, но в то же время… Я хочу занять место рядом с ним, монополизировать его и помечать его, чтобы ни у кого не осталось сомнений, что Кисе занят. Что им ничего не светит. Я иногда себе такую херню представляю, что прямо сюжет порно. Когда Кисе говорит, что у него на неделе кастинг, я… — Ты смотришь слишком много порно, — вздыхает Куроко. — Кастинг — это просто кастинг. — Что я, не понимаю, что ли, — ворчит Аомине, потирая лоб. — А все равно… В общем, я не столько хочу быть с Кисе, сколько не подпустить к нему никого больше. — Наверное, это тоже не так уж плохо, — пожимает плечами Куроко, прислонившись к красной кожаной обивке диванчика. — Во всяком случае, это начало. Мне кажется, Кисе стал счастливее после того, как вы снова стали общаться. — Да уж, — Аомине и сам улыбается. Кисе купил ему зубную щетку, синюю, сменил футон на более широкий, в его шкафчике с посудой стоит черно-красная чашка, которую он все время подсовывает Аомине. И в то же время в нем наблюдается некая настороженность зверька, который боится спугнуть добычу, и Аомине не понимает, бесит это его или радует. — В конце концов, я и сам не знаю, чего я буду хотеть. Пока мне нужен Кисе. Я довольно эгоистичен, чтобы не уступить себе в этом. — Я бы сказал, что вы все усложняете, но… Наверное, вы и не можете просто, — комментирует Куроко, трубочкой вылавливая оставшуюся на стенках стаканчика пенку от молочного коктейля. — А ты слушаешь и думаешь: «Как хорошо, что у нас все так просто». — Ну да, — прямо сознается Куроко. *** Дубликата ключей у Аомине нет, да он их и не принял бы. Иногда по выходным у Кисе съемки, и приходится встречаться поздним вечером в метро, чтобы пойти потом вместе домой. В такие дни от Кисе пахнет лаком и пудрой, как от девушки, он не такой энергичный, как всегда. Он не готовит ужин, приносит с собой в контейнерах на вынос из какого-то кафе около студии. Наверное, он предпочел бы сразу после работы с наступлением выходных ложиться спать, но он терпеливо ждет Аомине из душа, щелкая каналы телевизора, и сексом занимается так, будто и не уставал совсем. Но потом засыпает первым, лежа на животе, даже не одеваясь. И именно тогда, когда Аомине становится мало совместных выходных, когда он сам начинает писать и звонить чаще, чем вечно занятой Кисе, тот заключает контракт на съемки в новом сериале, на этот раз историческом. Тянет ли Аомине на девушек, да и вообще на другие связи в этот период нового начала их отношений? Пожалуй, что нет. С Кисе как-то по-другому, он отдается весь, он не пытается оставить себе хотя бы часть себя же, он относится к Аомине как к тому единственному, которому может себя доверить. Он никогда не отказывается от секса и не капризничает. Раза три, наверное, Аомине будил его утром, а то и вовсе посреди ночи, и Кисе, уставший и разомлевший со сна, обнимал его за шею и отвечал на ласку, раскрывался снова перед ним, впуская в себя. С Кисе секс был не просто физиологией, а актом, через который Аомине пытался остаться следами, пришить себя к Кисе так, что, если жизнь снова растащит их по углам — остались бы шрамы от этих швов. Он пропитывает собой Кисе, будто тот губка, и чем больше в Кисе остается частичек него, тем больше он его любит, тем роднее Кисе для него становится. И в то же время подкупает эта преданная, но осторожная любовь. Аомине всегда может сказать, что выходные проведет дома с родителями, или в общежитии, но не хочет. В его жизни слишком мало Кисе, с которым он раньше виделся раз в месяц в лучшем случае. От новой роли и новой команды Кисе в восторге. Он сам говорит, что ощущает себя так, будто снимается в Голливуде, и искренне рад, что его пригласили. К тому же это напрямую связано с профилем его института и там, похоже, об этом знает весь поток курса до третьего включительно. Так как роль не романтическая, Аомине даже рад, что сейчас Кисе занят этим. В его квартире листы сценария, разложенные по сценам, энциклопедии и в закладках на ютубе документальные фильмы, но он ничего не смотрит и не делает по работе при Аомине, потому что когда тот на два дня в неделю появляется в квартире Кисе, все внимание уделяется ему. Сам Кисе смеется, что иногда и ему надо отдыхать. Но впрочем, после сессии наступают летние каникулы. Кисе не предлагает переехать к нему на два месяца, и Аомине держится, приезжая только на выходные. Может, и к лучшему: пока идут съемки, Кисе все равно до глубокого вечера там, на площадке. Надеется успеть отснять свою роль до начала занятий. Из-за того, что вниманием не обделяют и его, Аомине все равно не чувствует себя одиноко. Кисе заваливает его фотографиями с площадки, звонит ему и пишет в перерывах. И Аомине, которого это должно раздражать, доволен, потому что кто-то там на съемках видит, что Кисе влюблен и кому-то пишет без конца. Это значит, что можно не оставлять на светлой коже следов власти, предостережения. Аомине все еще мечется и пытается сохранить себе часть свободы, остаться более-менее независимым. Когда его друзья по общежитию, такие же спортивные ребята, являются в середине недели снова с девушками, они пихают Аомине в бок и показывают на ту, у которой грудь такая, какую тот раньше только на фотографиях в журналах видел. Друзья знают, что у Аомине кто-то есть, но и он сам, и они полагают, что никто кроме них не узнает. А упускать такой шанс — глупо, и девушка остается на ночь в его комнате. И с той же непосредственностью на следующую ночь переходит в соседнюю, к парню, занимающемуся американским футболом. Это происходит в среду, и до субботы масса времени, чтобы сбросить с себя следы измены. Кисе встречает его уже дома, сонный и растрепанный. Говорит, что они снимали что-то эпическое, для самого Аомине являющееся просто набором слов: «Битва при…» — и то ли имя исторического деятеля, то ли название какой-то деревушки. Но Кисе воодушевлен. — Я до середины ночи заснуть не мог, — рассказывает он, пока пьет кофе без сливок, морщась от его горьковатого вкуса. — Это так здорово, я впервые задумался о том, что если бы и дальше были такие интересные фильмы, я остался бы в кино. Жаль, я не умею драться: мог бы стать японским Джеки Чаном, и сниматься в интересных фильмах. Но все, что предлагают мне, — школьные комедии. Или сопливые драмы. Я не для великих ролей. — Разве тебе не все равно? Это же, вроде, только способ заработать на учебу, — напоминает ревниво Аомине. Он не хочет, чтобы Кисе становился звездой. Он боится, что у популярного и всеми любимого актера Кисе испортится характер. А еще сильнее, что ему больше не нужен будет Аомине. — Ну, я хотел бы делать свою работу с удовольствием, — отзывается Кисе, прикрывая глаза так, будто еще спит. Аомине любуется им минуту-другую, и вдруг сам для себя неожиданно спрашивает: — Сколько девушек было у тебя после меня? — Четыре, — почти не задумавшись, отвечает Кисе. — А отношения? — настаивает Аомине. — С четверыми. — А если считать и тех, с кем был просто секс? — Шестеро, — уже не так бодро отзывается Кисе и только теперь открывает глаза. — Может, что-нибудь приготовить? Ты ведь никуда не хочешь? Посидим дома? — Не хочешь узнать, сколько было у меня? — игнорируя вопросы, продолжает Аомине. — Боже упаси, — смеется Кисе. — Как насчет парней? Были? Аомине неопределенно пожимает плечами, вслух признается: — Нет. Кисе он про парней не спрашивает, потому что это внезапно оказывается слишком для него — знать о том, что кто-то кроме него мог трахать Кисе. И в то же время понимает, почему Кисе не спрашивает про девушек. На улице настоящее пекло, а в квартире Кисе прохладно, работает кондиционер, и идти никуда не хочется. — Может, в спальню? — предлагает Аомине, чуть отклонившись и сев более соблазнительно, как бы приглашая Кисе к себе на колени. — Я засну, — смеется Кисе. — Со мной не заснешь. — Ну да. Но потом я засну. — А потом спи, — разрешает Аомине. — Я включу телек или в приставку поиграю. К обеду только просыпайся. — И как ты живешь в своем общежитии, не умея готовить? — уже поднимаясь из-за стола, поддевает Кисе. — Покупаю готовое, — говорит Аомине, будто это само собой разумеется. Футон даже не надо раскладывать: он до сих пор не убран. Все идет как обычно — Кисе спит еще полтора часа, пока Аомине смотрит телевизор, потом поднимается и уходит в душ, уже после него перейдя на кухню. И что-то не так, Аомине чувствует это интуитивно. Когда к чему-то привыкаешь, любая изменившаяся мелочь заставляет насторожиться. Кисе, который еще с утра был расслабленным и счастливым, в ванную уходит молча. Не спрашивает Аомине, что тот будет на обед, перед тем, как начать готовить. Но, когда Аомине сам заглядывает на кухню спросить, что Кисе готовит, он указывает на парящую рисоварку и улыбается: — Ничего особенного. Рис, овощи, рыба. Ты сильно проголодался? В этом тоже есть что-то от прежнего Кисе, и Аомине расслабляется, хотя непонятное, непривычное чувство беды все еще гложет его. Может, что-то случилось у Кисе на площадке? Он ведь не стал бы ему изменять? Так проходит суббота, и все же что-то неуловимое — не так. В таких же мелочах, как не спросить, что приготовить, или не коснуться Аомине после пробуждения хотя бы кончиками пальцев, прежде чем идти в ванную. Зудящее чувство случившейся беды не дает Аомине покоя, и к вечеру, когда в квартире темнеет, но еще не настолько, чтобы включить свет, он ловит Кисе за запястье. Тот отводит взгляд на мгновение, прежде чем снова посмотреть в глаза. Еще один снова тревожный звоночек, заставивший Аомине решиться спросить: — Что случилось? — Ничего, — Кисе улыбается. Так, что не проживи Аомине с ним эти три месяца, он бы поверил, что ему показалось: ну в самом деле что могло случиться? — Сталкер? Кто-то на работе приставал? — предполагает Аомине. Его не покидает ощущение, что дело не в этом, дело как раз в его измене, но Аомине кажется, что он слишком зациклен на случившемся, боится разоблачения, и потому он принимает это чувство за паранойю. Кисе смеется: — Господи, Аомине-чи, со мной по пять раз на дню флиртуют, это не повод переживать. — Значит, все-таки случилось? — Я не уверен, — Кисе садится напротив, второй свободной рукой накрывает ладонь Аомине на его запястье. — Это ты мне скажи, случилось ли что-то… приставал ли к тебе кто? Реакция рефлекторная, Аомине даже не отводит глаза, он пытается отвести и вовремя спохватывается, смотрит прямо, когда врет: — С чего ты взял? — Ну, не случилось и не случилось, — Кисе отворачивается, и прикосновение уже не такое нежное, и это снова знак того, что ложь распознана. — Эй, — пытаясь исправить ситуацию, зовет Аомине. — Да нет, правда, все в порядке. Просто плохо спал на этой неделе. А ты пришел и так спокойно стало, — Кисе вроде и говорит о хорошем, но смотрит куда-то под холодильник, и рука его в руке Аомине едва держится, скорее вынужденно, чем осознанно идет на контакт. И все же что-то меняется. Как белой тюлью покрывает их, вроде они ведут себя как обычно, а все равно что-то не так. Некий призрак между ними, и это не может быть призраком той девушки, потому что там была физиология. Простой интерес и собственное превосходство. Он не думал, что это будет тем самым тайным, что так скоро выплывет наружу. И Аомине дает себе зарок не проговориться, отпираться до последнего. К ночи Кисе приходит в себя, и белый саван покидает их, хотя у Аомине остается ощущение, что тот затолкался в щели под плинтусом, спрятался в углах комнаты. — Я думаю, летом можно будет куда-нибудь съездить, — предлагает Кисе, застегивая пуговицы пижамы. Свет в комнате снова только от включенного телевизора. Будто полумрак обнажает все чувства, которые, напротив, должен скрывать. На часах второй час ночи, и обычно Кисе в это время уже старается хотя бы лечь, но сейчас он бодрый, возможно потому, что поспал днем. — Не слишком далеко. Я бы оплатил билеты. Что думаешь? — Что не стоит обращаться со мной как с бабой и оплачивать мои билеты, — прямо отвечает сидящий у стены Аомине. — Скажи куда и сколько это будет стоить, и я постараюсь достать денег. Кисе стоит спиной к нему, вроде бы смотрит матч по телевизору, но, так же не оборачиваясь, спрашивает: — Значит, через год мы еще будем вместе? Все будет так же? Аомине не задумывался об этом. Он и про поездку говорит как-то абстрактно, не начиная строить серьезных планов и прикидывать, сможет ли правда ехать куда-то с Кисе. Столько всего изменится за год. Они могут и расстаться за это время. Но Аомине живет тем, что есть сейчас, а сейчас они вместе и могут загадывать о том, как приятно было бы путешествовать вдвоем. — У меня тренировочный лагерь через три недели. Поступил бы к нам — поехали бы вместе, — без упрека или насмешки говорит Аомине. — Это все совершенно другое, — Кисе тянется так, что касается потолка кончиками пальцев, как специально показывает полоску светлой кожи между резинкой штанов и пижамной рубашкой, но вместо возбуждения Аомине чувствует ленивое и сытое: «Мой». Словно Кисе — лакомство, которое он доест позже. Просто осознание того, что Кисе — его, приносит ему удовлетворение. И именно в этот момент сознание его озаряется догадкой — две недели его не будет. Что, если в эту квартиру придет кто-то другой? Что, если Кисе не чувствует его измену, а стыдится чего-то, что сделал или хотел сделать? Хотя все чаще Аомине кажется, что у Кисе просто не найдется времени для измены. Как-то они умудряются уживаться — ленивый и сонный Аомине и веселый, подвижный Кисе. *** Кисе кажется, что две недели без Аомине — это не страшно. С его графиком время летит быстро, дни сливаются в недели и среди них звоночками, как на стойке регистрации, отмечаются выходные. Но нет, с его отъездом Кисе вспоминает, что такое ломка по человеку, будто они опять расстались. Нужно прожить с человеком несколько лет, чтобы чувствовать его так, как Кисе ощущает Аомине. Он догадывался об измене еще до того, как увидел Аомине в выходные. Что-то ближе к ночи сжимало сердце настолько, что Кисе боялся, не случилось ли чего действительно плохого с Аомине или родными. А догадался в чем дело тоже по неким неуловимым признакам, которые раньше бы не заметил. И в догадках своих Кисе казалось, что он может разглядеть и причины этой измены, и того, что с тем человеком этого не повторится. Ему хотелось начать разговор, спросить у Аомине, как бы отреагировал на измену он, дать ему почувствовать хоть немного своей боли. А потом часть Кисе встала на сторону Аомине и подсказала, что лучше ничего не знать. Догадка есть догадка, может быть, это паранойя, а сердце сжимало с переутомления и недосыпа. И Кисе малодушно согласился, что лучше догадываться и не знать, чем узнать точно и снова ввязаться в скандал, довести до разрыва. Проблемы по сути не было: Аомине не уходил от него к той женщине (а Кисе был уверен, что это была женщина), не менял своего отношения к нему, к тому же Кисе заранее знал, что подобное будет иногда случаться. Это было одной из причин, почему он не хотел начинать этих отношений, и одно из тех последствий, с которыми он теперь должен был смириться, но все же Кисе не ждал измены так быстро. И мысленно пытался принять и свободолюбивый характер Аомине, и то, что есть некоторые чисто физические аспекты, которых он не сможет удовлетворить по причине банальных анатомических различий женского и мужского тела. Что было странно, так то, что Аомине, став причиной раны, был и ее лекарством, обезболивающим. Его присутствие успокаивало, он все еще любовался Кисе, все еще любил его, и даже думая о том, что подозрения его верны, Кисе прощал большую часть вины за его присутствие и эти взгляды. Но, стоило Аомине уйти в свое общежитие, а потом и вовсе уехать в лагерь без возможности выйти в интернет и даже без телефона, и рана в Кисе стала шириться и углубляться, как река с песчаными берегами во время дождя. Кисе понимал, что в лагере, где только тренеры и изнуренные физическими нагрузками парни, повторения измены случиться не может, да и не чувствовал своим шестым чувством беды. И все же не находил себе места, забываясь в работе, а не наслаждаясь ею. Их будто соединяла прочная незримая леска, на другом конце которой вибрировала душа Аомине, его чувство. Человек, попытавшийся оборвать эту леску, из благих побуждений или нет, скорее руки об нее изрежет, чем сможет нарушить эту связь. Настоящим испытанием становится пустая квартира на выходные. Казалось бы, всего три месяца отношениям, поначалу сопротивлялся, сомневался, не хотел снова начинать, а теперь кажется, что они были вместе всегда. И что только так правильно. Тренировочный лагерь заканчивается в пятницу, Кисе за день отправляет всего штук пять смс с похожим текстом: «Ты уже приехал?», «Напиши мне, как приедешь», «Ты потом сразу в общежитие или ко мне заедешь?». Аомине все их игнорирует, и это несколько расстраивает. Вечером, в девятом часу, уставший Кисе плетется домой, когда его внимание привлекает звук ударов баскетбольного мяча об асфальт, да и дриблинг кажется ему знакомым, но он до конца не верит в то, что так бывает. Из шеи Аомине тоже растет некая прозрачная ниточка, и не «шестым чувством», а ею, он чувствует, что Кисе рядом. Хватает мяч и оборачивается, чтобы столкнуться взглядом, между ними только металлические сетки ограждения. — Я вернулся, — кивает Аомине. Его тон и вид впервые дают Кисе понять — он мог не вернуться. Что-то там он для себя очень важное решал в тренировочном лагере, в одиночестве и в отрыве от привычной обстановки. Аомине выглядит так, будто отсутствовал не две недели, а два года, и провел их не в тренировочном лагере, а на Аляске. — С возвращением, — еще ошарашенный, произносит Кисе, лезет в карман за телефоном, но экран пуст. — А, — выдыхает Аомине, достает свой с погасшим экраном, — мой сел. Я не заходил в общежитие, чтобы зарядить. И не знал, когда ты будешь дома. — Ну… я почти дома. Хочешь поиграть? — Разве ты не устал сегодня? — закрутив мяч на пальце, демонстрируя собственное превосходство, спрашивает Аомине, и Кисе перепрыгивает через забор, одарив его такой же самоуверенной улыбкой в ответ: — Увидел тебя, и усталость как рукой сняло.