Мифотворец

Днем Макс гуляет по городу, изменив лицо, заходит в гости к друзьям и учителям, ищет сновидцев, пререкается на Безмолвной речи с Мелифаро и оживляет мостовые разноцветными следами – двадцатая ступень, просто чтобы было еще веселее. Ночью – сидит в кабинете Джуффина в Доме у Моста и пришивает к черному лоохи необычного кроя маленькие круглые зеркала, каждое новое доставая из ниоткуда, даже не трудясь прятать для этого руки по примеру Мабы Калоха. Зеркала частью обычные, частью с цветными стеклами – рассветное солнце усыпает стены кабинета бликами всех цветов радуги, когда Макс встряхивает лоохи, чтобы проверить, все ли крепко держатся. Куруш одобрительно гудит, наблюдая за этими действиями – пусть непонятно, но интересно. И пирожные с орехами Макс ему достает также из ниоткуда, в любой момент по первой просьбе, а за это буривух готов прощать людям очень многие прегрешения и странности. - Макс, а когда ты спишь? – как-то спрашивает Базилио, которую в Доме у Моста с «воцарения» в нем Макса стали считать кем-то вроде упорядочивающего начала. Фактически, она выполняет роль секретаря, Макс даже думал оформить ее как официального сотрудника, но у него все как-то руки не доходят. - Ну как когда, с двадцать четвертого по тридцать третий часы в сутки, - весело отвечает ей Макс. – Просто не здесь, а в своем Городе. Я не могу его, к сожалению, тебе показать, он не в этом Мире, зато там всегда прекрасно спится и есть божественно вкусный кофе. Кофе вот могу поделиться, - он закрывает глаза, молчит пару секунд под любопытным взглядом и сотворяет иллюзорную хрупкую чашечку с кофе, курящуюся завитками пара, с облачком сливок над ней. Базилио осторожно пробует кофе, потом сливки, и расплывается в радостной улыбке. Макс улыбается в ответ – мало кому в этом Мире действительно нравится кофе, каждый новый адепт – маленькая победа над здравым смыслом. Мелифаро вот нравится, ну так этот парень сам по себе – победа над здравым смыслом. Даже после того, как перешел на более однородную цветовую гамму. - А главное, - Макс вдруг переходит на заговорщический тон, - там можно встретить Чиффу, если очень захотеть. Он там в прямом смысле сливается с городом, счастлив до неприличия, ты бы не поверила, если б увидела. Я сам сперва не поверил, думал, кто-то из сновидцев, нормальные люди настолько счастливыми даже в Шамхуме редко бывают. Базилио издает восхищенно-недоверчивый странный звук: сэр Джуффин, счастливый, как неопытный сновидец, в ее воображение укладывается не очень, но Макс не имеет привычки врать на пустом месте. Кроме того, ей страшно интересно слушать про другие Миры, а у Макса очень хорошо получается рассказывать, он как будто словами рисует дышащие жизнью картинки. Макс смешливо прищуривается на этот вздох и начинает рассказ. - Шамхум – город из моих снов, когда-то бывший непрочным и несбывшимся, а теперь самый настоящий, с целым Миром вокруг. Представь себе, целый Мир вырос вокруг моего Города – с морем, чайками, пирогами с серыми яблоками и пестрыми дождями. Пестрый дождь – он потому пестрый, что каждая капля своей температуры, а еще чуть-чуть своего вкуса, а все вместе – сладковатая, безумно вкусная вода, ее там специально собирают отдельно от другой дождевой воды. А серые яблоки – такие специальные яблоки, они созревают только в сумерках, и аромат у них божественный, а если попадут созревшие на солнце – сразу портятся. Здесь, в этом Мире, нет яблок, ну так его создавал не я, - смеется Макс, - иначе были бы здесь яблоки всех сортов и видов, и обязательно кофе. А так приходится обходиться камрой с ягодным тангом, что тоже по-своему прекрасно, но все же не кофе с яблочным пирогом. Базилио не очень-то знакома с концепцией божественности, но тон Макса подразумевает что-то изумительно прекрасное. - На самом краю Города стоит небольшое кафе под названием «Кофейная гуща», - продолжает он. – Им заправляет Франк, непостижимое, древнее, как Вселенная, существо, он питается теплой птичьей кровью и умеет варить самый лучший кофе во всех известных мне Мирах. А еще там, в «Кофейной гуще», живет Триша, она – кошка Франка и умеет печь самые вкусные пироги, что я ел когда бы то ни было, даже сэр Кофа подтвердил. Задний двор «Кофейной гущи» заканчивается стеной тумана, там в саду живут его щенки, ласковые, как ветры Темной Стороны, а сам туман – Дверь между Мирами, и Триша побаивается его немного, наверное, ей, как тебе, нельзя в Хумгат… Макс рассказывает, плетет словами цветное звенящее радостное цветущее нежное одинокое серебристое несбывшееся живое, достает то и дело из воздуха чашки кофе себе и после первого глотка творит точные копии для нее, так что на рабочем столе скапливается под дюжину разных чашек, и Базилио автоматически строит из них башенку. Она ощущает запахи иного Мира, созданного Максом, где, оказывается, гуляет сэр Джуффин, сердце Тени которого вплетено в кружево мостов и ветров Города в горах, слышит шум пестрого дождя, шелест крыльев мотыльков около собирающегося зажечься фонаря, веселый смех девушки-кошки, немного похожей на нее саму, и тихонько смеется вместе с ней. Макс замолкает, ставит на верхушку башенки из кофейных чашек последнюю, самую тонкую чашечку с серебристым узором внутри и снаружи, и щелчком пальцев испепеляет все сразу. - Ты какой-то неправильный Ночной Кошмар, - подает голос от двери Мелифаро. – Рассказываешь тут сказки вместо того, чтобы людей пугать. Макс с Базилио поворачиваются к нему с недоумением – мол, когда успел взяться, только что же не было. Мелифаро с легкой ехидцей улыбается: - Закат уже, я вот, например, иду домой и собираюсь забрать эту милую леди, потому что она обещалась быть в гости к нам с Кенлех сегодня. А ты, о сэр Почтеннейший Начальник Малого Тайного Приюта Безумных, тоже мог бы присоединиться! – поддевает он Макса. - Всенепременно, о Дневное Лицо Почтеннейшего Начальника Малого Тайного Приюта Безумных, - в том же тоне отвечает Макс. – Как можно отказаться от столь изысканного приглашения! Сколько такта, сколько обаяния и шарма!.. Базилио фыркает в кулачок, Мелифаро так и вовсе ржет на весь коридор. Макс пару секунд сохраняет на лице серьезное и возвышенное выражение, но потом тоже рассыпается смехом. - Куруш, милый, ты покараулишь до полуночи в одиночестве? – ласково щекочет он спинку буривуха. – Каких тебе достать пирожных? - Маленьких с белым кремом в коробке с надписью «Профитроли», - важно ответствует Куруш. – И, кстати, согласно имеющимся у меня данным, леди Кенлех они тоже могли бы понравиться. - Хорошая мысль, - соглашается Макс. Достает из ящика стола несколько картонных коробочек с именно такой надписью, три оставляет на столе, для удобства Куруша приоткрыв, а еще три прячет в горсть, кивает на прощание и уходит вслед за Мелифаро и Базилио, голоса которых раздаются уже на другом конце коридора. Ближе к полуночи Макс возвращается, сверкая веселым золотом глаз, хотя, когда он уходил, радужки тихо серебрились рассветным туманом, приносит в бумажном пакетике орехи Пустых Земель, которые привезли его бывшие «подданные». Рассказывает, как обрадовалась пирожным Кенлех, в лицах пересказывает Курушу все то буйное отделение психбольницы, которое начинается, если Тайный Сыск собирается вместе за кружкой камры и только усугубляется присутствием прекрасных леди – Кекки, Кенлех, Хельны и Хенны. Сэр Шурф сегодня отсутствовал, - добавляет Макс, - но леди Хельна с удовольствием присоединилась к посиделкам в безумном доме Мелифаро и Кенлех. Машинально испепеляет пустые коробки из-под пирожных, вытаскивает из кармана пачку сигарет – Куруш знает, что они называются именно так, хотя большинство людей предпочитает определение «курительные палочки» - и стеклянный кувшин с кофе и, наконец, достает из сейфа черное лоохи с зеркалами. Макс рассеянно шарит рукой около ворота скабы, выдергивая из ткани толстую иглу, совершенно точно появившуюся там вот только что, тянет откуда-то из воздуха переливчатый шнурок и усаживается в кресло. Куруш любопытно наблюдает за тем, как Макс прикрывает глаза, дыша размеренно и очень-очень медленно, ведет кистью руки в воздухе, оставляя выцветающий сразу же след. Он это, в общем, видит почти каждую ночь, но зрелище из тех, что не приедается даже буривуху. Как из ниоткуда вышагивает сэр Шурф – редкий гость в Управлении Полного Порядка с некоторых пор – и останавливается, не дыша, смотрит, как Макс изящным круговым движением кисти бережно вынимает из воздуха круглое зеркальце размером с ноготь и открывает глаза. - Шурф, - Макс улыбается, - Ты, как всегда, вовремя. Чай, кофе, камра, каркадэ? Да садись, что стоишь-то, я уже закончил самое любопытное, - ну, на ближайшие полчаса точно, пока буду это пришивать. - Насколько я помню, в последний раз из пришивания обычной пуговицы ты устроил героический подвиг во имя реальности материи, - насмешливо удивляется Шурф, придвигая к столу кресло. – Боюсь думать, что ты устроишь из пришивания предмета без дырочек. - А ничего не устрою, - легко смеется Макс. – Я их уже несколько дюжин пришил, правда, милый? – он жестом приглашает Куруша к столу, где уже появились очередные пирожные. – Всего ничего осталось, буквально пара штук. Ты, считай, присутствуешь при историческом моменте. - Ну вот, а говоришь – «ничего не устрою», - Шурф все так же насмешлив. - Ты чай мне обещал, между прочим. Макс достает из Щели расписной чайник, стеклянную кружку с полки с документами, поудобнее устраивается в кресле и принимается за работу. Переливчатый шнурок вставляется в ушко иглы с трудом, так что он недовольно шипит на него под двумя веселыми взглядами, но зато когда он закрепляет узел и делает первый стежок, Шурф буквально загорается жадным любопытством, забывая про всякий чай. Он всем телом чувствует, как дрожит в комнате воздух от радостного предвкушения, когда Макс уверенными движениями закрепляет зеркальце на плотной ткани несколькими хордами и принимается их оплетать тем же шнурком. Пространство слегка подрагивает вокруг его пальцев, вокруг рассыпаются знакомые запахи и звуки, будто за окном вместо Ехо на несколько секунд оказался город в горах, уже пришитые зеркальца отзываются хрустальным звоном на грани слышимости, и Шурф почти чувствует ласку ветров Темной Стороны, краем глаза захватывая разметавшиеся по стенам разноцветные блики от отсутствующего света. Макс ощущается Хумгатом и Темной Стороной, и чувство это почище Кеттарийца-айсберга, сравнимо с ощущением Сотофы, только если Сотофа – целый Мир, то Макс – мириады Миров. - Не смотри так, - смеется Макс, закрепив последний узелок. – Все расскажу, но сначала – закончу. Ветра Темной Стороны юркают домой, дрожь пространства успокаивается, только чуть-чуть сохранившись около свежепришитого зеркальца, а Макс опять становится похож на человека, только многоцветье радужки и веселый холодный взгляд напоминают о том, чем он только что был. - Тебе достанется немного страшная сказка, - улыбается Макс. – Но никто, кроме тебя, ее не услышал бы. Он говорит, ткет словами, движениями кистей и пальцев новую историю. Слова пахнут лиловыми сумерками, сиренью и маттиолой, медом, пылью, затхлостью, жасмином и хвоей. Шелестят беспамятьем, забвением, безвременьем, сладкой ванилью, смирением и тихой яростью, жадной любовью и ненавистью живого мертвеца к самому себе. Макс рассказывает про Тихий Город, и его руки все явственнее оставляют в сгустившемся опять воздухе следы – только теперь не легкие и серебристые, а лилово-медвяные, тяжелые, и тухнут они куда неохотнее. Шурф застывает в кресле, прямой, натянутый, тронь – зазвенит, он – медиум, куда чувствительнее Базилио, и весь затхлый ужас обещанной страшной сказки – его до последней капли. Сумеречно-лиловая хмарь обволакивает максовы кисти, радужки наливаются мертвой тусклой серостью, но тут Макс встряхивает руками, сгоняя тягучую дрянь к кончикам пальцев, и беспросветную медленную смерть сменяют сверкающая тьма и ветер, память, жизнь. С пальцев со звоном срывается лиловое зеркальце с черно-золотым ободком и падает на колени Шурфу. - Так – было недолго, - негромко говорит Макс, забирая протянутое зеркальце. – И так, - он приподнимает лоохи, - стало и было всегда. Шурф молчит, наблюдая, как Макс пришивает последнюю деталь, пропускает сквозь себя дрожь окружающего воздуха, взахлеб дышит Темной Стороной, будто бы проявившейся ради него ненадолго, смывает из легких липкий сиреневый пыльный мед. Макс взглядывает иногда исподлобья, но не говорит ничего. Страшные сказки – только тем, кто способен понять и пережить, такие нельзя рассказать кому попало, но иногда – необходимо. История о Тихом Городе здесь и сейчас – как ворчание Махи на Джуффина сотни лет назад, когда к будущему Кеттарийскому Охотнику вернулся украденный кусочек души. Летние ночи коротки, и к рассвету Макс заканчивает работу. Встает, разрывая повисшее молчание, встряхивает лохматой головой и распахивает настежь окно. В кабинет врывается счастливый щебет птиц, свежий ветер с реки, запахи дыма и еды из трактиров, весь Ехо ликует новому дню, и Шурф, наконец, расслабляется. Все так же молча достает зубами сигарету из пачки, не обращая внимания на приподнятую в веселом удивлении бровь друга, прикуривает и выпускает в посвежевший воздух кабинета фигурную струю дыма. - Сегодня ты действительно поработал Ночным Кошмаром, - вздыхает он, когда сигарета осыпается пеплом на пол. – Но нельзя сказать, что несвоевременно, нужно отдать тебе должное. - Ты, может быть, знаешь сказку об Оле Лукойе, - отзывается Макс, сидящий на подоконнике с кружкой кофе и сигаретой. – Бог сновидений, сказочник, рассказывающий детям сны и кошмары, а его брат – Смерть. Шурф понимающе кивает. Сказку он не знает, но подтекст понятен. Макс соскакивает с подоконника, встряхивает черную плотную ткань с нашитыми отражениями историй и Миров, плещущих разноцветными зайчиками в первых лучах солнца, надевает на себя и расправляет складки. У него опять многоцветные древние глаза, искрящиеся обжигающим весельем и вечным любопытством, он даже не Вершитель – ветер Хумгата, любопытный, веселый, вечный, бесцеремонный, знающий тысячи и тысячи историй и рассказывающий их всем, кто захочет услышать. Шурф думает, что, несмотря на все очевидные достоинства Джуффина в роли Почтеннейшего Начальника, Макс куда правильнее меняет под себя реальность. Джуффин, сколько бы масок он на себя ни надел, - Охотник, чье любопытство требует опасности, Макс же – сказочник и мифотворец, он даже требуя, отдает то, чего у него в избытке – счастье, свободу, легкость бытия и небытия. Раздумывая об этом, Шурф предвкушает Мир после столетнего присутствия в нем такого существа. Это, - думает он, - должен быть изумительно непредсказуемый, безумно счастливый, еще более прекрасный, чем теперь, Мир.