Home is where the heart is

Когда всё только начинается, Баки кажется, что он завёл себе не женщину, а гулящую самостоятельную кошку. Он не знает, когда Наташа придёт, и не знает, когда она исчезнет. Она умеет бесшумно одеваться и поворачивать ключи в замке так, что Баки не слышит этого и не просыпается. Они почти не разговаривают, а когда Наташа открывает рот, его хочется поскорее заткнуть. Любым доступным способом. Потому что она всегда говорит ему что-то обидное или шутит. Ей не нравится, как он поёт, не нравится, как он одет, не нравится, как он пострижен. Щетину так и вовсе она называет «бродяжьей» или «поросячьей». Тем не менее, Баки ловит себя на мысли, что он любит, когда приходит Наташа. Наташа привозит новости, еду и секс, и этим она гораздо лучше Клинта, который привозит только еду. А когда Клинт решает рассказать что-нибудь о Стиве, становится ещё хуже. Наташа никогда не говорит о Роджерсе. Иногда она раздражает его, потому что напоминает бракованный кусок паззла, который вдруг оказывается последним и криво вырезанным, и никак не хочет вставать на место. Что-то в ней кажется знакомым до боли, но он не может понять, что именно. В такие минуты Баки бесит всё — и её вечная манера натягивать его футболки, которые потом нестерпимо пахнут духами, и привычка хозяйничать в его холодильнике, и то, что она приходит к нему в таком виде, в каком наверняка даже не выбегает за хлебом. Наташа никогда не похожа на женщину, которая пришла к любовнику — она даже не красится и не надевает красивой одежды. За исключением белья, но оно не считается, потому что Баки всё равно не успевает его разглядеть. И это мелочи по сравнению с тем, что он так и не может понять, какого чёрта между ними происходит. Говорить об этом с Наташей кажется ему неуместным — зачем говорить о сексе, когда можно им заниматься? Баки даже пытается посоветоваться об этом с Клинтом, но тот, мерзко хохоча, называет их отношения «регулярной гастрономической порнографией» и советует «не заморачиваться». И Баки почему-то обижается. *** Так проходит всё лето. В конце августа становится холодно по ночам, и перед сном Баки натягивает мятую футболку, брошенную Наташей на тумбочке пару часов назад. После этого он ворочается всю ночь и не может уснуть. *** Два следующих дня кажутся очень длинными. Длиннее всего «домашнего ареста». За окном внезапно заряжает дождь, и Баки чувствует себя почти по-книжному необъяснимо тоскливо. Его не развлекают ни телевизор, ни журналы. Баки объясняет себе это исключительно испортившейся погодой. Когда заявляется промокшая Наташа, он даже не даёт ей выгрузить продукты, с порога утаскивая в комнату, как первобытный человек — свою добычу в пещеру. Ночью она пытается уйти по-тихому, но, вопреки ожиданиям, Баки не спит. Он прижимает её единственной рукой к себе, крепко и абсолютно безвыходно. — Мне надо идти, — осторожно говорит Наташа. — Нет, — отвечает Баки. И Наташа остаётся. *** Сон Баки становится очень крепким, хотя Наташа занимает неожиданно много места — и на проклятом скрипучем диване, и в доме. Её присутствие постепенно проникает во все комнаты, и это происходит совершенно незаметно. Однажды утром Баки понимает, что брать гель для душа с полки не глядя больше нельзя, иначе весь день придётся пахнуть цветочками. Примерно в это же мгновение Баки осознаёт, что Наташа находится в доме уже неделю. Он заглядывает в спальню после душа, всё ещё завязывая на бёдрах полотенце. Бывшая гулящая кошка восседает на его диване среди мятых подушек и простыней в дурацкой клетчатой пижаме с огромной миской начос, увлечённо наблюдая за сюжетом какого-то мультика. — С каких это пор мы живём вместе? — интересуется Баки. — Мы же живём вместе? Наташа, как обычно, не отвечает, потому что её неопределённое движение плечом с набитым ртом на ответ не тянет. Когда Баки настойчиво повторяет вопрос, она встаёт с дивана и сводит на нет все его усилия по завязыванию полотенца. Баки засчитывает это за положительный ответ. *** Рождённый в прошлом веке Баки только теперь понимает, как ошибался, считая, что женщина в доме — это вкусная еда и порядок. В два щелчка Наташа превращает холостяцкое унылое запустение в элегантный ненавязчивый хаос, наполненный ею, её вещами и запахами. Впрочем, это Баки почему-то даже нравится. А вот на готовку у неё никогда не хватает времени, поэтому в их холодильнике сплошные полуфабрикаты. Одним осенним утром Баки ищет, чем позавтракать, окидывает взглядом таможенника содержимое холодильника, и искренне не понимает, как балерина, пусть и бывшая, может этим питаться. И захлопывает холодильник, пронзённый этой странной мыслью. Балерина? Почему балерина? Он оглядывается на Наташу. Та прихлёбывает кофе из огромной кружки, смотрит на ноутбуке какие-то смешные ролики и хохочет, качаясь на табуретке. С горячего бутерброда в её руке стекает расплавившийся жёлтый сыр. Вдогонку память подкидывает ему образ Чёрной Вдовы на поле боя, и Баки передёргивает плечами. Балет тут вообще ни при чём, однозначно решает он, вытаскивая из холодильника огромную коробку наггетсов. *** Клинт заезжает гораздо чаще с тех пор, как Наташа поселилась в доме. Он больше не заговаривает о Стиве, не упоминает никого по фамилии Картер, и Баки подозревает, что Бартон додумался до этого не сам. В его визиты Наташа разговаривает больше, чем за целую неделю наедине с Баки, и чаще смеётся, и становится обычно-беззаботной. Она, оказывается, даже умеет шутить по-доброму. Баки чаще просто наблюдает за ними, даже немного обижаясь, что она так ведёт себя с Клинтом, и наконец ловит себя на мысли, что очень старается её вспомнить. Но ему незнакомо всё — и смех Наташи, и её движения, и жесты её рук. Поэтому Баки приходит к мысли, что знал другого человека, просто очень похожего, и успокаивается. *** В ноябре Наташа первой соображает, что у Баки нет тёплых вещей. Да и вообще почти никаких нет. Он всё ещё скрывается, поэтому она сама едет за обновками. Баки поражён тем, что Наташа ни разу не ошибается ни с размером, ни с цветом, ни с моделью. Когда он примеряет одежду перед зеркалом, ему не нравится лишь пустой левый рукав. Дело доходит до строгого костюма. Баки надевает его и смотрит на себя в зеркало особенно пристально. Потом на глазах изумлённой Наташи очень быстро снимает костюм, кое-как складывает его одной рукой и надолго запирается в ванной. Так чисто он не брился уже давно. Возможно, в последний раз это было в сороковых. Когда он появляется перед Наташей, та подходит к нему очень близко и проводит рукой по его щеке с удивительно довольной и тёплой улыбкой. С такой, что Баки почти не узнаёт язвительную Чёрную Вдову. На следующий день Наташа приносит машинку для стрижки волос и ножницы, и через два часа подопытный кролик видит в зеркале Джеймса Бьюкенена Барнса. *** Постепенно Баки окончательно привыкает к ней и к странным отношениям, которым никак не может подобрать названия. Ненависть к себе медленно проходит, как и шумиха вокруг Зимнего Солдата. Он всё чаще ловит себя на мысли, что обычно называет это «нормальной жизнью», и соглашается с собой, потому что именно так она, наверное, и выглядит. Баки старается не думать, что совместная жизнь бывшей русской шпионки и бывшего беспамятного оружия русских спецслужб не может быть нормальной по определению. Он принимает и Наташины колкости, и их совместное долгое молчание, и заботу о себе, которая его когда-то смущала. За всем этим он почти не думает о Стиве, который исчез со всех радаров. Единственное, что действительно мешает Баки чувствовать себя прежним — отсутствие руки. *** Вечером, где-то за две недели до Рождества, Баки выходит из душа как раз вовремя, чтобы услышать, как Наташа говорит кому-то по телефону «спасибо, котик». От этого внутри Баки всё неясным образом переворачивается. Он бросает полотенце на пол, подходит к Наташе широкими злыми шагами и выхватывает телефон. — Что ты делаешь? — возмущённо спрашивает Наташа, пока Баки открывает последние вызовы и смотрит на контакт Т’Чаллы. Баки не отвечает, потому что сам не понимает, как Наташа может вызывать те же эмоции, которые вызывал Стив. Он просто кладёт телефон высоко на шкаф с каменным лицом, сгребает Наташу в охапку и кидает на разложенный диван. Она смотрит на него странным, сдавленно-растерянным, не своим взглядом, когда он усаживается сверху на её бёдра, не давая ей подняться, и мокрая сильная рука скользит к горлу, к воротнику блузки. — Котик? — спрашивает он, с внезапной яростью отрывая верхнюю пуговицу. Пока Наташа непонимающе моргает, задержав дыхание, следом отправляются вторая и третья. Они отлетают куда-то под шкаф с дробящим глухим стуком, отлично слышным в тишине. — Котик? — уточняет Баки, склоняясь над Наташей и заглядывая в её глаза. Необъяснимая ярость сменяется лёгким замешательством, но он успевает взять себя в руки. Почему она так смотрит на него?.. Почему это опять так знакомо? — Как мне ещё его называть? — вдруг вскипает Наташа, и её взгляд становится обычным. Она пытается убрать со своей груди руку Баки. — Ты что, ревнуешь? Баки выпрямляется и на мгновение становится растерянным, как маленький мальчик. От случайного прозрения он поднимается и очень хочет уйти из комнаты. И даже почти это делает. Он действительно её ревнует. Значит ли это… — Почему ты вообще никак не называешь меня? — вдруг спрашивает он почти обиженно, разворачиваясь в дверях. Наташа садится на постели, придерживает порванную блузку на груди. В её лице что-то неуловимо меняется, и от этого в висках Баки начинает пульсировать уже забытое желание вспомнить нечто неизвестное. — Джеймс, — тихо произносит она. Внутри Баки что-то ломается, но там сломано уже так много всего, что он этого почти не замечает. Он просто садится рядом с диваном, обхватывает колени Наташи единственной рукой и молча утыкается в них носом. Зимнему Солдату почему-то знакома эта ладонь, которая неловко гладит коротко стриженый затылок. Джеймс не может вспомнить ничего, и от этого хочется кричать. *** Двадцать четвёртого декабря Наташа будит его в безбожную рань. После того случая они разговаривают ещё меньше обычного, но гораздо чаще обнимаются в тишине. Вот и сейчас она молча натягивает на него рубашку, джинсы, свитер и куртку. — Пора, — говорит Наташа. — Куда? — Это сюрприз. Баки чувствует себя неудобно и непривычно, наблюдая, как Наташа завязывает ему шнурки. Однако ещё непривычнее оказывается спустя месяцы домашнего ареста садиться в машину. Это не автомобиль Клинта, хотя за рулём он. Это какая-то незнакомая тонированная тачка. — Вы собираетесь меня убить, — предполагает Баки с кривой усмешкой. — Конечно, — не моргнув глазом, отвечает Клинт. — Ты слишком много ешь. Наташа рефлекторно порывается сесть впереди, но в последний момент передумывает, садится рядом с Баки и укладывает его голову к себе на колени. Баки думает, что даже если сейчас они вывезут его к уединённому лесному канадскому озеру и утопят в проруби, последняя поездка будет не такой уж плохой. По крайней мере, это поездка, а не наворачивание кругов по надоевшему дому в глуши. И к тому же он рядом с Наташей. *** Они привозят его в какую-то клинику и ведут длинными коридорами. Баки начинает смутно догадываться о том, что сейчас произойдёт, но всё ещё не может в это поверить. Клинт остаётся у широких железных дверей «подсобного помещения». — Не забудь сказать спасибо котику, как вылезешь, — машет он рукой. За дверью обнаруживаются несколько специалистов из Ваканды, операционный стол и техническая начинка, достойная лаборатории Старка. Или лаборатории «Гидры». При этой мысли Баки содрогается, но Наташа сжимает его ладонь, и тогда ему хватает храбрости, чтобы улечься под слепящую лампу. Глаза слезятся, но он видит, что Наташа маячит где-то рядом. Её рыжие волосы вообще трудно где-то потерять. Наркоз действует медленно, но неотвратимо. Наташа превращается в яркое пятно на фоне вакандских врачей и учёных. — Всё будет… нормально, Джеймс, — говорит яркое пятно. — Подумай о том, что ты сможешь творить двумя руками. Баки улыбается. Просто от наркоза хочется улыбаться. *** — Ещё раз, — слышит он голос Зимнего Солдата. Кто-то тоненький и слабый послушно выворачивается из его захвата и измученно сдувает рыжую чёлку. — Ещё раз, — требует он. Этот кто-то снова отводит в сторону железную руку и выскальзывает. Так же упрямо, как делает это Наташа, когда память пытается дотронуться до неё. — Ещё раз, — чеканит Зимний Солдат. И это происходит ещё раз. — Хорошо, Наталья, — одобряет он. — Хорошо для балерины. И Джеймс проваливается глубже, будто снова летит в снежную холодную пропасть. *** Они его ни за что не удержат. — Не смейте! — кричит он, и железная рука выворачивает до хруста чьё-то запястье. — Не увозите её! Её нельзя увозить! — Она должна пройти инициацию, — говорит сухой и жёсткий голос. — И ты знал это. Именно твои действия ускорили развитие событий, Солдат. По коридору вдалеке громыхает железная советская каталка, и Зимний Солдат, Джеймс Барнс, задыхается, пойманный своими мучителями. Пойманный их общими мучителями. Она ведь верила, что у них получится убежать. Но ещё не поздно. — Наташа — моя! Джеймс прикладывает лицом к стенке одного противника. Потом с холодной точностью вышколенного убийцы бьёт зажатым в руке неизвестно где утащенным, скальпелем — другого, и в стерильном до тошноты коридоре пахнет железом. Секунда — и он бежит к каталке, он почти успевает. Он отшвыривает проклятых коновалов, которые не должны к ней прикоснуться. Он ведь обещал, что они сбегут. И они обязательно сбегут. Он сможет спасти то, что ему дорого. Раньше не получалось, но именно поэтому должно получиться сейчас. — Наташа!!! — кричит он, и рыжая девушка на каталке открывает глаза, борясь с усыпляющим её наркозом. — Наташа, я пришёл, я заберу вас! «Кого — вас?..» В глазах девушки на секунду мелькает радость. Такая радость, от которой становится тепло на душе. Джеймс протягивает к ней руку и касается хрупких слабеньких пальцев. Но тут позади слышится слишком много шагов. Слишком много даже для него. Девушка больше не может бороться с наркозом. Она засыпает, и за ней закрываются двери, и она не слышит, как истошно кричит Джеймс Барнс, которого уводят хозяева Зимнего Солдата… *** Свет пробивается сквозь ресницы. — Почему он плачет? — слышится взволнованный голос, который ещё никогда не был таким родным. — Все отходят от наркоза по-разному, — отвечает кто-то. Баки не торопится открывать глаза и чувствует, как рука Наташи вытирает с его лица слёзы. Это поражает его даже сильнее, чем шевелящиеся пальцы собственной левой руки. Он хочет перестать реветь как девчонка, но не может, и в конце концов всхлипывает слишком громко. — Эй, ты притворяешься, — голос Наташи становится настолько привычным, что Баки хочет засмеяться, но от этого слёзы льются ещё сильнее. — Эй! Ты чего? Она толкает его в бок, и он наконец пытается на неё посмотреть. Свет слишком яркий. Наташа слишком яркая. Баки понимает, что обязан подняться. Прямо сейчас. Плевать, что адски кружится голова. — Куда! Лежи! — Наташа ругается, упираясь дрожащими ладонями в его плечи. — Ты что, боишься опоздать на рождественский ужин? Подниматься ещё нельзя! Ты меня беспокоишь, я сейчас позову Клинта, чтобы… — Извини. — Что? — Извини, что опоздал, Наташа. Наташа странно затихает, когда наконец получается сделать то, чего хочется больше всего на свете. Баки всё ещё не может на неё смотреть. Но он точно знает, что давно не чувствовал себя таким полноценным, как сейчас. Когда он обнимает свою Наташу двумя руками.