Home is where the heart is

Тем, кто хорошо вёл себя весь год, Санта-Клаус приносит подарки. Тем, кто в последние полгода вёл себя не очень, присылает сообщения Клинт Бартон. Одно такое сообщение ранним утром двадцать пятого декабря застаёт Стива Роджерса в Лондоне, на конспиративной квартире, и спросонья он долго ищет смайлик после фразы «С Рождеством, бессовестный мудак». Но смайлика он так и не находит. — Что-то не так, Стив? — Шерон, стоя в дверях, зевает и запахивает короткий халатик. Что-то определённо не так, но Стив не озвучивает этого. Он порывается перезвонить, но вовремя соображает, что за стоимость входящего из Лондона будет застрелен через океан. По его просьбе Шерон за завтраком покупает ему билет на самолёт до Нью-Йорка. Свободный рейс находится только двадцать девятого в ночь, и Стив под звенящую из телевизора «Jingle bells» невольно вспоминает грустную комедию, просмотренную накануне — про мальчика, оставленного дома в Рождество нерадивыми родителями. В этот момент Стив без подсказок Бартона чувствует себя бессовестным мудаком. *** Рождественское утро начинается с того, что Баки очень тихо высвобождает Наташу из своих объятий, приводит себя в порядок и надевает красивую рубашку. У них нет ёлки, нет подарков — Баки просто не на что их купить, а подарок Наташи уже с ним. Он всегда будет с ним. Действовать двумя руками настолько непривычно, что Баки чувствует себя медленным и неуклюжим. Он постоянно забывает про левую руку, и это вызывает у него нервные смешки. Но с поставленной задачей он справляется на отлично — Наташа просыпается от запаха кофе. Когда он притаскивает поднос в комнату, Наташа сонно улыбается. Сердце Баки сжимается. Вчера они говорили, говорили бесконечно долго. Теперь Наташа знает, что он вспомнил её, но он очень постарался сделать так, чтобы она не поняла, что он вспомнил абсолютно всё. Наташа осторожно берёт свою кружку и искренне улыбается. — Спасибо, Джеймс, — говорит она. — С Рождеством. Баки клянётся себе, что теперь всё на самом деле будет хорошо. Что он сможет выполнить хоть одно своё обещание, потому что ей он действительно нужен. Никто из них не обращает внимания на то, что на тумбочке беззвучно жужжит телефон Наташи. *** — Где в Лондоне можно купить вкусные сливы? — спрашивает Стив у Шерон. Она пожимает плечами, стоя в прихожей, закалывает волосы, целует его в щёку и убегает. Стив остаётся наедине со своими мыслями и рождественским концертом ретро-песен. Он чувствует вину за то, что пропал сразу после своего дня рождения. Того праздника он вовсе не хотел, но Шерон настояла, что перед бегами можно ещё раз собраться вместе. Посмотрев на неё и на скуксившуюся Ванду, Стив поддался. Это был последний раз, когда он видел их всех — кроме Наташи и Баки. Ему нельзя было появляться нигде на людях, и сводить на нет старания Клинта по его сокрытию было бы глупо. А утром пятого июля Стива ждал самолёт. Уже почти полгода все новости Стив узнаёт от Сэма, который строчит ему сообщения в вайбер, но сам Сэм тоже знает немного. Он пишет о Ванде, которую где-то укрывает Вижн, он пишет о Клинте, который погряз в быту и почти не даёт о себе знать. Он пишет о том, что Тони смертельно обижен, хотя это не мешает Тони время от времени интересоваться, как дела у Стива. Наташа где-то залегла на дно, как она умеет это делать, за неё Стив никогда и не беспокоился. У Баки нет способов сообщаться с внешним миром. Клинт стабильно отвечает Сэму на вопросы о нём одним словом — «нормально». Воображение Стива рисует быстрыми живыми штрихами жизнь Баки в последние месяцы. Одинокий, заросший, одичавший, беспомощный, однорукий, лишённый всяческого общения, кроме мимолётных визитов малознакомого ему Клинта. Враг для всех. Цель спецслужб, загнанная в угол. Баки из довоенного прошлого улыбается Стиву из-под козырька, и от этого становится совсем тошно. На месте больше не сидится, и Стив, одеваясь потеплее, сам идёт искать чёртовы сливы с мыслью, что должен был сделать это гораздо раньше, несмотря ни на какие преследования. Солнечные очки в снегопад выглядят очень глупо и примерзают к переносице, но это неудобство не идёт ни в какое сравнение с тем, что творится у Стива в голове. *** Идея Баки поиграть с утра в снежки или слепить снеговика с треском проваливается, потому что в постели нет никакого снега и есть Наташа. Она начинает нагло пользоваться полной трудоспособностью Баки, но он только рад этому. К полудню Наташа, мурлыча, просит ещё кофе и печенье, и Баки беспрекословно идёт выполнять приказ. Когда он возвращается, едва ли не пританцовывая, Наташа сидит на кровати, обняв голые коленки и уткнувшись в них носом. — Что случилось? — тревожно спрашивает Баки. Наташа молча протягивает ему мобильник с поразительно немногословным сообщением Клинта. «30.12. Утром прилетает Стив». Улыбка медленно сползает с лица Баки, пока Наташа рассеянно хватается за его металлическую руку. *** После обеда в дом вваливается Клинт. Становится невыносимо шумно, потому что у него прекрасное настроение. Он разглядывает руку Баки со всех сторон, провоцирует его на армрестлинг, проигрывает четыре раза, радуется этому, угощает их имбирным печеньем, которое напекла Лора, и суёт Наташе термос с глинтвейном. Наташе весело, но Баки замечает, что это веселье искусственное — как та маленькая настольная ёлочка, которую тоже приволок Клинт. Визит Бартона длится не больше часа, но кажется вечностью. На пороге он прощается так же бесконечно долго. — Какие планы на праздники? Проведёте дома? — спрашивает он. Баки не успевает ответить «да» за обоих. — Тридцатого надо смотаться по делам, — спокойно говорит Наташа. — Тогда мы придём тридцать первого. Я давно рассказывал Лоре про русский Новый Год. Она хочет отметить его с вами. Наташа, можно тебя на пару слов? По этому поводу… Наташа кивает. Клинт прощается с Баки, и они выскальзывают за дверь. Баки отказывается от идеи подслушивать разговор, потому что этих двоих бесполезно подслушивать. Вместо этого он заходит на кухню и думает вовсе не те мысли, которые собирался подумать, оставшись в тишине. Он впервые ощущает себя в роли примерного семьянина, к которому на праздники собирается заявиться другой примерный семьянин с женой, и это внезапно заполняет всё его сознание, и Баки смакует эту роль, приятно удивляясь ей. Наташа возвращается, растирая замёрзшие плечи, и Баки с безмятежной улыбкой протягивает ей стакан принесённого Клинтом глинтвейна. Она смотрит на него странно. — Судя по лицу, ты уже выпил всё остальное, — Наташа трясёт термос, но тот булькает глухо и наполненно. Весь вечер Баки старается не думать о Стиве, пока они смотрят пропущенные им рождественские фильмы. Печенье Лоры оказывается очень вкусным, и в голове откладывается, что нужно попросить рецепт. *** Когда в иллюминаторе перестают мерцать ночные огни Лондона, Стив откидывается в кресле и закрывает глаза, снимая очки и надвигая бейсболку на лоб. Соседи думают, что он спит, и больше не пристают к нему. На самом деле Стиву не спится. Он вспоминает Бруклин. Вспоминает очень холодное Рождество, которое Малыш Стиви впервые встречал без мамы. Баки очень старался поднять ему настроение. Он, большой и сильный, притащил с рынка ёлку, украсил её какими-то подручными средствами и принёс целую кучу сладостей. Денег не было у обоих, но Баки всё равно сделал ему подарок — автоматический карандаш. Стив честно пытался хотя бы сварить глинтвейн, но вышла невероятная бурда. Баки не смеялся над ним, о нет. Он ржал. Вспоминая об этом, Стив улыбается. Но следом ему становится пронзительно жаль того карандаша, забытого на войне в блокноте Пегги, и той ёлки, которую он намеренно долго не убирал, пока Барнс не начал ругаться на вездесущие иголки, и той ночи, когда Баки согревал костлявого мёрзнущего Стиви. Что делал Баки? Баки пытался защитить его — всегда и от всего. Он всегда поступал так, чтобы Стив помнил — у него есть Баки. Его Баки. Что сделал Стив? Он потерял его на долгие годы. Он довёл ситуацию до того, что его Баки стал едва ли не самым разыскиваемым человеком в мире. И он бросил Баки в неведомой глуши, и не навестил его ни на свой день рождения, ни на Рождество. Но теперь всё будет по-другому. Двадцать первый век гораздо лучше для них обоих. Кто-то запустил в прессу информацию, что Зимний Солдат убит, и всё идёт к тому, что в это окончательно поверят со дня на день. Скоро ослабнет и интерес к инициативе «Мстители». Сейчас он прилетит и извинится за то, что всё так вышло. И они смогут быть вместе. Это убаюкивает Стива, и он крепче обхватывает пакет со сливами из лучшего продуктового магазина Лондона — единственное, что он везёт с собой кроме полупустого рюкзака. *** До тридцатого декабря всё идёт сказочно хорошо, если не считать суматошного Клинта, который организовал ёлку — на этот раз во дворе и большую — и того, что Баки физически ощущает, как Наташа хочет поговорить о чём-то важном. Но Наташа так и не заводит ожидаемую беседу. Тридцатого она просыпается раньше Баки, очень быстро собирается, красится, укладывает волосы. Баки наблюдает за ней с волнением. Тревога лишь нарастает, когда Наташа на пороге целует его как-то по особенному и смотрит в глаза — так, как смотрела несколько дней назад. — Всё будет хорошо, Наташа, — заверяет он. Наташа закусывает губу, но только на секунду. — Всё будет хорошо, Джеймс. В любом случае, — соглашается она, застёгивает пальто до самого верха и уходит. Баки долго смотрит ей вслед, стоя на заснеженном крыльце. *** Таксист везёт Стива из Нью-Йорка по названному Бартоном адресу так долго, что перелёт через Атлантику кажется очень коротким. Дорога настолько тряская, что Стив не выдерживает и пишет Клинту безумно милое сообщение. Клинт присылает в ответ хохочущий смайлик. Стив неожиданно для себя злится и выключает телефон. Эти дни казались ему и без того слишком длинными, а сейчас, когда до встречи оставались часы, терпение у Стива кончилось. Где-то в забытом всеми богами доме его ждёт несчастный однорукий Баки, человек, который ждал его всегда. Таксист не может найти дом и высаживает его там, где советует навигатор. Стив меряет шагами нетоптаный снег, пока не выходит на какой-то дальний отшиб к коттеджу с нужным номером. Дом представлялся ему совсем не таким. Дом из фантазии Стива был мрачным, как бухарестская квартирка, непременно с серыми стенами, с занавешенными окнами и запустелым двором. Здесь же даже забор не был покосившимся, а сюрреалистично наряженная ёлка заставила Стива усомниться в правильности адреса. Должно быть, Бартон перепутал, думает Стив, но делает шаг к дому, ещё и ещё шаг — и поднимается на крыльцо. Рука ползёт к звонку неуверенно, и на миг Роджерсу кажется, что ему снова не хватает роста, чтобы дотянуться до кнопки. Сейчас он позвонит, извинится перед хозяевами, спустится с крыльца и включит телефон. Тогда Бартон узнает, кто из них двоих бессовестный мудак. Дверь открывается. Время Стива делает разворот, и он попадает в сороковые. Или в ад. *** Баки — нет, Джеймс Бьюкенен Барнс, чудом переживший войну и перескочивший невредимым в новое столетие, прислоняется плечом к дверному косяку. Аккуратная стрижка, выбритое лицо, странная, но приветливая улыбка. Белая отглаженная рубашка в острой галочке ворота бежевого свитера, голубые джинсы, руки небрежно и очень знакомо заложены большими пальцами в карманы. Обе руки. Стив отступает на ступеньку ниже, и ему кажется, что на самом деле всё ему просто приснилось. Не было никакой войны, никакой сыворотки, никакого вагона, никакого самолёта. Не было Пегги, не было «Щ.И.Т.а». Он просто спал. А теперь проснулся и снова смотрит на Баки снизу вверх. Потому что он просто Малыш Стиви, дохляк, которого били в каждой подворотне Бруклина. Били, пока не приходил рослый и красивый Баки. Баки смотрит на него, молчит — и улыбка становится ещё более странной. Стив задерживает дыхание, перехватывает удобнее пакет слив и теряется. Снежинки медленно опускаются между ними в безмолвии. Как будто невидимая стена, по ту сторону которой — Баки. Какой-то другой, новый. Зимний Баки. — Знаешь, — он первым обрывает молчание. — Сливы в декабре уже не те, что в июле. — Я плохо разбираюсь в сливах, — мямлит Стив. Баки вздыхает, открывает дверь шире и скрывается в ярко освещённом коридоре. Стив следует за ним. *** Баки стоит, прислонившись затылком к ровной и холодной стене. Это отрезвляет его и не даёт заорать фразу, которая вертится на языке уже несколько минут. Катись ты со своими сливами, Стиви. Баки очень хочет сказать это вслух, но вспоминает одно морозное Рождество, подёрнутое в сознании сепией — и поэтому молча смотрит, как пальцы Стива путаются в шнурках. Стив распрямляется, и на его лице начинает расцветать неуверенная улыбка шестнадцатилетнего наивного подростка. Длится это недолго. Баки ещё не успевает подобрать слова, чтобы начать трудный разговор, как в руках Стива оказывается лежавший на зеркале тюбик помады. Стив медленно выкручивает её, мажет ярко-красным по тыльной стороне ладони, и мрачнеет. Он начинает что-то понимать. — Надеюсь, не твоя, — хмуро произносит он и кладёт помаду на место. — Нет, — выдыхает Баки. — Угадал. Улыбка Стива становится кривой и несчастной, как будто по ней вмазали. Правая рука Баки лезет глубже в карман за платком, но там нет платка, Стиву не шестнадцать, да и врезал ему сам Баки. — Что ж, ты всегда любил девчонок, — Стив пытается быть любезным. Любезность Баки вдруг испаряется. — Говорят, ты тоже полюбил. Стив мнётся с ноги на ногу, хочет что-то сказать, смотрит за плечо Баки — и застывает. Баки поворачивается за взглядом Роджерса. На крючке висит кожаная куртка Наташи. Вот и славно, что он сам догадался, на какое дно залегла агент Романофф. *** Стив сидит на кухне и держится за голову. Всё вокруг заполняется метками, оставленными Наташей, невидимыми сначала — пёстрая кружка с отпечатком пухлых губ, мягкие тапочки, задвинутые под стол, красный стикер на холодильнике… — Всё это время, — вдруг стонет Стив. — Всё это время?! Баки молча хозяйничает на другой половине кухни, щёлкая кнопочкой электрочайника. Стив смотрит на всё это со стороны, он видит каждое движение в цветной раскадровке. Баки берёт с полки фиолетовую кружку, Баки кидает в неё чайный пакетик с зелёным ярлыком, Баки ставит её на белую столешницу перед Стивом. Стив пытается отодвинуть кружку, но Баки останавливает его. — Во-первых, ты замёрз, — говорит он. — Во-вторых, это не её, это Клинта. В голове Стива не укладывается ничего. Он машинально берёт кружку, делает глоток, обжигается и ставит её на место. Стив не может представить, как Баки обошёлся без него, как у него появилась рука, как он стал отменной домохозяюшкой и — главное — как можно жить с Наташей. Баки моет тёмно-лиловые сливы и кладёт их в глубокую красную тарелку. Берёт одну из них. Задумывается о чём-то своём. Кладёт обратно. — В этот раз — с четвёртого июля, — подчёркнуто-нейтрально называет Баки дату и режет Стива без ножа. Стив не сразу понимает, что значат слова «в этот раз». Он начинает осознавать экономные и осторожные выражения Баки только после того, как его обжигает следующий автоматический глоток чая. — Ты знал её раньше? — Не просто знал. Взгляд Баки направлен куда-то в стену. Там нет ничего интересного, кроме педантично уложенной белой плиточки. Стив потирает виски. — Вы работали вместе. Баки очень долго молчит. Он ещё никогда так долго не подбирал слова в разговоре. — Я в ответе за неё, Стив. Ты всегда был героем, — очень тихо говорит он спустя паузу длиной в целый пропущенный ими век. — Ты был им даже тогда, когда я мог унести тебя куда угодно на одном плече. Когда я вытирал кровь с твоего лица. Когда ты хотел попасть на фронт, а над тобой смеялись комиссии всех штатов. Я… всегда был обычным. И стал чудовищем. И я виноват в том, что чудовище сделали из неё. Стив поднимает голову — и видит, как на самом деле устал Баки, какие глубокие тени залегли у него под глазами. Он хочет задать вопрос, но чувствует, что этого не стоит делать, что ответ на него лежит вне прав самого Баки. Это тайна Наташи. И он не уверен, что хочет в неё лезть. Он бессилен перед каким-то их общим прошлым, перед очередной страницей, которую Баки вклеил в растерзанный Зимним Солдатом дневник своей памяти. — Я в ответе за неё, — почти что одними губами говорит Баки. Но говорит твёрдо, как человек, который сделал выбор. *** Стив поднимается с табуретки. Подходит к Баки. Смотрит на него — уже сверху вниз. Обнимает, прижимая стриженую по-бруклински голову к груди, ерошит волосы ладонью. Баки молчит, уткнувшись в придурочный свитер с оленями, подаренный Шерон на Рождество, и Стив откуда-то знает, что Баки не плачет только потому, что совсем недавно выплакал всё до капли. *** Сливы немного горчат, но за день Стив и Баки уничтожают их почти все. Стив больше не спрашивает ничего о Наташе. Баки не вспоминает о существовании Шерон. События новых дней растворяются в том, о чём больно говорить, но очень хочется. Они оба пытаются дотянуться рукой до своего дома, до старого Бруклина, в котором будущее казалось безоблачным и простым. До того Бруклина, в котором Баки был уверен, что может защитить Стива и весь мир. До того Бруклина, где Стив знал, что Баки принадлежит только ему. До того Бруклина, где оба боялись быть друг для друга кем-то ещё более важным. Когда небо сковывает вечерняя синева, к дому подъезжает такси. У Стива нет обратного билета, но он не в силах признаться в этом Баки. Только закрывая дверь такси, Стив спрашивает, кивая на руку Баки: — Неужели Старк? Баки качает головой и смущённо улыбается. — Наташа, — коротко и добродушно заключает Стив. — И Т’Чалла. И, наверное, немного Клинт. Стив почему-то испытывает непонятное облегчение. Он закрывает дверь и машет Баки рукой. Тот поднимает в ответ правую руку, стоя под снегом в свитере. За его спиной из приоткрытой двери льётся золотистый свет. — Куда едем? — интересуется таксист. — «Старк индастрис», — произносит Стив, не задумываясь ни на минуту. Ведь когда-то Наташа говорила, что со всем плохим непременно нужно расстаться в уходящем году. И Стив внезапно для себя уезжает с лёгким сердцем, оставляя позади дом Джеймса Барнса. Дом, который тому удалось обрести. *** Наташа возвращается почти к полуночи в подозрительно тихий коттедж. Она беззвучно снимает сапоги в прихожей, чувствуя, как сжимается в горле и проваливается дальше комок. Впервые за долгое время Джеймс её не встречает, и это становится для неё красноречивым печальным знаком. Наташа проходит на пустую кухню. Белый кафель отдаёт чем-то неприятно медицинским. В конце концов, она знала, чем всё это кончится. Наташа напоминает себе, что большие девочки не плачут, и на нетвёрдых ногах заходит в спальню. Рука не сразу попадает по выключателю, как будто даже стена стала чужой. Она включает свет со второй попытки и вздрагивает. Джеймс сидит на разложенном диване лицом к окну. Он никуда не ушёл. — Тебя очень долго не было. Не уснёшь завтра до прихода Клинта? Джеймс улыбается, оборачиваясь к ней через левое плечо. Наташа пытается скрыть облегчение, но слишком громко рушится на диван рядом с ним и слишком прерывисто и долго выдыхает. — Они горчат, — предупреждает Джеймс и протягивает ей сливу, бережно зажатую в металлических пальцах. Наташа наконец улыбается в ответ и откусывает от неё кусочек.