Динамическое парение

И свет во тьме светит, и тьма не объяла его. (Ин.1:5)

Все, что Курт слышал, доносилось будто бы сквозь плотный слой воды. У него болела голова, и не хотели подниматься веки, а громкая ругань у кровати иголками вонзалась в виски. Он слышал возню, хлопанье дверей, злобные крики и шиканье Джин Грей, а еще металлический звон перьев. Скотт возмущенно шипел, что Уоррену сюда нельзя, Уоррен в тон ему отвечал, что сам разберется, что делать. А потом Курт услышал стук чьего-то тела об стену, снова лязг перьев, и кровать под ним немного просела сбоку. Все, что Уоррен видел, это был Курт в белой одежде, завернутый в белое одеяло, лежащий на горе белых подушек. Перебинтована голова, тонкие хрупкие руки, спокойное расслабленное лицо и ниточка капельницы к вене. Насколько Уоррен знал, больший урон нанес не он нечаянной колотой раной, а Хэнк, когда с перепугу его выронил, и Курт треснулся головой о каменную кладку крыши. Вагнер не подавал признаков жизни, даже не хмурился, когда Скотт фурией выговаривал Уортингтону все, что о нем думает. — Саммерс, по здорову, нахер иди, пока сам можешь. Курт почувствовал, как к его руке прикасаются прохладные пальцы, крепко сжимают запястье бойцовской хваткой, а потом ворвались бас Хэнка, язвительные комментарии Рейвен и мягкий успокаивающий голос профессора Ксавьера. Уоррен что-то отвечал им жестким тоном, задел проводок, тянущийся к предплечью Вагнера. Курт поморщился, Уоррен резко отдернул руку, Курт потянулся за прикосновением, но не смог в полной мере даже дернуться. Уоррену сказали, что Курт вряд ли будет рад видеть его, когда очнется. Оторвали от едва пошевелившегося Вагнера, уволокли почти за плечи, но ему все равно показалось, что ресницы Курта дрогнули. Правда, и брови нахмурились. И немного обнажились клыки на вздохе. Наверное, и правда не захочет видеть. Курт выздоравливал быстро, буквально через неделю был на ногах, через две — вместе со всеми на тренировках. Теперь узор на его лице прерывался еще одним шрамом — продольным швом на лбу, почти незаметным, если не вглядываться. А еще чуть-чуть ниже ребер была маленькая впадинка от металлического пера. Уоррена в особняке не было. Джин говорила, что чувствует его где-то в городе. Питер говорил, что о нем нет ни вестей, ни новостей, но исправно мотался каждый вечер в Нью-Йорк. Скотт говорил не лезть к этому петуху. Курта не сразу пускали в город, только когда Рейвен надоели его тяжелые грустные вздохи, Хэнк заверил, что все раны зажили, а профессор Ксавьер дал ему, Скотту и Джубили специальную миссию под присмотром доктора МакКоя — отыскать девчонку-мутанта, которая сбежала из своего родного городка и побирается по Нью-Йорку неприкаянной неудачливой воришкой. Все шло по плану до тех пор, пока девочка, им не поверившая и решившая, что ее сдадут на опыты, не оплавила асфальт вокруг его ног. Остальные бросились ловить и убеждать мутантку, а Курт стоял в темном переходе, не в силах двинуться, и пытался расковырять бетонные оковы. А потом он услышал шаги и поднял глаза. Перед ним стоял человек, направивший ствол прямо ему в лоб, с совершенно безумным взглядом и почти что пеной у рта. Вагнер сдавленно захрипел от страха, попытался переместиться, но бетон держал крепко и не давал в полной мере применить способности. Человек с перекошенным лицом говорил что-то про смерть всех вокруг него и Апокалипсиса, а потом щелкнул предохранителем и возвел курок. Курт зажмурился, сжался и прикрыл голову руками, будто бы это могло спасти от пули. Раздался громкий выстрел, эхом отразившийся от каменных узких стен домов, и громкий звон удара одного железного предмета о другой. Курт приоткрыл один глаз. Над его головой был сплошной щит металлических перьев. Уоррен спикировал с крыши так быстро, что ноги от глухого удара об землю до сих немного подрагивали. Он не дал времени этому психу стрелять во второй раз, метнулся вперед с крыльями наперевес, вышиб одной подсечкой у него пистолет, вторым жестким ударом — жизнь. Коготь со знакомым противным скрежетом перерезал ему глотку, и сопровождающий булькающий звук ударил по нервам. Оборачиваться было даже чуточку страшнее, чем кидаться на безумца с огнестрельным. Курт стоял и не верящим взглядом смотрел на него. Уоррен пожал плечами, мол, не стоит благодарности, обычное заурядное дело, а потом глянул странным волчьим взглядом без тени ухмылки, с гранитной серьезностью, приблизился в два стремительных шага. Курт почувствовал тяжелую руку там, где шея переходит в плечо, холодные пальцы пробежались по коже, сжали челюсть и приподняли голову. Уоррен смотрел на него из-под опущенных ресниц пару мгновений, поддался вперед. А потом Курт невпопад ляпнул, ляпнул не подумав, ляпнул: — Ты убил его. И зажмурился. Уоррен замер, хмыкнул, скривив губы, а потом отошел назад так же быстро, как явился посреди темноты этого черного закоулка. Курт все еще стоял с закрытыми глазами, напряженный, будто струна, с мелко подрагивающим из стороны в сторону хвостом. Уоррену хотелось смеяться больше, чем грустить, когда Курт наугад, не поднимая век, несмело протянул руку, зашатался и чуть не упал, все еще прикованный к асфальту. — Ну да, — Уоррен подумал, что стоит освободить Курта из плена, только еще не решил, как: зрелищно или безопасно. Последнее «зрелищно» кончилось неудачно. — Убил. Ты бы не убил мудака, который гоняется за мутантами с пушкой наперевес? Полиция его не ловит, козлы. Хотя, можешь не отвечать, я без телепатии знаю твой излишне праведный ответ. Курт бы не убил. Он переводил взгляд то на труп этого человека с раскинутыми руками и лужицей темной крови у головы, то на замершего задумавшегося Уоррена. Уоррен интуитивно знал, что его вроде как ни в чем не винят, но в уголках глаз Курта собрался едкий укор и совсем немножечко страха. А еще Уоррен слышал топот звериных лап Маккоя и каблучков Джубили. Он отходил назад, постепенно раскрывая крылья. Курт дернулся было к нему, с какой-то детской обидой глянул на свои ноги, с той же самой обидой и недоумением глянул уже на него. Там, за поворотом, слышался голос Скотта, зовущий Курта по имени и спрашивающий, все ли с ним в порядке. Уоррен, конечно, очень желал ему едко ответить, но встречи с Саммерсом не жаждал. — Я хотел тебя видеть! — воскликнул Курт, сжимая руки в кулаки и складывая брови домиком. — Вау, — ответил Уоррен, взмахнул крыльями, взметнув вокруг себя облачко пыли, и поднялся в воздух. Курт нашел его потом с помощью Питера. Темнело, майское солнце убегало с неба с суетливой поспешностью, Уоррен с невозмутимым знанием дела возился у клеток на крыше. Курт возник неподалеку от него, вспугнув пару голубей и заставив Уоррена ощутимо вздрогнуть от неожиданности и выронить мешок с кормом. Уортингтон ругался, успокаивая голубей, а Курт нерешительно топтался на месте, осматривая получердачную голубятню, и улыбался, глядя на умиротворенную картину мутанта и его подопечных. — А вот ты прям со своей синей рожей сразу в кафешку на кассу устроишься мигом, да? Я на тебя посмотрю, как ты приятного аппетита желать будешь, а тебе посетители спасибо говорить. Что было — туда и пришел, — сказал Уоррен, заметив его веселое настроение и тут же его испортив. Курт вздохнул и опустил уши, — Я, в смысле, хотел сказать, что мутантам трудно найти работу, и ты не будешь исключением. А вообще из всех уродов, ты пока что самый красивый. Голуби Курта почему-то боялись и перебегали в другой конец чердака, как только он приближался, поэтому его выгнали прочь и сказали не входить за порог. Он сидел на шатком стуле и говорил с Уорреном так, как давно уже не было — ни о чем не думая, о всякой чепухе, а недалеко от него была окраина светящегося города, слышался стук скорого поезда и гудки машин. — Лоб болит? Или там, где перо было? — спросил Уоррен, деловито сложив руки на груди. — Nein. Все хорошо. Я бить голову часто, — безмятежно улыбнулся Курт во все клыки. — Мама в детстве роняла, оно видно. — Я не иметь мамы. Уоррен вскинул брови и прокашлялся. Курт снова улыбнулся, не понимая, почему обстановка слегка накалилась, а потом вдруг осознал, ойкнул и округлил глаза. Уоррен развернулся, ушел куда-то вглубь чердака, загремел замком от голубиной клетки. Курт смутился, лихорадочно придумывая, что бы такое сказать. Он не обиделся ни капли, даже не обратил внимания, но ему было неловко за то, что Уоррену теперь было неловко, и он опять запутался, пока не явился Уортингтон. — У меня ее тоже нет, — пожав плечами и настолько спокойно, что Вагнер даже ушами пошевелил, словно пес, желающий услышать нотки боли. Боли не было. Голуби привыкли к частому гостю и больше не пугались. Уоррен работал в трех разных голубятнях и не особо парился о своем будущем, жил в комнатке над самым потолком, где половина была скошена крышей, и летал. Он не высыпался, в волосах иногда запутывались белые перышки, но в целом — совершенно счастлив. Курт не спрашивал, почему он не возвращался на арену. Уоррен не отвечал, что просто не хотел снова быть совершенно таким же, когда можно пойти другим путем. Они сидели на крыше и кормили птиц. Жирные заводские голуби, уже сытые, сидели в своих клетках, а бедные запуганные городские, серые и голенастые, осторожно садились вокруг и боялись приближаться к Вагнеру, зато охотно оккупировали плечи и руки Уоррена. Курт сказал, что они принимает его за своего, и получил пинок по коленке. Уоррен обозвал его неуклюжим инвалидом, когда Курт в попытке сложить пальцы лодочкой рассыпал почти все зерно, схватил за руки, показал, как, и так и остался придерживать хлипкую конструкцию. У Уоррена всегда были холодные и немного шершавые руки. Курт нервно проглатывал окончания слов и иногда срывался то на смущенное бормотание под нос, то на громкую тараторящую речь с акцентом. Уоррен был спокоен, как сытый удав, и, кажется, ощущал себя таким же довольным. — Он так и сказал? — вдруг перескочил с темы на тему Уортингтон. Курт непонимающе склонил голову, переняв птичью привычку от Уоррена. Они только-только закончили обсуждать новые корабли в Нью-Йорском порту и наплыв мексиканцев в квартале чуть южнее этого дома, поэтому Курт потерял нить разговора. Уоррен стал серьезней враз, сжал челюсть, нахмурился и глядел на него в ожидании ответа чересчур внимательно. — Апокалипсис сказал, что я никчемный? Уоррен так и не понял, почему Курт вдруг приоткрыл рот как будто бы в ужасе, забегал глазами, схватил его за плечи, почти повалив на спину, и вспугнул голубей, рассыпав зерно. Вообще устроив бедлам своим резким внезапным движением, от которого, Уоррен не признается, конечно, сердце от неожиданности зашлось в бешеном ритме. Они вскочили на ноги почти синхронно, так же одновременно друг от друга отскочили. — Ебать, Курт, ты больной идиот. Какого хрена вообще? Уоррен все еще настороженно следил за ним, готовый ко всем непредвиденным действиям, склонив низко голову и, как щит, держа крылья. Курт же стоял шомполом, попытался что-то там вякнуть про его голову, профессора и прочие дела почти годовой давности. — Да все нормально у меня с башней, а вот насчет твоей я серьезно сомневаюсь, тупица. Я все помню. Всё… Всё реально охуенно, кроме одного: он правда так сказал? — Ja, — ответил Курт как-то грустно. Уоррену не было грустно. Уоррен вдруг понял, что ему совершенно насрать. Он так и хмыкнул, всем видом показывая, что ну и пусть. Он-то знает, кто прав. — Я не считать никчемным тебя, — добавил Курт, осторожно подходя ближе. — Я знаю, у меня вообще-то есть глаза, — попытался оскалиться Уоррен, но вместо этого, вот уж что еще неожиданней, появилась улыбка, чуть кривоватая, но настоящая. Вообще Уоррен жил так, как умел. Курт был наблюдательным засранцем и подметил, что он каждый раз вытаскивает новые кошельки из своих карманов. Пришлось признаться, что кошельки из карманов чужих, и периодически появляющиеся на лице ссадины, синяки и порезы тоже не результаты падений. Уоррен считал себя правым, но ничего больше не говорил, отмалчивался и хмурился до тех пор, пока проповеди Курта не стали чудиться ему в каждом его действии и слове. Вагнер то ли специально, то ли действительно давил на совесть в надежде ее вообще отыскать. Отыскал, падла. В какой-то момент Уоррен плюнул и сделал то, что не делал никогда — мало того, что поймал вора, так и вернул девушке ее сумку. Девушку эту он видел, она ходила сначала брюхатая, а теперь каждый день за подгузниками и жратвой. Сумка была потертая, воняла некачественной китайской кожей, на ее дне, посреди вороха из сосок и пачек сухого молока лежал такой же потертый и испытанный жизнью кошелек с парой долларов. Уоррен подумал ей доложить туда денег, а потом сам себя отдернул — у этого города должен быть другой супергерой. С крыш было видно все. Со зрением Уоррена — даже больше. Он, пролетая над городом, где жители попросту не умеют смотреть на небо, замечал любого морального выблядка, любого обделенного, иногда спускался и спасал какого-нибудь дрыщеватого пидорка от латиноамериканских подонков, иногда сам ловил таких же подонков, иногда убивал их, ночью, пока никто не видит, пока не нужно кормить голубей, пока не пришел Курт. Иногда — не всегда. Довольно редко, при хорошем настроении. Ему нравилось спасать и быть героем. Но становиться официальным защитником этого района при заброшенных заводах и косых общежитиях он не собирался. Творить добро от нечего делать — это пожалуйста. А потом он как-то увлекся, выслеживая бородатого чернокожего педофила уже третий день подряд, что не заметил, как в заголовках местной газетенки, где буквы смывались от простого прикосновения к бумаге, было написано о крылатом мутанте. И как эта же статья перекочевала в уже большую газету, а потом и дальше, и больше. Курт прибежал к нему с радостной и смущенной миной, улыбаясь во все тридцать два. В журнале желтой прессы было его фото, смазанное и плохо просматриваемое — в черном небе черный парящий силуэт, только крылья предательски отсвечивали от фонарей и неоновых огней. Уоррен матерился, спрятав лицо в ладони, и почти вырывал свои кудри от бессилия и собственной тупости, а Курт почему-то радовался, вился вокруг него и все говорил: — А потом, быть может, позже, ты будешь с нами и прийти с профессором Ксавьер на конференции в костюме, с большими красивыми крыльями и будет говорить, что да, это мы, и все мы, Люди Икс, мы не делать людям только зло, но мы можем их защитить! Помнишь, мы есть должны защищать слабых? Это будет так круто! И все будут назвать тебя Архангел! А не… Не Смертью. *** Джин играла в Монополию со Скоттом, Джубили, Ороро, профессором и Хэнком. Питер, коварно посмеиваясь, перебегал от одного игрока к другому, заглядывал в карты и фишки и то цокал языком, то качал головой, то загадочно ухмылялся. Телевизор жужжал каким-то мультиком для мелких. Настроение было легким и непринужденным, пусть и ее стартовый капитал подходил к концу и как настоящий экономист-предприниматель она себя не оправдала. Они решили взять перерыв, пока Ороро и Хэнк отходили за соком и мороженым. Джин чувствовала себя как в какой-нибудь праздничный домашний день, вроде Дня Благодарения, в окружении своей семьи, настоящей семьи — уютно и спокойно, будто бы так было и будет всегда. Она перекинула длинные рыжие волосы на другое плечо и улыбнулась Скотту, стрельнув глазками. Напротив нее чуть посмеивался профессор. — Интересно, где сейчас Курт пропадает, — протянула как бы невзначай Джубили, вертя в руках игральный кубик и с деланной задумчивостью глядя куда-то в сторону. — Ох, я не знаю, этично ли за ним подсматривать… — Присматривать, — поправил ее Скотт, чуть нахмурившись. Джубили почти засветилась от радости, даже выпустив парочку искр, когда профессор, все так же улыбаясь, покровительственно кивнул. Иногда его улыбки походили на питеровские — такие же всезнающие и хитрые. Джин вздохнула и сосредоточилась, прижимая пальцы к виску и прикрывая глаза. Разум Курта прослеживался легко, к нему будто бы тянулась незримая ниточка. Они давным-давно, еще почти с первого дня договорились о таком соединении. Джин никогда не лезла к нему в голову, только иногда наблюдала издалека его глазами, как дела и что он делает, убеждаясь, что никакой опасности нет. Об этом знали все, кроме Хэнка и Рейвен. Ее сразу же ослепило и затопило, ошарашило чувство безграничного святящегося счастья, она против воли широко-широко улыбнулась, вызывая у Джубили новый всплеск интереса с вопросами одной сути: что там такое? Курт поворачивал голову, и Джин видела лицо Уоррена, ухмыляющееся, безмятежное, совсем близко, в красивый профиль, будто бы снизу вверх. Они сидели на краешке крыши, болтая ногами, и смотрели фильм под открытом небом, внизу были машины, на экране — «Кошмар на улице Вязов». Фильм страшный, но им весело и хорошо. Курту хорошо. На его плечах лежала рука Уоррена, бок приятно согревался о чужой, хвост осторожно, совсем слегка обвивался вокруг его талии. Они сидели тесно-тесно, близко-близко, и сердце Курта заходилось бешеным ритмом, изредка успокаиваясь. Джин почувствовала, как иногда, чуть осмелев, он коротко прислонялся к плечу Уоррена, тут же отдергивая голову. Джин было немного смешно и неловко, что она за ними подсматривает, явно не приглядывает. Курту и Уоррену было не до кино, не до бутылок пива в их руках. — Ну, Джин? Что там, что? Ну что?! Джин открыла глаза, все еще улыбаясь, отвела руку от виска. Профессор откровенно смеялся, искренне и открыто, таким она давно его не видела. Питер, кажется, тоже о чем-то догадывался, сверкал зубами и мотал головой на любые допросы Ороро и Джубили. Хэнк, казалось, вообще не понимал, в чем дело, тянул апельсиновый сок через трубочку и провалился в свои мысли, задумчиво глядя на инвалидную коляску Чарльза. Рейвен, незаметно пришедшая, напряженно сидела на диване и хмурилась, как и Скотт. — У них все хорошо, — только и смогла выдавить из себя Джин, чувствуя, как немножко краснеет от того, что не может сдержать непосредственного и глупого хихиканья. Во рту все еще был привкус пива, оставшийся после короткого слияния с разумом Курта. Только вот бутылка в его руке была закрытой.