Closer

Она знала, что спит. Видела себя со стороны — дремлющую под навесом на залитой полуденным солнцем веранде. Рядом на столе стоял кубок с недопитым вином, в нём плескалась муха. Её голова покоилась на плече, одна рука была прижата к груди, другая опущена. В луче света кожа на запястье сияла, словно слоновая кость, а две маленькие капельки крови — следы от укуса насекомого — были похожи на зернышки граната. Она увидела, как он вошёл, как двинулся в сторону её тела, плавно плывя по белому мрамору через обжигающе горячие полосы света. Воздух плавился. Когда он подошел вплотную к её спящему телу, она заметила, что у него в руках что-то есть. Тень от ветви миртового дерева легла на её лицо, словно вуаль. Она не проснулась, но веки дрогнули, словно предчувствуя скорое пробуждение. Ей стало щекотно от прикосновения листьев к щекам, разгорячённым солнцем. Поморщившись, она позвала его, не открывая глаз: — Петир? Спросонья её голос звучал хрипло. Ответом ей послужили объятья, сдавившие грудную клетку так сильно, что у неё перехватило дыхание. Ей было больно, но она улыбнулась. Она понимала, что спит, но как наяву чувствовала знакомый запах, изменённый пеклом и ароматом вина, сочившимся с его губ. Ей привиделись уста, запекшиеся кровью, расплывающиеся в ухмылке. Кожу обожгли знакомые прикосновения. Она распахнула веки, и вытянутые тени от листьев оливкового дерева, которое росло за её спиной, показались следами от ожогов. Кожа тлела под солнцем подобно пергаменту. Посмотрев выше, она ослепла от яркого света. Она прищурилась, сглотнув, ощущая, что в горле невыносимо сухо. Её рука машинально потянулась к кубку. Он отодвинул его, не сводя с неё жаждущего взора. — Это вино испорчено, я принесу воды, — произнёс он тихо, почти успокаивающе, но почему-то от звука его голоса ей стало тревожно. Что-то отчаянно заныло между рёбер. Он принёс перламутровую пиалу с холодной водой, и она жадно приникла к ней губами. Ни разу вино не дурманило её так, как эта ключевая вода. Допив, она заметила, что остатки жидкости на дне похожи на расплавленное стекло. Он смотрел на неё хищно, так же, как всегда смотрел в моменты их близости. Раньше этот взгляд пугал её, но неожиданно для себя, ей захотелось чего-то ещё, чего-то, что она не могла объяснить. Это желание ныло в ней, словно боль в лунные дни, только слаще. Разорви меня! Она вспомнила чувство жара, расползающееся по телу, когда он вжимал её в кровать. Слабость, берущую своё начало глубоко-глубоко внизу живота, там, где желание разъедало её нутро, словно насекомое, снующее под кожей, там, где болезненный зуд срастался с нежностью, которая въедалась в сердце, будто яд. Люби меня! Приникнув к её рту, он слизал капельку воды с нижней губы. Она ощутила, как холодный пот, словно змея пополз по позвоночнику. Она знала, что спит. Она закрыла глаза и откинула голову, чувствуя, как кровь вскипает в жилах, ощущая ком, нарастающий в горле, и песок, разъедающий глаза. Её сознание было похоже на выжженную пустыню. Она видела свою фигуру, облачённую в белоснежные одежды, словно в саван, стоящую посреди песков, не отбрасывающую тени. Она закрывала руками лицо, а ветер трепал её одежды так, словно хотел стереть их в пыль. Ссохшиеся губы, повторяли одно и то же, пугая случайных путников, медленно умерщвляя сердце. «Я люблю его!» Её крик раздирал лёгкие, выжженные жаром, утопал в безмолвии белых песков. Слёзы катились из глаз и тут же высыхали под палящим солнцем. — Ты — душа моя, — услышала она его голос откуда-то издалека. Она прижала ладони к груди, ощущая, как словно жертвенная голубка, бьётся сердце. Она снова была на веранде. Её уста дрожали, расплываясь в улыбке, а глаза были влажными, но не от слёз. Когда его рука оказалась под её платьем, она почувствовала себя натянутой струной. Будто бы только он умел на ней играть. Потому что только в его руках она пела, а не выла. Когда он дотронулся до внутренней стороны её бедра, она вздохнула так, как будто дышала впервые. Даже после стольких ночей, даже родив ему дочь, она всё ещё стыдилась той влаги, что рождалась у неё между ног. Влаги, в которой утопали его пальцы, влаги, что растворяла тьму в его глазах, словно тушь в воде, что наполняла его легкие свинцовой тяжестью и срывала стоны с вечно насмешливых губ. Она всегда отводила взгляд, когда он расшнуровывал бриджи. Сейчас она закусила губу, желая, чтобы подобно отпечатку зубов на коже, воля отпечаталась в её затуманенном разуме. Её уста были такими же красными, как и нутро. Когда он вошел в неё, её будто бы раздавило между жаром его тела и мертвенной холодностью мрамора, в который вжалась спина. Побуждая его быть грубее, она впилась ногтями ему в затылок. Но он не был с ней груб. Она видела, что так же, как он пил дорогое вино, смакуя каждый глоток, он наслаждался каждым толчком, каждым движением. Мучая её, заставляя сгорать от стыда, выпивая. Она видела себя и его со стороны. Её веки были прикрыты, а улыбка спрятана в складках одежды на его плече, но каждым жестом тело предавало её. Оно выдавало в ней чувство ниже, чем чувство долга. По его взору, она видела, что он знает: ей нравится. Его лицо было не способно удерживать на себе маску, множество эмоций скользили по нему, таясь в мякоти закусанных губ и прищуре беспомощно закатывающихся глаз. Она знала, что спит. Смотрела на всё со стороны, но взор её не был холоден. Пытаясь заставить свои бёдра сжаться, она сжимала пальцы до хруста. Она кусала его одежду, и шёлк становился мокрым от влаги, сочившейся из её рта. Она была готова прокусить ему кожу до крови, только бы не кричать от удовольствия, только бы не произносить его имя. Было видно, что ему нестерпимо хотелось нарастить темп, войти в неё глубже, сжать её грудь сильнее, но он сдерживался, потому что не добился главного — её мольбы. Ему было необходимо услышать из её уст сдавленное: — Пожалуйста, Петир… Она ощущала, как потоки пота орошают тело, как кожа становится влажной и липкой. Кровь так сильно стучала у неё в висках, что хотелось сделать надрез, чтобы выпустить её наружу. Она улыбнулась, представляя тонкую красную полосу, словно атласную ленту, тянущуюся от виска до самой сонной артерии. Она представила, как кровь, хлещущая фонтаном, окатывает его с головы до ног. Но даже это не заставило бы его остановиться. Она жила бы ещё несколько минут, постепенно растворяясь в смешении агонии и экстаза. Она видела одинокое надгробие посреди безлюдной пустыни, себя, стоящую рядом на коленях. Камень был безупречно чист, но она знала, что это его могила. Она плакала, прижимаясь грудью к песку, целуя его почерневшими губами. Она ощущала пульсацию внутри себя, это было так хорошо, что судороги то и дело волнами окатывали тело. И как будто этого было мало, с каждой секундой в её душе нарастал дикий иррациональный восторг. Она обнимала ладонями его лицо. Она целовала его. Она заглядывала ему в глаза, просто чтобы любоваться. Её трясло от противоречивости собственных желаний. Ей хотелось смеяться и плакать. Ей хотелось жить вечно в его тени. Ей хотелось умереть. Перед самым концом он почти остановился. Склонив перед ней голову, он медленно провел кончиком носа вверх по её шее. Их взгляды встретились, и в неземной холодности его взора она увидела отражение своих глаз, запечатанное в нём навеки — так же, как его глаза, были запечатаны в ней. Когда она проснулась, стояла глубокая ночь. Её трясло, взяв стакан с тумбочки, она пролила содержимое прямо на кровать. Он обнял её за плечи. — Что случилось, тебе приснился плохой сон? — спросил он шёпотом. Она согласно кивнула, боясь, что голосом выдаст свой страх. — Тшшшш, — мягко проговорил он, успокаивая её, гладя по волосам. — Всё хорошо. Он притянул её на свою половину кровати, позволил ей свернуться в позе зародыша, прижать колени к его животу, уткнуться лицом в грудь. Она дала волю чувствам, заливаясь горькими слезами. — Тшш, успокойся, девочка моя, почему ты плачешь? — прошептал он жарко. — Что тебе приснилось? — Тут так темно… — сказала она, чувствуя, как биение сердца эхом отзывается в голове. Он поцеловал её в висок, заставляя боль утихнуть, а веки потяжелеть. Перед тем как вновь провалиться в сон, она успокоилась, подумав о том, что почти его ненавидит.