Closer

Спустя 2 года.

Леди Эйлин Бейлиш любила смотреть на то, как падает снег. Оливия часто заставала девочку забравшейся на кресло или скамью и прижавшейся лбом к оконной раме из резного тёмного дерева. Оставляющей на стекле отпечатки горячего дыхания. Внимательно наблюдающей за снегопадом снаружи. Маленькая леди не все слова выговаривала хорошо, но это восклицание срывалось с её губ особенно отчётливо всякий раз, стоило белым хлопьям начать падать с дымчато-серого неба: — Снег! — кричала она, дёргая Оливию за полы платья. — Да, леди Эйлин, это снег, — соглашалась Оливия, кивая головой. Она почему-то очень нравилась маленькой леди и оттого проводила много времени играя или наблюдая за ребёнком, пока леди Санса занималась делами. Как только зима вступила в полную силу и угроза с Севера стала ощутимой, они перебрались в Гнездо, так как замок был труднодоступен для вихтов. Леди Санса справедливо полагала, что легче оборонять местность, окружённую горами, где почти не было проходов, и потому эвакуировала в Долину значительную часть населения с Севера и Речных земель: женщин, стариков и детей, всех, кто не мог сражаться и пожелал покинуть свои дома. Кроме леди Эйлин и лорда Роберта, которого миледи почему-то называла Зябликом, с ними жил лорд Талли — маленький тихий мальчик с тёмными, цвета чёрного дерева волосами, которые к его пяти годам лежали на плечах красивыми пышными локонами. Леди Санса на дух не переносила Рослин Сван, мать мальчика, но этого ребёнка любила, как своего собственного, сокращая Хостер до ласкового Терри. Леди Эйлин обожала своего кузена, и чаще всего это обожание выражалось в дёргание Терри за волосы и присвоение себе его игрушек, которые конечно же всегда были интереснее собственных. Мальчик на такое обращение реагировал порой резко, но в то же время по-своему нежно относился к маленькой леди, выступая в роли старшего, обучая её новым словам и играм. Вот и сейчас лорд Талли оторвал взгляд от книжки с цветными картинками и вкрадчиво произнёс: — Это снежный буран, Эйлин. Такого слова маленькая леди ещё не знала и потому удивлённо обернулась на кузена. — Бу-ран, — по слогам повторил он — Бу-ан, — попробовала произнести девочка, вызывая у Оливии улыбку умиления. Но Терри лишь покачал головой. — Нет, не так. Бу-рран. — Буаан, — заключила Эйлин, кивая, смотря на кузена очень серьёзно. Взгляд маленькой леди всегда напоминал Оливии совсем другие глаза. Порой она видела у лорда Бейлиша такое же выражение сосредоточенной внимательности на лице, будто он на всё смотрел со стороны, оставаясь безучастным и непричастным. Будто к каждому человеку или ситуации подбирал ключ, вслушиваясь в разговоры, всматриваясь в улыбки. Мизинец всё запоминал и всё использовал. Леди Эйлин Бейлиш так же на всё смотрела с вниманием, многое замечала и, как было видно из её взгляда — понимала. А ведь ей было всего чуть больше трёх лет. Говорили, что она похожа на леди Сансу и то было правдой: ярко-рыжие, словно огненные, волосы, правильные тонкие черты лица, серые глаза, что при определённом освещении отливали то зелёным, то голубым. А ещё леди Эйлин была похожа на того, чьё имя уже много лет было под запретом, но чью фамилию девочка продолжала носить. У неё был взгляд лорда Бейлиша, нос и искрящаяся зелень в глазах, она наклоняла голову вбок, как отец, а по тому, как замирал взор леди Сансы во время обеда, Оливия понимала, что девочка даже во вкусовых предпочтениях напоминает миледи лорда Петира. Леди Санса души не чаяла в дочери, стараясь проводить с той всё свободное время, которого всегда не хватало, и в то же время Оливия отмечала про себя каждый раз, когда заметив в девочке нечто так болезненно напоминающее мужа, леди Санса замирала. Она просто стояла, не моргая, не двигаясь, будто ледяная скульптура, чьё сердце замёрзло на веки вечные. У вас от него ребёнок, миледи, вы не сможете сделать вид, будто его и не было вовсе. Как бы вам ни хотелось.       Леди Сансе удавалось сохранять удивительный баланс между, казалось бы, полнейшим забвением мужа и уважением к фамилии, что носила дочь. Она вела себя так, словно её никаким образом не касался герб с пересмешником, украшающий экипаж и корабли, бороздившие Узкое море, вышитый на подушках и покрывале в комнате дочери, распускающий позолоченные крылья на платьях леди Эйлин. Леди Санса закрывала глаза на то, как девочка любила играть с деревянными птичками, подаренными лордом Арреном, и на то, как аккуратно проводя маленькими пальчиками по зелёному ветвистому узору на ночной сорочке, с гордостью рассказывала, что она — леди Эйлин из Дома Бейлиш, её герб — птица пересмешник на зелёном поле. Миледи лишь сдержанно улыбалась в ответ на сияющее лицо дочери и переводила застывший взгляд в сторону окна, туда, где на фоне иссиня-чёрного неба падал снег. Оливия испытывала сочувствие к своей госпоже, видя, как много та подавляет в себе, не давая волю чувствам даже наедине с собой. Глаза миледи никогда не были красными от слёз. Иные думали, что леди Санса — женщина с каменным сердцем, раз с такой лёгкостью рассталась с собственным мужем. Об обстоятельствах, заставивших Мизинца покинуть Вестерос, ходили разные слухи. Но Оливия очень хорошо видела, что всё это — лишь очередная маска, которую миледи надела на себя ещё в тот день. Тогда, когда поднимаясь по залитой кровью лестнице постоялого двора, думала, что будет смотреть в глаза мужу, пока он умирает. Она носила ту маску не снимая, много лет. Едва речь заходила о Мизинце, взгляд леди Сансы становился холодным и жёстким, словно лезвие клинка. Словно не она сама сидела за столом, а отражение — отстранённое, безупречное, как зеркальная гладь, не имеющее изъянов. Не сожалеющее. Не тоскующее. И всё же Оливия знала, о ком думала госпожа, когда, сидя у окна, не могла оторвать зачарованного взора от снегопада, сжимая побелевшую от боли руку, на которой когда-то красовалось массивное кольцо в виде пересмешника. О чём вы думаете, миледи? Ни о чём. О ком ваша боль? Мне не больно. Девушка подавала леди Сансе чашку с горячим чаем, настоянным на горных травах и мяте, чтобы успокоить нервы и согреться. Миледи принимала напиток не глядя, вглядываясь в белую пустошь — и ничего перед собой не видела. Оливия помнила этот взгляд. В день покушения на Мизинца она бежала за миледи по полю, пока они не увязли по колено в грязи, а голос девушки, зовущий госпожу, не сорвался от крика. Вид обернувшейся леди Сансы заставил её остановиться как вкопанную. На потрескавшихся от холода губах миледи растянулась рваная дёргающаяся улыбка, а в глазах, преломляясь в рассеянном голубоватом свете, подрагивали слёзы, скрывающие, словно тонкие газовые шторы, пустоту во взгляде, которую Оливия прежде не видела. Леди Санса приоткрыла рот, но с её губ сорвался лишь пар. Она обвела пространство вокруг Оливии мечущимся взглядом и закинула голову вверх, втягивая ноздрями резкий, пахнущий землёй и морозом воздух. Оливия заметила, что пошёл снег, лишь тогда, когда несколько снежинок грациозно, словно танцуя, спланировали на раскрасневшиеся обветренные щёки леди Сансы. Когда опустились на стеклянную поверхность широко раскрытых голубых глаз и застыли где-то внутри, не давая вырваться слезам. Все имеет цену, миледи. Вы отвоевали свою свободу. Так почему вы плачете, моя госпожа? Прошли годы, и, кажется, теперь Оливия понимала этот взгляд и тоску, тихую и созерцательную. Должно быть, это невероятно терзает, моя госпожа. Осознание того, что его место в вашем сердце никто никогда не займёт.