Дорн встретил их жарким дыханием и золотом дорожной пыли, что, вздымаясь, на какое-то время зависала в воздухе, постепенно рассеиваясь под порывистым ветром.
В экипаже было душно и темно, как в адском котле, но они не могли открыть плотных тёмных штор, опасаясь, что всё занесёт песком. Оставалось только стирать влажным платком солёные капли пота с лица и изредка промачивать губы и горло из фляжки.
Он пребывал в странном состоянии полудрёмы, справедливо полагая, что таким образом быстрее скоротает время дороги, Санса же бодрствовала, судорожно обмахиваясь веером. Она гораздо хуже переносила жару.
— Мне нехорошо… — проговорила она, впрочем, обращаясь скорее к самой себе, чем к нему, и постучала, приказывая кучеру остановиться.
Едва это произошло, как жена спешно покинула экипаж, чтобы, судя по доносящимся, звукам, опорожнить свой желудок.
Он протёр глаза и коротко вздохнул, выбираясь наружу.
Удивительно, но время едва приближалось к полудню, и то был ещё не худший участок пути. По обочинам дороги стояли деревья, дающие массивные тени, за ними скрывался густой лес, шумящий, пронизанный солнечными лучами.
Он сорвал с ближайшего дерева упругий зелёный лист, и смял в руке, задумчиво наблюдая за тем, как новенькая служанка придерживает волосы жене.
Санса выглядела бледной, её губы дрожали, а руки болезненно сжимали платье.
Он подошел ближе и участливо подал ей свой платок.
Она взяла его, не посмотрев, и отвернулась, стараясь глубоко дышать.
— Сделаем привал, — крикнул он слугам за его спиной, а затем добавил, обращаясь к солдатам: — Проверьте тут всё и поищите воду.
Рассудив, что Сансу сейчас лучше не трогать, он решил прогуляться в тени и прохладе. Лес отзывался на его присутствие шорохами и шёпотом, свежим запахом зелени и чем-то более терпким — ароматом древесины.
После долгой дороги было приятно размять ноги, дышать полной грудью и остаться наедине с самим собой.
В последнее время они с Сансой мало говорили. У обоих накопилось так много претензий друг к другу, что сдерживаться было сложно. В то же время, создавалось ощущение, что чем больше они высказывали, тем большее оставалось невысказанным. То был словно неисчерпаемый колодец медленного отравляющего бешенства, из которого они оба пили взахлёб.
Он знал, что всё ещё не ненавидит её, хотя для ненависти были все причины, но отсутствие этого чувства так сильно удивляло его, что он берёг и лелеял эту пустоту.
Это было непривычно, и ему нравилось, заглядывая внутрь себя, видеть лишь то, что казалось вовсе не свойственным его натуре: любовь, преданность.
Возможно, дело было в том, что он всё ещё верил в связь, что была между ними, ощущал эту связь, словно натянутую нить.
Возможно, дело было в том, что он не видел ненависти в смотрящих на него глазах.
Там всё ещё было что-то гораздо теплее ненависти.
Конечно, приходилось скрывать чувства от Сансы, потому что она, словно охотничий пёс с окровавленными зубами, искала и чуяла в нём слабость.
Его любовь ей льстила и, возможно, трогала, но ещё она была очень на него зла. Он видел это и не знал, как исправить, а порой и вовсе не хотел ничего исправлять, как тогда, когда он стал угрожать ей.
В такие моменты, словно дивной сказкой, он тешил своё сердце фантазиями о том, как уничтожит её: сломает, заточит, заставит страдать, и если бы его собственное счастье не зависело от этой эгоистичной девчонки, то эти мечты нашли бы своё осуществление.
Шорох за спиной прервал ладный ход его мыслей.
— Милорд, — обратился к нему один из солдат, — мы нашли в лесу озеро, там можно напоить лошадей и набрать воды.
Он кивнул, и, отдав необходимые распоряжения, привычным жестом хотел было поправить брошь под горлом, но тщетно: уже несколько дней он нигде не мог её найти.
В раздражении он расстегнул несколько верхних застёжек и подумал о том, что хорошо бы искупаться. Обычно он не делал этого, не желая, чтобы кто-либо видел его шрам, но сегодняшняя жара доводила до исступления.
Он приказал проводить себя к озеру, рассчитывая, что успеет окунуться до того, как прибудет свита.
Для того, чтобы пробраться к воде, нужно было преодолеть крутой спуск, потому он почти вбежал на берег, едва не промочив сапоги.
Уперев руки в бока, он оглянулся вокруг и прислушался.
В таких местах никогда не бывает по-настоящему тихо: плеск воды, шелест листвы, стрекотание насекомых, щебет птиц — всё сливается в единую песню.
Только людей нигде не слышно.
Не теряя времени, он принялся раздеваться, с удовольствием освобождаясь от мокрой от пота одежды.
На удивление вода показалась холодной, или же его тело было слишком разгорячённым и потому создавалось такое впечатление.
Дно отливало золотом песка, было мягким и приятным на ощупь.
Жемчужный блеск воды очаровывал и влёк, словно взгляд его жены.
Он зашипел, когда вода дошла ему до пояса, и выдохнул, окунувшись по плечи, по правую руку от него заколыхались кувшинки.
Перевернувшись на спину, широкими бросками поплыл прочь от берега. Ощущение того, как сужается мир, когда ты оказываешься запертым между пространством воды и неба, успокаивало.
Родившийся на Перстах и проведший детство в Речных Землях, он хорошо плавал, хотя это редко ему удавалось.
То, как в раннем детстве мать учила его плавать, было одним из самых первых его воспоминаний.
«Я держу тебя, Петир», — слышал он тёплый шепот прямо над своим ухом и почти наяву ощущал нежные, но крепкие прикосновения рук, придерживающих его, оберегающих.
Он не позволял себе вспоминать о матери, но иногда её не хватало особенно сильно. Женщины, которая действительно его любила.
Он почти не помнил, какой она была, только голос и руки, обнимающие его, прижимающие к сердцу. Руки, что поили его травяным настоем, когда он болел, а в детстве такое случалось с ним часто, голос, что читал единственную книгу, что была у них — Танец Драконов. Это была слишком взрослая история для ребёнка, но ему очень нравилась, он всё время просил мать читать, засыпая под убаюкивающую песнь о власти и смерти.
— Петир! — услышал он голос, зовущий его, в этот раз наяву.
Перевернувшись на живот, он посмотрел в направлении берега.
Там стояла Санса.
— Что ты там делаешь? — крикнула она.
— Ищу золото, дорогая, — прокричал он в ответ, отшучиваясь.
Он остался на месте, наблюдая, прищурившись, как она аккуратно снимает одежду и подаёт её служанке, как медленно входит в воду, как намокает её нижняя сорочка, соблазнительно очерчивая тело, какими свободными и лёгкими кажутся распущенные волосы на ветру.
— Ты настоящая русалка, — произнёс он, машинально облизывая губы, когда жена подплыла к нему достаточно близко. — Сорвать для тебя кувшинку?
— Я рассчитывала на золото, — ответила она, усмехнувшись.
То ли отражение солнца, преломлённого о воду, то ли нежность заиграла в её глазах.
Он притянул Сансу к себе, и не встретил сопротивления, хоть жена и посмотрела на него внимательно, почти осторожно.
В ответ она обхватила его шею руками, а бёдра своими ногами.
Он услышал, как гулко бьется её сердце, когда начал кружить их на месте, создавая лёгкие волны вокруг.
В воде ничто не имеет веса.
— Нравится? — прошептал он ей на ухо.
И хотя её поведение говорило само за себя, ему всё равно было приятно, когда положив
голову ему на плечо, она, спрятав улыбку в ключице, сказала: «Да».
Его ласкали и убаюкивали озёрные волны, колышущиеся вокруг них, а волны её волос, подсвеченные мягким перламутровым сиянием, щекотали его обнаженные плечи и лицо.
— Чувствуешь себя лучше? — спросил он, прочистив горло, потому что просто хотел с ней говорить.
— Да, — кивнул она, — всё хорошо.
Он с чувством поцеловал её в висок, а затем чуть ниже.
Санса с усмешкой чуть отстранилась.
Он аккуратно дотронулся языком до кончика её языка, и когда она ответила на поцелуй, не сдержал лёгкого стона, ощущая, как в грудь упираются её соски.
Ему нравилось, как её руки ласкали спину и плечи, и то, какими тонкими становились движения жены, когда она дотрагивалась до его шрама
Ему нравилось, как она задерживала дыхание, когда он углублял поцелуй.
«Я так люблю тебя», — чуть было не сказал он, но прикусил язык, чтобы всё не испортить.
Пусть эти ласки остаются ни к чему не обязывающими.
Пусть всё будет так, как она хочет.
Пусть.
— Милорд! — послышался зов с берега. И когда он не ответил, зов повторился.
— Это что, твоя новая служанка? — спросил он, на секунду прерываясь.
Глаза Сансы были закрыты, а на приоткрытых губах ещё блестела оставленная им влага.
— Оливия? — прошептала она, щекоча его своим дыханием. — Да… похоже на то.
— И стоило избавляться от Лоры, чтобы нанимать кого-то подобного? — уточнил он с некоторым раздражением, так как крики не умолкали.
Открыв глаза, Санса легкомысленно улыбнулась и, поцеловав его в нос, сказала:
— Она отличная, она тебе понравится.
— Она мне уже не нравится, — проворчал он, и затем добавил, гораздо громче: — Эй! Хватит голосить! Что бы там ни было!
— Миледи простудится! — прокричала в ответ служанка.
Переведя взгляд на Сансу, он увидел, как та кусает щёки, чтобы не засмеяться.
— Что? — с растущим раздражением спросил он.
— Просто, — ответила она и, проведя влажной рукой по его голове, зачесала волосы назад. — Мне нравится. Когда ты злишься.
— Я знаю, — сказал он — всё ещё строго, но больше не чувствуя злости.
— Что ещё вам нравится, леди Бейлиш? — спросил он нарочито официльно, прижимая Сансу крепче, сжимая так сильно, что она не могла двинуться
— Нравится плавать с тобой. И. Когда ты без одежды.
— Что ещё?
И так как она промолчала, он спросил снова, но мягче и тише, прямо ей в губы.
— Что еще?
— Всё, — тихо ответила она, медленно поднимая на него глаза, искрящиеся, словно солнце на гребнях волн, целуя его скулу. И пояснила: — Мне нравится быть с тобой.
***
Замок дома Кворгил — Песчанник — полностью оправдывал своё название, возвышаясь песчаными насыпями вокруг единственного на пятьдесят лиг колодца.
Вокруг было пустынно — лишь безоблачное небо, дюны и красные знамёна с чёрными скорпионами.
Зловещее и завораживающее зрелище.
Едва оказавшись в тени замка, она поспешила укрыться в покоях: то была простая комната со светлыми голыми стенами, без ковров или гобеленов, единственными украшениями являлись резные ставни и подвесные фонарики наподобие лампад.
Пахло мускусом и какими-то не знакомыми ей благовониями, на столике рядом с кувшином вина в бронзовом блюдце лежало благоуханное саше с корицей и сушёными цветами жасмина.
После тяжёлого пути, этот оазис среди пустыни напоминал рай.
Оливия принесла колодезной воды и подала ей свежую одежду, лёгкую, почти прозрачную и всё же слишком жаркую для этих мест.
— В следующий раз, — сказала она, когда девушка застёгивала на ней платье, — не встревай между мной и лордом Петиром.
— Я думала, вы ненавидите его, — хмыкнула Оливия.
— Что, прости? — переспросила она, оглядываясь на девушку через плечо. Желая смирить её красноречивым взглядом.
— Нуу… — задумчиво протянула служанка, справляясь с последней застежкой, — разве вы не строите интриги против него? Я подумала, он докучает вам своим обществом.
Её удивил и покоробил такой ответ.
Потому что в её душе ненависть и недоверие к Петиру всегда уживались с трепетностью.
Она любила и оберегала то, что было между ними.
Порой ей отчаянно хотелось, чтобы никто на них не смотрел.
Другие напоминали ей о том, что происходящее между ними извращённо, ненормально.
Другие смотрели на их тёмные игры с содроганием.
Хорошие люди, такие, как Алекин.
Те, для кого подобное было чудовищным.
Но её влекла и захватывала та сторона её сущности, что раскрывалась рядом с ним, словно редкий сказочный цветок, распускающийся раз в полнолуние.
Да, эти игры уничтожали их обоих, но боги, как же ей было хорошо.
Так естественно.
И чем сильнее она становилась, чем более походила на него, тем лучше.
Потому что она начинала его понимать.
Потому что она переставала бояться.
Она выдохнула, пытаясь убрать волосы как можно выше, они липли к влажной коже, усиливая жар.
— Он мой муж, — сказала она, полагая, что этим всё сказано.
— Против которого вы интригуете, — возразила Оливия.
— Не имеет значения. Всё, что касается наших с ним отношений, не касается больше никого. Это ясно? — произнесла она твёрдо, надеясь, что до девушки дойдет смысл сказанного, и на этом разговор будет закончен.
Нужно отдать Лоре должное, та никогда не лезла к ней в душу и не пререкалась с ней.
— Ясно, миледи, — небрежно бросила служанка, поведя плечами, — извините, но у вас очень сложные отношения, сам черт сломал бы ногу, разбираясь в этом.
— Тебя никто и не просит, Оливия.
— Но если позволите моё мнение…
— Нет, не позволю.
— Если позволите, вам стоит определиться в своих чувствах, потому что вашему лорду может не понравиться встретить армию наёмников на своём пороге…
— Я вполне уверена в своих чувствах и не намерена обсуждать мои отношения — ни сейчас, ни когда-либо позже, — резко оборвала Санса, понизив голос. — Но… если бы делала это, то сказала бы, что думаю, что ничего не случится, если я заставлю его немного понервничать.
Это заявление заставило её служанку весьма не тактичным образом рассмеяться, и хотя она быстро взяла себя в руки, но отвечая, всё ещё не переставала улыбаться:
— Видят боги, миледи, вы самые странные супруги, что я видела! Нанимаете армию, чтобы оживить отношения?
Она ощутила, что краснеет, отчего-то смущённая словами служанки. Ей не хотелось отвечать на вопрос, и потому она спросила:
— И многих супругов ты видела? Работала же в борделе большую часть жизни.
— Да, но миледи, — возразила девушка, чуть поджав губы, — туда же сплошь женатые ходят.
Она возвела глаза к небу и достала из шкатулки элегантное золотое колье с изумрудами.
— Застегни, — попросила она девушку, а когда та подошла сзади, понизила голос почти до шёпота: — Пока мы будем развлекать лорда Кворгила, осмотрись тут, поговори со слугами…
— Вы же не думаете, что они так глупы, чтобы укрыть беглеца прямо здесь, в его же доме? — недоумённо спросила служанка.
Несмотря на цепкий ум, этой девушке еще многому предстояло научиться.
— Если хочешь что-то спрятать, спрячь у всех на виду.
***
Всего двое суток понадобилось Оливии для того, чтобы оправдать ожидания леди Сансы. Она умела притворяться весёлой и глупой, а большего было и не нужно, чтобы втереться в доверие к прислуге.
Нарочито громко рассказывая очередную грязную сплетню из Староместа, она быстро приметила молчаливую кухарку, что готовила слишком хорошую еду для солдата на сторожевой башне.
Соблазнить охранника также не составило труда, и пока он лапал её на лестнице сальными потными руками, Оливия прислушивалась к происходящему за дверью.
В той башне был узник.
Узник, которому готовили слишком хорошую еду.
Исполнив поручение, Оливия почувствовала удовлетворение, она стащила из кухни ароматную горячую медовую лепешку и отправилась прогуляться по замку, размышляя.
Слова миледи заставили Оливию получше присмотреться к господам, на которых ей предстояло работать.
Она с самого начала знала, что леди Бейлиш не та, какой кажется, и очень быстро поняла, что Мизинец не тот, каким хочет казаться.
Узнав об интригах своей госпожи, Оливия прониклась осознанием того, что отношения этой четы не такие, как о них все говорят.
И вот давеча леди Санса огорошила её непроизнесённым признанием.
Она была не равнодушна к своему мужу и кажется, вовсе не хотела его падения или смерти.
Оливия была наблюдательным и практичным человеком и потому не могла себе позволить заблуждаться в таких людях, как Бейлиш. Она стремилась составить ясную картину происходящего, чтобы не совершать ошибок, а также использовать ситуацию в свою пользу и быть готовой к любому развитию событий.
Но поведение этих двоих наедине и, более того, заявления леди Сансы говорили о том, что она неверно истолковала ситуацию. Это злило.
По роду профессии Оливия должна была разбираться в людях и уметь быстро оценивать обстановку. Ей было сложно поверить в то, что она могла неверно понять то, что казалось очевидным: леди Санса ненавидит своего мужа и желает избавиться от него, чтобы самой распоряжаться своей свободой и деньгами. Смелый, но вполне реализуемый план.
Проходя мимо чертога девушка остановилась, наблюдая за тем, как Мизинец галантно подает леди Сансе руку, как раздевает её тёмным, многообещающим взглядом и как в следующую же секунду меняется в лице, при виде лорда Кворгила, становясь весёлым и услужливым человеком, которого никто не боится.
Словно многоликий бог.
Оливия должна была признать, что в Мизинце определённо было что-то привлекательное, что-то отличающее его от других мужчин. Она смотрела на него и не могла разгадать, что именно было у него в голове.
Обычно мужчины предсказуемы.
Ты видишь в них похоть — тогда их взгляд становится тёмным и влажным, словно отверстие между твоих ног.
Или угадываешь жажду власти, когда они держат твои руки сцепленными у самого изголовья кровати в яростном желании полного и абсолютного контроля, сладкого чувства превосходства, что возбуждает их много больше, чем вид твоих вздёрнутых сосков.
А может быть насилие? Тогда их глаза наливаются кровью, а затем, кровь проявляется сквозь рубцы, оставленные на твоей коже. То прорывается их наслаждение, выходя наружу не семенем, а дикими криками и мольбами, вырывающимися из твоего рта. После они выглядят спокойными и умиротворенными, как сытые боровы, наевшиеся до отвала.
Есть ещё те, что просят назвать их имя. Те, что хотят быть лучшими у шлюхи — тщеславные. Прошепчи о том, что он лучше всех, прокричи это — и получишь золотой на чай.
Есть алчные, жадные и те, что давят на жалость.
Мужчины предсказуемы, узнай лишь, что ему нужно, и дай.
Что было нужно Мизинцу?
Оливия видела похоть и жажду власти, видела тщеславие, алчность и то, как он стремился казаться слабее и проще чем являлся, но было и что-то ещё. Нечто важное.
Как несколько дней назад, когда она застала господ купающимися, и на какое-то мгновение ей показалось, что она видит обычных людей увлечённых друг другом.
Для Оливии было открытием то, что они могли уничтожать друг друга и в тоже время так друг на друга смотреть.
Как будто остального мира не существовало.
Каждому свое и, возможно, это и был их рай.
Похожий на ад.
