На саночках

И Ваня оборачивается, чтобы убедиться и увидеть, что такой ужасно волшебный человек сейчас действительно лежит рядом с ним, что только дотянуться рукой — и можно будет почувствовать жар его груди и силу в руках, что можно будет лечь ближе и тихо разговаривать обо всём. И мальчику хочется плакать, до того остро он ощущает свою привязанность к Климу, но не знает, как о ней рассказать, как передать всё, что творится где-то у него в животе! Старший оборачивается и с испугом прижимает к себе ребенка, оглаживая вихрастую голову. — Чего ты плачешь-то, а? Нормально всё, не подойдет он к тебе больше, а если вдруг, я его так! Ух, никакие няночки и папечки не помогут, — Клим нарочно коверкает слова, хмурясь и стараясь еще ближе прижать к себе мальчика. — Я не по этому плачу, — Ваня робко улыбается, отстраняясь и грязной рубахой отирая глаза. Вид у него такой растрепанный и доверчивый, а голос совсем еще детский, и паренек хихикает, стирая с его носа чумазую полоску. — Вот вдруг ты уйдешь? Насовсем уйдешь и не вернешься? — глаза его вмиг становятся грустными и отчаянными, и так ему плохо от этой мысли, что сразу хочется помереть. — Что ты болтаешь-то такое, глупый, — Клим на пару секунд хмурится, а потом убирает со лба мальчика непослушные прилипшие кудряшки. — Куда мне от тебя идти? Не уйду я от тебя никогда, не думай даже. А если уйду, то всё равно вернусь. Разыщу тебя и мы вместе вернемся сюда. Ваня смотрит на него удивленно, перебирается на его колени и совсем ослаблено кладет голову на грудь. — А если меня куда-нибудь уведут? На совсем? И никто-никто не сможет меня найти, что тогда? — Никогда, ладно? Никогда, мелкий, не думай обо мне как о слабом. Я всегда с тобой буду, и следить тоже всегда буду, и никто тебя у меня не уведет. Ваня хлюпает расшалившимся носом, и так ему хочется верить, что Клим будет рядом всегда, что даже летнее солнце на работах крестьян не слепило никогда его так ярко.