Порядок вещей

С того самого вечера прошёл почти месяц, а они с Биллом так и не обсудили то, что между ними произошло. Билл не избегал Диппера, но на контакт с ним больше не шёл. Держался обособленно, безо всякого интереса. Пару раз Диппер пробовал подсесть к нему и завести беседу, но Сайфер вёл себя ровно: отвечал с привычной язвительностью, смотрел в глаза, не скрываясь, и не выказывал ни излишней враждебности, ни малейшего подобия прежнего дружелюбия. Оценки Сайфера, между тем, стремительно катились вниз. Диппер был не в курсе общего положения дел, но мог делать выводы по тому, как часто Билла просили подойти на отдельный разговор с преподавателем после очередной проверочной работы и с какой регулярностью тот посещал общие пересдачи. Да и сам Билл стал выглядеть хуже. Осунувшийся, в зачастую мятой, явно оставшейся с ночи одежде, небритый и растрёпанный, он красовался синяками под глазами и глотал крепкий кофе, как воду. По слухам, неминуемым в любом коллективе, Диппер узнал, что Сайфер кутит едва ли не каждую ночь. Без конца снимает парней — от геев до заведомых натуралов — и уходит в загулы, подчас слишком дикие даже для ко всему готовых студентов. То, что рассказывали об этих самых загулах, удручало полным отсутствием просветов среди чистого негатива. Кто-то говорил, что Билл основательно подсел на героин. Кто-то утверждал, что на мет. Кто-то готов был поклясться, что никаких тяжёлых наркотиков не было и в помине, но что точно правда: так это что своей предыдущей пассии Сайфер сломал три ребра и угрозами вынудил не обращаться в полицию. Кто-то немедленно возражал — до сломанных костей не дошло, зато одному из очутившихся в его постели парней Билл, обдолбавшись, ножом вырезал на спине линии какого-то созвездия. Слухи разнились и редко повторялись друг за другом, однако в одном разносящие их были уверены с удивительной единогласностью: такими темпами местная звезда Билл Сайфер в ближайший же год закончит либо в наркопритоне, либо в тюрьме. Первое время Диппер упивался стыдом, относя такое стремительное падение Билла на свой счёт. До него дошло совсем скоро: как бы паршиво ни чувствовал себя Сайфер, поняв, что тот, кого он любил, воспользовался его чувствами, это не было достаточным поводом для подобного поведения. Диппер предпочитал мыслить рационально; пара пьянок, апатия, злость — вполне вероятные последствия, но с Биллом творилось что-то совершенно невообразимое, и причины для этого должны были простираться куда дальше одного только разбитого сердца. По-хорошему ему следовало подойти и узнать обо всём. По возможности попытаться помочь; на правах друга — пускай даже бывшего — и того, кто знал о Билле Сайфере больше кого-либо из его окружения, он был способен сделать это. Хотя бы в теории. На практике же смелости не хватало. Диппер понимал: так просто откровенничать с ним Билл не станет. Он ведь так и не извинился перед Сайфером по-настоящему. Да и что здесь можно было сказать? «Прости, Билл, мне очень жаль, что мы с тобой переспали»? Глупо. Наивно. И, по сути своей, бесполезно для них обоих. Совсем не то. На серьёзный разговор Диппер решился, когда Билл пропустил два учебных дня подряд, и один из преподавателей, памятуя, что в начале года они по большей части держались вместе, предупредил Пайнса: ещё один прогул — и у Билла будут серьёзные проблемы с получением зачётов. Этим же вечером Диппер стоял у Билла под дверью и долго пытался собраться с мыслями. Наконец, с трудом отделавшись от неприятного дежавю, постучал: он всерьёз хотел обсудить всё и объясниться. Попросить у друга прощения, попытаться исправить то, что сломалось в их отношениях и так отчаянно царапало совесть острыми сколами. Найти корень проблем, в чём бы тот ни заключался, и сделать всё, чтобы помочь его устранить. Наверное, Диппер всё же был настоящим эгоистом. Вот только сейчас он в самом деле хотел быть полезным: не ради того, что Билл давал ему. Ради самого Билла. Мысли эти если не стихли, то уж точно ушли на второй план, когда дверь в комнату Сайфера распахнулась, и на пороге показался незнакомый Дипперу юноша. Точнее сказать, незнакомым он выглядел лишь по вторичным чертам. Всё в нем — внешний возраст, хрупкое телосложение, непослушные тёмные кудри в красноречиво растрёпанном виде, цвет глаз, форма носа и рта — были известны Дипперу слишком хорошо. Он проследил взглядом вереницу следов, алеющих на бледной коже от шеи к груди и скрывающихся за простынёй, в которую смущённо кутался этот парень, и постарался улыбнуться как можно дружелюбнее: — Я к Биллу. Можешь его позвать? Звать не пришлось. Билл, в отличии от своей пассии, даже не пытался прикрыться. Полностью обнажённый, он встал у юноши за спиной и, плечом упёршись в дверной косяк, похабно осклабился: — Неужели так сильно приспичило? Незнакомый парень попытался уйти вглубь комнаты, подальше от чужой беседы, но Билл удержал на месте — Диппер заметил, как дрогнули и напряглись его пальцы на худощавом плече. Он твёрдо взглянул Биллу в глаза и признался в открытую: — Я хотел извиниться. И поговорить. Билл, ты ведь сам понимаешь: у тебя проблемы. Я бы мог подтянуть тебя к сессии, но если не хочешь вылететь, тебе следует начать хотя бы лекции посещать, в самом деле. И я молчу про эти регулярные пьянки, и загулы, и... давай просто всё обсудим, ладно? Билл, вопреки всем ожиданиям, расхохотался. И, шагнув назад, приглашающим жестом распахнул дверь шире. Та захлопнулась у Диппера за спиной — точно в капкан загнала. А в следующую секунду его нестерпимо знакомым движением толкнули к деревянной поверхности, прижали к ней спиной и прошипели, склоняясь к самым губам: — К дьяволу обсуждения. Кому они сдались? У нас тут аттракцион невиданной щедрости: любая твоя прихоть за мой счёт, Сосенка, только скажи. Объясни, что нужно, — я всё сделаю. У нас это так работает, верно? Но ты и сам в курсе, в этом-то и вся прелесть. Тебе не впервой пользоваться... — Я же волнуюсь за тебя, придурок. — Как трогательно. — Ладно, дружба со мной даром тебе не сдалась — это я понял. Но я не могу оставить всё вот так. Я ведь наверняка в состоянии помочь. Хоть чем-то. И если мы сядем и поговорим... — Я, пожалуй, пойду, — растерянно выдавил приятель Билла, глядящий на них широко распахнутыми глазами. Но Билл выплюнул, даже не оборачиваясь в его сторону: — Стоять. — И крепко сжал в пальцах подбородок Диппера. А потом не сказал даже — пропел, достаточно отчётливо, чтобы слышали оба его визитёра: — Или, может, хочешь сделать это втроём? Диппер ответил не сразу. Какое-то время, стараясь не обращать внимание на ощущение прижавшегося к нему обнажённого тела, вглядывался в жёлтые глаза с расширившимися — явно не от желания — зрачками, а потом сказал негромко, но очень ровно: — Хорошо, Билл. Я понял. Хочешь ненавидеть меня — вперёд. Заслужил, спорить не стану. Но возьми уже себя в руки! Завязывай с этим, прошу тебя. Не ради меня, так хотя бы ради себя самого. Билл отпустил его без пререканий. С таким видом, будто делал самому себе огромное одолжение, разорвав контакт с чем-то донельзя неприятным. И если бы не уже знакомый Дипперу полный едкой горечи взгляд, Пайнс, возможно, даже сумел бы ему поверить. ...на следующей лекции Билл, тем не менее, появился вовремя и даже в полностью сознательном состоянии. И на лекции за ней — тоже. Он снова начал исправно посещать все занятия, вести конспекты, а после следующей проверочной работы Диппер кое-как исхитрился заглянуть на переданный Сайферу лист и облегчённо выдохнул: на том стояла красная отметка 75. Хуже, чем раньше, но нужно же было с чего-то начинать. Читать Биллу нравоучения и навязываться со своими попытками извиниться Диппер больше не пытался. Но, глядя на то, как бывший друг постепенно приходит если не в норму, то в относительное её подобие, чувствовал, как сердце скручивает тоской. Присутствия Билла рядом ему действительно не хватало. Теперь он скучал не просто по их сломанной за один вечер дружбе — последовательный вопрос не давал ему покоя: насколько лицемерно с его стороны было считать это настоящей дружбой и делать вид, что она работает для них обоих? — помимо прочего, ему всё никак не удавалось выбросить из головы их единственный раз. И выходило неутешительно: по тому, что было у них тогда, Диппер тосковал едва ли не столько же, чем по всем проведённым вместе месяцам. Не только по тому, что давал ему Билл и каким особенным позволял себя ощущать. По самому Биллу — тоже. Так, как никогда не скучал даже по Венди Кордрой. И это было хуже всего.

***

— Я пробила эту штуку по сети. Настоящая жуть, представляешь: она абсолютно неизлечима и в большинстве случаев начинает развитие после двадцати пяти. Убивает человека лет за десять. Но эти десять лет по содержанию — полный мрак. Всё начинается с двигательных нарушений. Больной становится порывистым, некоординированным, страдает артикуляция. Затем всё перетекает в расстройства психики. От вспышек раздражения и агрессии к депрессивным состояниям, суицидальным склонностям... таким больным зачастую диагностируют шизофрению, так что ты должен понимать, насколько всё плохо. Диппер, сонно поморщившись, потёр переносицу. Он понятия не имел, почему бывшая девушка позвонила ему в семь утра и сходу начала вываливать свои познания касательно наследственной хореи Хантингтона, но был уверен в одном: всё это ему решительно не нравится. — Венди, — он сделал глубокий вдох. — Зачем, скажи на милость, мне нужно всё это знать? Та, осёкшись, ненадолго притихла. — Понимаешь: Дэвид, мой жених, работает в лаборатории при местной клинике. Я рассказывала ему о школе, и о Гравити Фолз, и о жизни в Индиане, так что... в общем, по рассказам он знал некоторых моих знакомых. И сказал, что Сайфер, ну, этот твой сомнительный приятель, сдал вчера ряд анализов. На Хантингтона. Результаты ещё не готовы, конечно. Но если вспомнить, как вёл себя Билл, — тебе не кажется, что некоторые особенности его поведения сильно смахивают на начальные симптомы? Диппер хотел отмахнуться, пренебрежительно фыркнуть: это всё глупости, мнительность, чистой воды надуманность. Разумеется, Билл не болен, с чего бы ему... А потом он понял. Биллу было шестнадцать, когда его отец убил себя. Убил себя — и свою жену тоже. Его отец, который, как признался однажды Билл, был сильно болен. Шансы 50/50. Билл пустился во все тяжкие. Билл ходил в клинику. Билл ждёт ответа. — Это конфиденциальная информация, я понимаю. — Голос Венди в трубке вывел его из состояния немого оцепенения. — Но ты — его единственный друг. Я подумала, что тебе следует быть в курсе. Этим вечером он всё же напился. Начал в общежитии на пару с соседом и остатками текилы, закончил — в богом забытом баре в черте города. Бар закрывался в четыре утра, Крис давным-давно уехал к живущей неподалёку родне, и к этому моменту Диппер уже слабо соображал, где он и что с ним происходит. Черта адекватного мышления была пройдена шесть или семь стаканов назад — оказавшись на улице, Диппер не сразу понял, что на нём нет куртки, погода не по-мартовски зла и выморожена, а ключи от комнаты и вся наличка остались в верхней одежде. С собой у Диппера был разве что телефон. И пятнадцать контактов в «доверенном» списке, десять из которых находились в других городах, два отвечали за доставку еды и такси, один принадлежал Венди, один — Крису, а ещё один... Он бы раздумывал о правильности такого решения чуть дольше, если бы в принципе был способен сейчас на раздумья. Но Диппер отчаянно замерзал; его кружило так, что невозможно было устоять на ногах, так что он привалился спиной к фонарному столбу, чувствуя, как тот вымораживает кожу под тонким пуловером, и был вынужден несколько секунд дышать на пальцы, чтобы экран телефона среагировал на их ледяное касание. На первый звонок Билл не ответил. Зато на второй поднял трубку почти моментально. Судя по голосу, хриплому и злому, Диппер поднял его с постели. — Я на южной Роджерс-стрит. У пересечения с Кантри Клаб Энтри. — Губы с трудом шевелились, собственный язык казался неповоротливым и тяжёлым. — И я в хлам. — С чем я тебя торжественно поздравляю, — мрачно буркнул Билл. На заднем плане послышался ещё один голос, вроде бы мужской, что-то спрашивающий, и раздражённый, но всё такой же невнятный ответ Сайфера. А затем тот снова заговорил в трубку: — Надеюсь, это не один из тех самых пьяных звонков бывшим, во время которого социальный протокол будет требовать от меня делать вид, будто всё в порядке и мне не наплевать? Потому что я не имею ни малейшего желания... — Я куртку потерял, — тихо перебил его Диппер. Говорить у него получалось едва-едва. От холода болезненной судорогой сводило всё тело, и даже если это состояние скрадывало состояние опьянения, самочувствие от него ухудшалось с каждой минутой. — А в куртке — ключи и кошелёк. Такси вызвать не могу, даже на автобус не хватает. Слушай, я... я всё понимаю. Но мне сейчас очень, очень нужна твоя помощь. Пожалуйста, Билл, это не займёт много времени, и ты... — Я правильно понимаю, — очень сухо вмешался Сайфер, — что сейчас ты без верхней одежды торчишь на зимней улице, пьяный в дым, и считаешь, что это хоть сколько-нибудь должно меня волновать? Слова сорвались с языка раньше, чем Диппер успел осмыслить их и заткнуться. — А разве не должно? Билл по ту сторону трубки замолк на несколько очень долгих секунд. А потом выплюнул: — Не катился бы ты с такими запросами? — И оборвал звонок. Диппер растерянно уставился на телефон в своей руке. Что делать дальше, он не представлял. В затуманенном алкоголем мозгу вроде как вспыхивали относительно здравые идеи: попробовать отыскать ближайший полицейский патруль и попросить помощи, попробовать вызвонить кого-то из левых знакомых, выйти на ближайшую людную улицу в надежде, что хоть там обнаружится кто-нибудь, кто одолжит ему пару баксов на автобусный билет, или... Мысли появлялись и тут же таяли. Ни одну не удавалось толково зацепить за хвост. Диппер сполз спиной по фонарному столбу и, сев под ним на пятки, прижал колени к груди. Тесно обняв себя, он мысленно пообещал: всего пара минут, и он пойдёт искать помощь. Только отдохнёт немного — самую толику, с него не убудет, и не случится ничего страшного, если он ненадолго закроет глаза и не станет... В чувство его, уже почти задремавшего и потерявшего счёт времени, привела резкая боль. Неожиданно острая на фоне ставшей уже привычной ноющей ломоты от холода, она заставила Диппера вскрикнуть охрипшим горлом. Кто-то с силой дёрнул его за волосы вверх. Открыв глаза, Диппер встретился взглядом с Биллом. Тот выглядел неважно — красивое скуластое лицо сейчас побелело и было неприятно перекошено злобой, рот кривился, под незастёгнутым пальто виднелась потрёпанная домашняя футболка со следами зубной пасты у воротника. На этих-то белых каплях Диппер и попытался сконцентрировать уплывающее внимание. Его, только успокоившегося, снова начало трясти, и тряска эта стихла лишь в тот момент, когда Сайфер рывком поднял его на ноги и с силой встряхнул за плечи. — Какой же ты идиот, чёрт бы тебя подрал. — Приглушённая ругань Билла доносилась до Диппера как через ватную пелену. — И я тоже хорош — нет бы послать тебя нахер и спать дальше. Нет, нужно было тащиться через весь город, искать такси посреди ночи, вышвыривать из постели потрясающе ебливого мальчика с глубокой глоткой, и всё ради одного придурка, который не умеет даже... ты идти-то сможешь? Машина рядом уже, через дорогу. Диппер неуверенно кивнул. Но, как и подозревал, не прошёл сам и двух шагов. До такси, тёмный и разогретый салон которого не разморил, а, напротив, свёл жгучей болью окоченевшее тело, Билл дотащил его практически волоком. Потом собирался пересесть на пассажирское кресло впереди; Диппер, на котором невесть как оказалась чужая, не по размеру, куртка, неуловимо пахнущая хорошо знакомой ему туалетной водой и сигаретами, отчаянно вцепился мёрзлыми пальцами в ткань мятой футболки. Сайфер, чуть помедлив, остался. И даже позволил ему прижаться ближе, и сам забрался ладонями под куртку, касаясь ледяной кожи упоительно тёплыми руками. Диппер, крупно дрожа, ткнулся носом в его открытую шею. От этого холодного касания Билл напрягся, но отстраняться не стал. Только обнял крепче. А потом, словно очнувшись, взял ладони бывшего друга в свои и принялся сосредоточенно растирать, согревая и дыша на них, пока стылая ломота не начала сменяться тяжёлой и приятной расслабленностью. Где и как Билл раздобыл запасной комплект ключей от его комнаты, Диппер не представлял. Прошло от силы минут десять — и вот Билл уже, растрёпанный и хмурый, вернулся из-за поворота и шагнул к двери, у которой оставил Пайнса. Отворив чужую комнату, толкнул Диппера внутрь. И отточенными, сухими движениями принялся сдирать с него одежду. Диппер не успел ни осознать происходящее, ни даже возразить — его, раздетого, волоком затащили под горячий душ. Билл забрался в кабинку следом за ним. Он, в отличие от бывшего приятеля, раздеваться не стал. Одежда на нем моментально вымокла, и Диппер, не сопротивляясь сильным рукам, растирающим его замёрзшее тело, сквозь мутную пьяную пелену подумал, что и на этот раз ни черта между ними не изменилось. Сайфер был ему нужен — и он пришёл. Сайфер мог бросить его под дверьми и уйти к себе — но задержался, чтобы помочь. Дипперу нестерпимо хотелось, чтобы Билл остался с ним. Чтобы они оба сделали вид, что не было той глупой ссоры, недель молчания и отсутствия взаимопонимания. Дипперу хотелось забыть хотя бы на эту ночь обо всём плохом — включая утренний звонок Венди и её рассказ о том, что Билл, вероятно, неизлечимо болен. Он попытался представить, что Билла однажды не станет. Не станет не просто рядом с ним — он вообразил мир, в котором Сайфера не было, попросту не существовало ни в окружении Диппера, ни где-либо ещё, и ему стало так пронзительно, обжигающе больно, что перехватило дыхание, и он, уже закутанный в полотенце и усаженный на постель, не удержался: потянулся вперёд и в последний момент поймал Билла за руку. — Не уходи. Останься со мной. Не только на ночь, ладно? Насовсем. Билл однажды показал ему, каково это: быть любимым, ничего не отдавая взамен. Сам Диппер привык любить, не получая того же в ответ, и сейчас он больше всего на свете хотел показать ему, что бывает и так. По-другому. Не из дешёвой жалости и боязни утратить момент — но потому что сейчас, когда Билл оказался рядом, будучи нужным, Диппер осознал с нестерпимой остротой: он не может его потерять. Билл как-то сказал ему: я смогу без тебя жить. Будучи товарищем, другом, тенью у тебя за плечом. Диппер мог бы лишиться его, если бы знал, что где-то, пускай не рядом с ним, Билл всё ещё жив и, возможно, даже счастлив. Иначе — без вариантов. Во взгляде Сайфера различимо боролись противоречия: от желания оттолкнуть, высказать всё, что вертелось на языке, наорать и, быть может, даже ударить. Диппер бы понял. Он заслужил. Но ничего из этого Билл делать не стал. Лишь сел к нему на кровать и, нахмурившись, выдавил словно бы через силу: — Завёл бы себе собаку, Пайнс. Научил бы за палкой бегать, вилять хвостом и подавать лапу по первому зову... всё больше проку. Подавшись вперёд, Диппер потёрся потеплевшей щекой о его руку, которую продолжал крепко держать в своей. Билл натянуто улыбнулся — вроде как. Его лицо тонуло в темноте ночной комнаты, улыбка скрадывалась тенью, и Диппер мог только догадываться, что за эмоции отражаются у него во взгляде. Долго думать об этом Билл ему не позволил. Притянул ближе и коротко, очень легко поцеловал в вихрастый и влажный после душа затылок. А потом накрыл их обоих одеялом и с неловкой, сбивчивой лаской провёл ладонью по худой голой спине — вверх по цепочке выступающих позвонков — и прижал к себе так крепко, что в кольце его рук Диппер почувствовал себя как никогда оберегаемым и нужным. В этот момент Диппер ещё не мог знать, что будет завтра. Он не знал, что завтра Билл попытается уйти. Что заберёт документы из деканата и возьмёт билет на самолёт до Вашингтона. Что уже к вечеру, в аэропорту перед самым рейсом Диппер отыщет его в толпе. Что скажет: если улетать, то вместе. Диппер не знал, что завтрашний вечер закончится в такой же, как сейчас, тёмной комнате, на постели, и что Билл, через силу выплёвывая слова, расскажет ему об отцовской болезни и о том, что он не собирается доводить себя до того же состояния. Не знал Диппер и о том, что Билл признается честно: он не планировал забирать анализы из клиники. Понимал, что не хватит духу. Но если симптомы Хантингтона у него станут более очевидными, он убьёт себя. Не станет терпеть, не станет надеяться на лучшее. Не превратится в развалину, не позволит себе потеряться в расстройстве психики, не позволит ему, Дипперу, утопать в сочувствии и быть свидетелем его медленного сгнивания заживо. Диппер ещё не знал: Билл скажет, что боялся не успеть, что это было самым страшным — не успеть увидеть из всей жизни его одного целиком и полностью принадлежащим. А раз увидел, то теперь не страшно совсем ничего. И жалость ему не нужна. Вообще ничего не нужно. И оставил бы Диппер его в покое — с Билла достаточно, право слово, и вся эта дешёвая драма уже стоит у него поперёк горла. Засыпая рядом, Диппер не знал: завтра он назовёт Билла идиотом и сам накроет его губы своими, впервые целуя по-настоящему и осознанно. А на следующий день убедит его забрать результаты анализов; на крыльце клиники Билл, мрачно прячущий взгляд, качнёт головой, отдаст ему запечатанный конверт и скажет, что не хочет иметь с этим ничего общего. Не хочет знать. И если до начала болезни остались жалкие несколько лет, он собирается прожить их свободным от этого знания, потому что знания далеко не всегда — благо. А Диппер может делать, что пожелает. Ему всё равно. Диппер не знал и то, что ещё долго будет стоять на крыльце, глядя давно ушедшему Биллу вслед. Конверт в его руках помнётся, размокнет от дождевой воды, и только тогда до него дойдёт, что на улице уже темнеет, и хлещет ливень, а Билл без зонта, и он тоже, и надо бы по дороге домой зайти за горячим кофе для них обоих, и, чёрт, Билл Сайфер — действительно идиот, каких поискать. Едва ли не больший, чем он сам. Среди череды малопонятных чисел и графиков он сумеет отыскать всего одну колонку с текстом. В ней вычленит самую главную строчку: у Билла нет и не было никаких признаков губительной болезни. Никакая хорея Хантингтона не причинит ему вреда. Никогда. В кофейне недалеко от общежития Диппер закажет переслащенный латте и чёрный кофе. Ожидая заказ, порвёт конверт на мелкие куски, чтобы сделать вид, что так и не стал заглядывать внутрь. Что-то подскажет ему: так будет правильно и необходимо для них обоих. Потом Диппер поднимется к ним на этаж и без стука зайдёт в комнату Билла. Улыбнувшись, крепко закроет за собой дверь. И уже не уйдёт. Но обо всём этом Диппер пока не знал. Лёжа рядом с Биллом, он постепенно проваливался в сон и отчётливо осознавал лишь одно: как бы то ни было, с этого дня он начал и непременно продолжит делать всё правильно. Отдавать и принимать поровну. Оставаться рядом, несмотря ни на что. Этого знания ему было вполне достаточно. Прочие могли подождать до утра.