Closer

Он любил просыпаться в её объятьях. Обнажённый, ощущающий изнеможение, наблюдающий, как на её теле распускаются тёмно-красные следы его поцелуев, будто ожоги. Он каждый раз обещал себе, что не будет с ней резок, но он был. Даже если он не отпускал её до самого рассвета, даже когда белье под ними промокало насквозь, даже когда его тело нагревалось так сильно, что он ничего не чувствовал, кроме невыносимого жара, кроме алой пелены, застилающей глаза. Ему всё равно было мало. Он не знал, почему она позволяла это, почему находила успокоение в том, что для него было сродни разрушению. Она сама завлекала его, медленно целуя его руки, медленно целуя его шею. Медленно целуя. Если ад и существовал, то он был в их спальне. Она отдавалась ему, не произнося ни слова. Но это молчание не было кротостью. Он не мог опознать чувства, раскрывающиеся в глубине её глаз, когда она ложилась перед ним на ложе. Если демоны и существовали, то все они обитали в ней. Он чувствовал себя в западне, пытаясь довести её до оргазма. Сквозь боль, он почти слышал скрежет её ногтей по спине, как если бы они были клинками. Он находил нечто чудовищное, ища в ней невинность. Если боги и существовали — она была самой жестокой из них. Он не мог объяснить, не мог найти основание проявлению насилия, но он его видел. Он питал отвращение к похоти, которую в нём вызывало её тело, даже когда она не была обнажена. Ей достаточно было вскользь посмотреть на него, мимолётно коснуться пальцами собственных губ. Он хотел её даже в комнате, переполненной людьми. Даже разговаривая с Джоном Сноу, он мог думать лишь о том, в каких позах возьмёт её ночью. Чем больше он обретал, тем сильнее утверждался в ощущении, что она что-то скрывает. Даже когда ему казалось, что она искренна, не покидало чувство — есть нечто в самой глубине неё, что всегда будет спрятано за тысячей масок. Её слабости? Её мечты? Её боль? Но это была игра, в которую играют вдвоем. Он так хотел рассказать ей о том, что действительно его волнует. Его планы. Его успехи. Его страхи. Но вместо этого словно со стороны слышал, как произносит очередную ложь. Она молчала. Она смотрела на него очень внимательно. По крайней мере, она не лгала. В его случае правда была бы смертельна. Не в его правилах было верить ей, несмотря на то, что он очень хотел доверять. Он лгал. Лгал. Лгал. Надеясь, почти умоляя внутренне, чтобы в круговороте лжи и пустых фантазий, она распознала его истинные мотивы, чтобы разгадала намёки, вычислила его по тонкостям интонаций. В глубине души он хотел, чтобы она знала, даже если это будет стоить ему жизни. Но что именно? Как сильно он дорожил ею? Как мало он ею дорожил? Он хотел бы рассказать ей о том, как много нежности было в нём даже в те моменты, когда он шел по головам. Хотел, чтобы она видела, что душа его была чище свежевыпавшего снега, даже когда руки накидывали петлю на чью-то шею. Он молился только тем богам, что сулили богатство и власть, но он молился искреннее всех. Он знал, что она бы оценила изящество сплетенной им паутины, изысканность игры, которую он вёл. Он хотел, чтобы она могла выглядывать из его глаз, когда он был ребёнком. Чтобы восхищалась красотой, которую он видел когда-то: Риверран, залитый золотом солнечного света. Кэт, стоящая на фоне переливающейся перламутром реки. Задумчивое лицо, то и дело скрывающееся за развевающимися от ветра то ли волосами, то ли листьями. Кэт — чужая невеста в ореоле тополиного пуха. Если бы она только увидела ту красоту, которую он видел, она бы поняла, почему он захотел за неё умереть. Он желал, чтобы она ощутила его боль, когда мир рушился на глазах, когда реальность разрывалась, и всё вокруг горело от края до края. Она бы ощутила жжение в груди, которое он почувствовал, когда Брандон Старк почти разрубил его пополам. Он схватился за то место, где должно было быть сердце, ощущая, как падает, видя лицо Кэт перед собой, отдаляясь от неё, почти физически чувствуя, как теряет всё. Он выжил, но всё вокруг умерло. Она бы поняла, посмотрев на мир его глазами. Она знала, каково это — ощущать вкус пепла во рту. Возможно, потому она и молчала. Правда должна быть скрыта за стальными засовами, должна быть погребена в самых дальних закоулках памяти. Правда должна умереть. Историю пишут победители, и они войдут в летописи как справедливейшие из правителей. Она будет так изящна, сидя в белом платье на железном троне. Воплощение истинной невинности, прекраснейшая из королев. Люди будут любить её, они будут за неё молиться. Он будет так велик в своем могуществе, стоя за её спиной. О его мудрости сложат легенды. Его происхождение исчезнет в веках, так же как и следы лжи, так же, как и доказательства преступлений, но его имя — останется. То имя, которая она шепчет ему в ухо, сидя на его коленях, обхватив ногами, выгибаясь от наслаждения. Единственная правда, что имеет значение — его имя, произнесённое её разгорячёнными устами. Звуки, прожигающие тьму.