Динамическое парение

Разруби камень — и увидишь меня. Евангелие от Фомы 1:81

1. Уоррен несся по коридору особняка, не особо заботясь, что студенты видят его вовсе не крутым и брутальным опасным мутантом. Он расталкивал нерасторопных учеников, сшибал в сторону тех, что совсем мелкие и тупые, перескакивал через ступеньки лестниц, проклиная аристократов-архитекторов этого здания, вообще был едва ли не наравне с Питером по скорости — так казалось, потому что все зрение уменьшилось до размера одной единственной цели: комнаты Курта Вагнера. Ему оставалось метра два до двери, как плечом он влетел в кого-то вдвойне тупого и неуклюжего. Скотт Саммерс схватил его за предплечье, останавливая. Точнее, остановить он его не смог, по инерции протащился пару шагов, заплетаясь в ногах, и загородил спиной дверь. Уоррен зло поджал губы, игнорируя тупую боль в спине, сжал кулаки и надвинулся на идиота, готовый хоть в горло вгрызться, но дойти. — Как ты вообще сюда попал? — Скотт, слишком удивленный для агрессии в ответ, внимательно оглядел крылатого. У Уоррена кровь стучит в ушах. Не во время ты приперся сюда, Скотти. — Автобус спиздил, — нервы на пределе, почти выветрившийся экстази еще диктовал телу, как стоит поступать. И это почти правда, потому что до этого чертового особняка не добраться иначе, кроме как на общественном транспорте, а от него долго бежать от самого шоссе. — Это в смысле? Ты с ума сошел, придурок? Я сейчас же сообщу… — Уоррен весь в нетерпении, и с ним разговор короток. Он просто ударил наотмашь Скотта кулаком по лицу, открыл дверь в комнату Курта, пока Саммерс приходил в себя, и быстро закрыл на щеколду. Курт оказался нос к носу с ним, кажется, сам такого не ожидал, его и без того огромные глаза стали еще больше то ли от страха, то ли от радости, то ли черт вообще поймет от чего. Уоррен двигался на одних импульсах и эмоциях, он оттолкнул его от себя, пожалуй, слишком сильно, потому что Курт влетел спиной на кровать, перекувырнулся через голову, вытаращился на него, морщась от боли в ушибленном месте. Теперь он действительно испуган, будто бы забыл, что в любой момент может телепортироваться отсюда, куда пожелает, тогда как перед ним всего лишь недомутант. Скотт за дверью заходился гневным криком о том, что немедленно вышибет дверь и за себя не ручается. Уоррену некогда даже дышать. Одним движением сорвав с себя куртку, он отшвырнул ее в сторону, туда же комком кинул и футболку, чтобы просто повернуться спиной, с удовлетворенной ухмылкой слушая изумленный вздох. Послышался скрип кровати, мягкие шаги утонули в паркете, шершавые пальцы осторожно коснулись его кожи и тут же отпрянули. Уоррен напрягся, чувствуя, как расходится одна нить плотного шва, но не отошел, остался стоять и покорно ждать. Пальцы вернулись, ощупали рану, а затем зачем-то выдернули одно перышко. — Ой! — Курт сделал какое-то смазанно-невразумительное движение, будто бы хотел приладить перышко обратно. — Я не хотел, честно, оно само! Уоррен закатил глаза, ударив его в плечо, но по большему счету даже не разозлился. Хотя потом и стало как всегда, крылатый опять умудрился ворваться в их жизнь спонтанно. Явился со спутанным колтуном отросших волос, лихорадочным румянцем на осунувшихся щеках, огромными тенями под глазами, остро выступающими скулами и одним венозным уколом. Он сверкал зубами так, будто бы защитил Землю от вторжения пришельцев, спас всех в одиночку, неуемная гордыня разрослась до небес. Сквозь аккуратные педантичные швы со знакомым непоколебимым упорством прорывались новые крылья. Раны разрастались с каждым днем, постоянно кровоточили и болели так, что иногда фирменная ухмылка Уоррена превращалась в измученный вынужденный оскал. Хэнк с первого дня утащил его в свою лабораторию: исследовать чудной феномен столь мощной регенерации того мутанта, который ею никогда не обладал в такой мере. Он не сказал ничего путного, кроме как трижды на дню дезинфицировать. Уоррен не знал, как теперь выглядит его спина, прекрасно хватало и ощущений, но, судя по тому, как ужасающе заохала Джубили, быстро ретируясь из комнаты, все было не очень. Курт не охал от отвращения, молча брал смоченную в лекарстве ватку и с истинно немецкой щепетильностью игрался во врача, высовывая кончик языка от старательности. Уоррен ничего не имел против, все равно Питеру не хватало терпения и такта на такое дело, а Мойре — времени. В последний раз Максимофф орал, когда Уоррен снял майку и кидал в него ватными дисками забавы ради, пока не получил книгой в лоб. Крылья росли быстрее, чем в детстве, однако становились какими-то мутно серыми, словно стальными, перья были колючими и жесткими. Курт спрашивал, нормально ли это, и Уортингтон раздражался, не зная ответа и совсем капельку пугаясь. Мутант утешал себя, что такие крылья лучше, чем вообще без них. Казалось, что он никуда не уходил: слишком быстро студенты опять к нему привыкли. Радости особой на их лицах не было, но удивления почему-то тоже. Уоррен не задумывался, отчего так, большую часть времени проводил в таком приподнятом настроении, что иногда сам предлагал кому-нибудь помощь, не огрызался, молчал и делал. Наверное, оттого, что Курт часто был рядом и все-таки заразил его своей праведностью. Или ночью обрызгал святой водой. Или действительно усердно молился. Однажды они сидели на диване и готовились к какому-то чепуховому празднику, почти детскому утреннику, где каждый, кто хотел, получил свою роль. Из старших желающих было мало, Рейвен и проф раздавали героев в добровольно-принудительном, больше принудительном, порядке, радовался один только Курт. Джубили разрисовывала его лицо блестками, Уоррен наклеивал на хвост разноцветные полосочки. Курт должен был выйти драконом, но получался самим собой, только помятым и в дурацком костюме. — Ты мог бы играть Купидона, ты похож на него, — сказал Вагнер, и Джубили шикнула на него, нечаянно мазнув по клыкам гуашью. — Че? Уоррену не нравилось, когда разговоры касались его крыльев. Они тогда были слабые, покрытые больше пухом, чем перьями, торчали смешно и совсем не грозно, вызывали какую-то досадную радость от безысходности, что-то типа «ну, пускай». Он напоминал сам себе цыпленка — раздражало. Поэтому и вопрос прозвучал ворчливо, пока парень сгибал-разгибал хвост Курта, наблюдая, как гибко складываются позвонки, дотронулся до самого кончика. Вагнер подскочил, как осами в задницу ужаленный, перебрался через кричащую Джубили и хвост свой больше не отдавал. — Эт пухленький младенец в набедренной повязке и с крылышками голубка, — оскалился Питер, тут же тыча книгой по искусству в нос. Уоррен присмотрелся и не оценил. Много раз, когда он сидел неподвижно, а Курт с одобрения медсестры творил с его крыльями какую-то муть из сборников юного врача-ученика доктора Франкенштейна, думал о том, чтобы… Ну… Прощения там попросить. Хотя, Уоррен не сделал ничего такого, скорее просто извиниться, это значило бы извиняться за то, что он такой есть. Курт не выглядел обиженным, скорее выглядел счастливым и довольным, когда перебирал перья, разрабатывал еще хрупкие суставы и сухожилия. — Эй, — окликнул его Уоррен, поворачивая голову, а потом незаметно для себя добавил. — Курт. Он обычно его по имени-то и не звал. Оно как-то само. Курт повернулся, встрепенулся, типа весь во внимании. Странный, настолько странный, каким только может быть мутант, видевший мир лишь из прорехи в цирковом шатре. Сколько его не подкалывал Уоррен, сколько подзатыльников не давал, не пинал, хоть и легонько, не мутузил в шутку, Вагнер исподтишка лыбился так, будто бы ему это все давало столько счастья немереного, о каком даже мечтать нельзя. И никуда не уходил, оказываясь вечно под боком так часто, что когда такого не было, Уоррену жуть как непривычно. — Was? — осторожно спросил Курт высоким шепотом, явно нервничая под внимательным взглядом. Уоррен забыл, что хотел сказать, немного завис, раздумывая о своих моральных качествах и разглядывая узоры на коже Вагнера. Приметил знакомый шрам на скуле. Курт открыл было рот, всегда, когда не знал, что делать, начинал болтать без умолку какую-то ересь, Уоррен оказался удивлен, узнав, что обычно он молчаливый. Уортингтон забыл, что хотел сказать. Ничего, наверное. — Да не, ниче, — перебил его Уоррен, рука как-то опять же сама оказалась на чужих плечах. Курт запнулся и нервно сглотнул рвущийся словесный поток. — Погнали. Опаздываем. Куда опаздываем и почему, Уоррен не придумал. А извинятся все-таки не решил, так и не найдя веской причины для этого. 2. Последние дни в особняке Уоррен был странный, страннее, чем обычно, хоть Курт и считал себя специалистом в этом деле и мастерски научился определять причины его настроения. Вагнер был почти напуган, потому что Уоррен стал задумчиво вежлив и молчалив, совсем не грубил, много улыбался-ухмылялся и выполнял все, о чем его просили, даже добровольно отдавался на кратковременные исследования Хэнка. Питер сказал, что Уортингтон превращается в Курта и скоро посинеет. А еще призывал проверить, не растет ли у Уоррена хвост. Курт не проверял, но нет, не рос. И кожа не синела. У Курта комната завалена библиотечными книжками по орнитологии, он часто читал вслух какие-то интересные факты оттуда до тех пор, как Уоррен, обычно сидевший совсем близко, не затыкал ему рот ладонью, ворча что-то о ветеринарах. Чем больше становились крылья, тем страшнее рвались швы, которые совсем снимать было нельзя, чем больше новые раны приносили боли, тем злее становился Уоррен. Он принимался метаться без дела туда-сюда и, чтобы отвлечься, иногда садился за общий стол, наблюдая, как остальные делают уроки, и злорадствуя на пару с Питером. Курт делал кучу ошибок в английском языке и даже неправильно считал элементарные примеры. Уоррен снова ворчал, называл идиотом, исправлял и явно считал себя очень умным. В такие моменты вечная напряженная складка между бровей разглаживалась, появлялась обыкновенная надменная усмешка, а крылья сами собой покоились за спиной, без судорожно-дерганных движений, скованных и ненатуральных от боли. — Ты школу закончил с отличием, что к Курту постоянно лезешь со своими правками? — уязвленный Саммерс, определенно не довольный тем, что Вагнер пошел за советом не к нему, вскинул бровь, смотря на блондина. — Шанса не представилось, но уж точно знаю, когда США добилось независимости, — отбрил собеседник, припоминая старую и глупую ошибку лидера юных икс-менов. Скотта тогда оттащила Джин. У Уоррена выросли острые зазубренные когти на переднем крае крыла, вообще размах крыльев становился все больше и больше и постепенно преодолевал предыдущую отметку, а перья становились жесткими и ранили пальцы. Курт все равно любил их перебирать, не особо замечая мелких царапин, а еще как заправский ученый вел дневник, какие появились новые перья. Пару раз, не смотря на негативный результат, Уоррен пытался взлетать. Получалось только хлопать, даже не парить при искусственно созданных Ороро потоках воздуха или зависать на мгновения, пикируя вниз. «Как петух», — хмыкнула Рейвен, наблюдавшая за его бесплодными попытками перелететь с балки на балку в тренировочном зале. Курту показалось, что он ее убьет, Уортингтон с каким-то странным выражением лица уже направился к ней, сжимая кулаки и еле дыша от злости, но Рейвен повела плечами, развернувшись, ушла, а Уоррен так и остался стоять. Однажды профессор собрал некоторых из них в своем кабинете и серьезно с ними поговорил о ситуации в мире и отношению к мутантам в целом. Курт всегда знал, и не понаслышке, что тем, у кого изменения физиологические, повезло меньше, но когда Чарльз, замявшись, сообщил о сериях убийств мутантов какими-то сектантскими фанатиками, все равно был удивлен. Хэнк работал над вакциной, временно лишающей их мутации. «Делая полноценными людьми», — сухо сказал Зверь, синий, огромный и мохнатый, поправляя очки на носу и через несколько минут выходя к ним уже долговязым, чуть щуплым и светлокожим доктором Маккоем. Курт торопился к Уоррену, заплетаясь непривычно нормальными ступнями и теряя равновесие без хвоста. Он вообще стал еще более неловким, зато счастливым: на него из зеркала глядел смутно знакомый парень с черными волосами и широко поставленными светлыми глазами, округлыми ушами и, наконец-то, не синий. Человек, почти обычный. Уоррен смерил его не верящим и хмурым взглядом, не произнося ни слова. — Но вакцина не сработала совсем почему-то, — пожал Курт плечами, все рассказывая и рассказывая о чудесном Хэнке и возможной новой жизни. — Я все еще иметь клыки и серые десна. Мне кажется еще, что я имею возможность переместиться, но не пробую, опасаюсь застрять. И все есть очень непривычно размытое и усеченное! Он методично перебирал перья, уже предварительно промыв раны, записывал в блокнот наблюдения, все было очень обычно и необычно разом. Писать пятью пальцами было странно, Курт, как всегда, зажимал кулаком ручку и корябал буквы малопонятным почерком. — И че, ты добровольно отказываешься от мутации? В голосе Уоррена Курт не уловил грусть, сожаление или еще хоть что-нибудь из эмоций и даже не знал, списывать ли все на резко ухудшившийся слух. Уортингтон даже не смотрел на него больше, просто сидел, скривив губы и изогнув одну бровь. Он начал было что-то про Мистик, но осекся, напрягся и больше не говорил. — Ich weiß nicht, — тихо ответил Курт потом, когда новые руки его не слушались и мелко подрагивали, а плечи сами собой сгорбились. Он опять не знал, что делать и что делает. Хотелось по привычке обнять себя хвостом, но хвоста не было. Хотелось телепортироваться к Джин или Джубили, вот только нужно идти два лестничных пролета. Хотелось быть не уродом. Хотелось быть человеком. Хотелось быть мутантом. Хотелось не видеть презрения или, что еще хуже, тоску в чужих глазах. У Курта в комнате кроме библиотечных книжек по орнитологии, листков с исправленными Уорреном домашними работами «на отлично», заметок в дневнике и острого металлического пера под подушкой в шкафу лежала парочка ампул с вакциной на всякий случай. Курт Вагнер был синим клыкастым и улыбчивым мутантом, которому нравилось, когда Уортингтон по-свойски обнимал его за плечи, пихал кулаком в руку, хлопал по коленке и наваливался всем телом на спину, заставляя низко-низко пригибаться к читаемому рассказу, громко интересовался, какой херней он в этот раз забивает свой маленький мозг, и вел себя, как… Почти как друг. Курт остался синим и улыбчивым мутантом-уродцем. В последний день в особняке Уоррен уснул прямо на диване в гостиной посреди бела дня, в тишине, так редко бывавшей в школе Ксавьера, пока шли уроки. Улегся на живот, уткнулся щекой в подушку и уснул. У Уортингтона были огромные мешки под глазами, он вечно не высыпался из-за растущих крыльев, но теперь раны зажили, и его просто свалила с ног накатившая усталость. Курт нашел его случайно, отпросившись в туалет, увидел груду серых перьев и услышал мерное дыханье. — Курт? — слишком громко воскликнул Скотт. Курт так и замер с рукой, запутанной в волосах Уоррена, на месте преступления. Он задумался, рассматривая расслабленное и пустое, без всяких тяжелых мыслей лицо, сам не понял, что сделал и сколько так пробыл. Уоррен встрепенулся, резко вскочил, стукнулся затылком о подбородок Вагнера. Он долго ругался, на сбежавшего от смущения и чувства вины под потолок на знакомую деревянную балку Курта, на просто идиота-Скотта, рассеянно потирая отлежавшую щеку. Курт старался не замечать настороженный взгляд Саммерса, у него и так тяжело и лихорадочно бухало сердце. 3. Хэнк Маккой работал в лаборатории, когда вдруг прямо рядом с ним смесь из серы и воздуха возгорелась и стремительно расширилась, отдаваясь по помещению громким хлопком — Курт переместился слишком быстро и бездумно. Хэнк почти выронил склянку с разбавленным спектиномицином, но взял себя в руки и обернулся, взглядом интересуясь, в чем дело. Хотелось нахмуриться и выглядеть сурово, но лицо получилось скорее уставшим, чем учительским. — Доктор Маккой, вы не видели Уоррена? Он не успел даже полноценно произнести слова отрицания, Вагнер снова телепортировался. Хэнк хмыкнул и вернулся к исследованием, чтобы через ровно пятнадцать минут и тридцать семь секунд вновь отвлечься на ворвавшуюся лабораторию Рейвен. Без стука, без шума и топота, подлетевшую к нему Рейвен и склонившуюся рядом с ним довольно угрожающе — наверняка профессиональная привычка, въевшаяся слишком глубоко под синюю кожу. — Хэнк, не видел Уоррена? У вас же должен был быть сеанс, разве нет? — Ну… Да, Мойра вчера приходила, сегодня нет. Что случилось? «Опять», — хотел добавить Хэнк, но деликатно промолчал. Рейвен рассказывала, что Уортингтон пропал, и нет его нигде уже часа два. Маккой не понимал масштабы проблемы хотя бы потому, что в этот раз вместе с ним никто не сбежал, и никто не пострадал, а значит, волноваться нужно, но не слишком-то. Видимо, и Рейвен, и Курт считали иначе. — Почему? — МакКой не мог проигнорировать столь сильный интерес. — Он псих, — ответила Рейвен, округлив глаза, будто бы не понимая, что в этом неясного. От Курта Хэнк надеялся получить несколько другой, более ясный и вразумительный ответ. Пока что он выдавил из себя замученную улыбку и успокаивающе прикоснулся к ее руке. — Все будет нормально, не о чем переживать. А в тебе, кажется, проснулся материнский инстинкт, работа в особняке пошла на пользу, как бы ты с этим не спорила… Мысленно Хэнк сделал себе пометку никогда больше так не говорить: Рейвен поджала губы, чешуя пошла волнами, а кулаки сжались. Она зло хлопнула дверью, что, наверное, было естественной реакцией на провоцирующий, хоть и случайно сказанный фактор с таким-то бурным характером. Все же было несколько не по себе от незнания, как заглаживать в будущем вину. Работа пошла насмарку, уравнения с пептидными молекулами не складывались, Хэнк сдался, тяжело вздохнул и ушел искать Уоррена. — Питер? — Питер, полулежавший на диване, задумчиво рассматривал протершиеся кеды и намозоленные стертые пальцы с пластырями. Ботинки из специальных синтетических материалов он отверг под предлогом «не круто и к одежде не подходит», поэтому где-то в глубине души МакКой злорадствовал. — Ты не видел Уоррена? Питер застонал и закатил глаза с выражением лица, олицетворяющим крайнюю степень раздраженности. — Ты Мистик не скажешь, док? — Хэнк отрицательно мотнул головой и нахмурил брови. — На крыше он сидит. Вы меня уже достали с ним, чесслово, а уж его-то как задолбали, представь только, мужик. Если он никого не грохнет, это пиздец будет счастьем. Хэнк представлял. Когда он поднялся на самую высокую точку школы Ксавьера, то увидел мирную картину: огрызающегося Уоррена, сидящего на одном из дымоходов и болтающего ногами, а внизу Курта, о чем-то его яростно убеждающего. В этом не было ничего необычного, вполне обыденное и нормализованное состоятельное общение этих двоих, Маккой думал спуститься обратно, вот только услышал почти рычание из горла Уоррена. — Да я не собирался прыгать, уймись, идиот! Господи, блять, дай мне сил только тебя еще терпеть… Хэнк замер, спрятавшись очень удачно за резным зубцом башни, глянул на флигель — ветер восточный, Курт, а Хэнк догадывался, что у него достаточно острое обоняние, учуять не мог. Они еще очень долго спорили, причем Курт все размахивал руками с таким отчаянием, будто бы Уоррен действительно собирался устраивать суицид, не медля, пряча за воротом футболки небольшой флакончик с мышьяком в придачу, чтоб наверняка. МакКой за все время его отрывочного пребывания в особняке успел неплохо изучить психологический портрет пациента Уортингтона, чтобы в достаточной уверенности утверждать об абсурдности такого предположения. Прыгать с крыши было бы для него слишком скучным. С крыльями случилось настоящее чудо. Хэнк долго строил подробную модель подобной ДНК, чтобы понять, откуда взялась такая чудовищная регенерация, но образцы до и после досконально совпадали. МакКой собирался перерыть все источники, найти анализы пусть с самого детства, но решить эту задачу с пятью неизвестными. Или же Апокалипсис подарил ему такую способность, ровно, как и остальным Всадникам, что было бы разумно, логично и фантастично одновременно. Только у Апокалипсиса уже не спросишь. Догадок много, ответов нет. Единственное, в чем был промах Эн Сабах Нура, так это… — У меня не растут маховые перья, придурок. Я не смогу летать. Да ты сам прочитал больше всякой научной хуйни, чем я. — Может, они позже?.. Эн Сабах Нур подарил ему скорее феноменальную живучесть, что вкупе с упорством и той женщиной-мутанткой и дало такой эффект. Не полную регенерацию. Уоррен даже спустился со своего насеста и спорил теперь почти угрожающе, подходя все ближе и ближе к Курту, становясь злее и несколько отчаяннее. Вагнер на секунду исчез, а после возник из серного облака вновь, размахивая своим дневником, из которого Хэнк также почерпал немало информации — той же самой, об отсутствии необходимых для полета перьев. Уоррен схватил его блокнот, одним движением разорвал напополам, даже не дрогнув, и выкинул в сторону. Хэнк хмуро наблюдал за тем, как разлетались бесценные листки. — Я устал, — Уортингтон сгорбился, поворачиваясь к краю крыши, и еле слышно вздохнул, Хэнку пришлось навострить слуховые рецепторы в его сторону. Наткнувшись на обеспокоенный взгляд Курта, Уоррен тут же поспешно добавил. — Но это не значит, что я как в дерьмовых нуарных романах, пойду кончать жизнь так тупо. Захочу спрыгнуть, заберусь на Эмпайр-стейт-билдинг, хули. — Alles wird gut, — тихо говорил Курт, проницательно глядя в глаза и нерешительно улыбаясь, казалось бы, иррационально не сердясь за разорванную тетрадь. Хэнк подумал, что Вагнеру только преподавателем работать с трудными детьми и не менее трудными взрослыми со своим ворохом проблем и закидонов. — Всё точно наладится. Это только казаться, что все есть плохо. Джин говорила, что все хорошие вещи приходят к тому, кто ждёт. Надо только немножечко ждать… — И помолиться не забыть, да? — ехидно отозвался молодой мутант. — Может, ты нуждаешься в отдыхе, Уоррен? — Отчего? — даже мило и покровительственно улыбнулся Уоррен, по-птичьему склонив голову к плечу. Хэнк замер, пару раз ошеломленно моргнув. Последнее время он мучился от страшного чувства дежавю, хотя причина этого феномена заключалась в деперсонализации, которой Хэнк никогда не страдал на психическом уровне, и никак не мог понять, откуда знает всю эту ситуацию. Вспомнил. Забыть такое было сложно, но выведение новой вакцины, инженерия и прочие ученые дела напрочь заполонили его голову. Одно время он точно также, как Курт, стоял, вглядываясь в лицо Чарльза, пытаясь уловить новый срыв. Чарльз после повестки о смерти Шона и встречи с его родными тоже был странно вежлив, учтиво улыбался, много молчал и много думал, разъезжая в коляске по пустынным пыльным коридорам. А потом Хэнк нашел его в кабинете, валяющегося на ковре без сознания, с блаженной ухмылкой, с выпитой бутылкой виски и пустым мешочком из-под дури. На следующий день он был не в себе и, вцепившись в отросшие спутанные волосы, твердил только одно: что он не хочет быть больше мутантом. Хэнк жил рядом с ним и думал, что хуже наказания для него не придумали еще Небеса. Он каждый день наблюдал за чужой болью, каждый день чувствовал себя виноватым, что бы он не пытался сделать, все оборачивалось прахом. Это как карабкаться по отвесной скале — по миллиметру ввысь, стирая в кровь колени и подушечки пальцев, боясь упасть и действительно падая, начиная снова и снова, по второму, третьему, десятому кругу, и никак не добираясь до вершины. Бесполезно. Хэнк сдался, вкалывая новую дозу в вену профессору Ксавьеру. Курт не сдавался и все увещевал Уоррена в… Чём-то. В это что-то Хэнк перестал верить давно. Мистик — тоже. Эрик перестал. Чарльз — нет. Теперь нет. — Эй, альтруист по вызову с обостренным чувством совести, ты, походу, реально не знаешь, когда остановиться. Хэнк, задумавшийся до такой степени, что слишком прочно и глубоко канул в прошлое, просмотрел тот момент, когда Уоррен стал по-настоящему злиться, а Курт, опять же совершенно нелогично, не успокаивать его, не затыкать, а молчать и слушать с загнанным выражением лица. Возможно, бледнеть, за синей кожей этого не особо было заметно. У него мелко подрагивали руки, и хвост ходил ходуном. Уоррен все надвигался, отчего-то не хмурясь, а просто будто бы выговариваясь со спокойным безмятежным лицом. С таким же лицом Чарльз бросил свою последнюю фразу Хэнку перед тем, как в первый раз опробовать его дозу. С безумно уставшим лицом. — Всё, давай уже, собери всю свою хлипкую волю сосунка-проповедника и скажи себе «нет». Я не понимаю, че те ваще надо. Ты сделал все, что мог, тебе нужна моя благодарность? Типа я должен сказать спасибо, блять, огромное, за то, что искупил мною свою же вину и душеньку очистил? Вали уже. Мне не нужна больше твоя помощь, и ты мне тоже больше не нужен, твоя индульгенция оплачена, абонемент в рай продлен. У меня своя жизнь, а у тебя, представляешь, своя, среди всех этих подобных тебе моралистов Ксавьера. Хватит, заигрались мы в мать Терезу и… Хэнк никогда не отличался особенным скептицизмом, он верил во все, что могла объяснить наука, неважно какая. Он хотел выйти к ним и, как преподаватель, сказать не ссориться, отвести обратно в помещение, в крайнем случае, прочитать лекцию Курту и немного слов Уоррену, спросить, откуда у него новые шрамы поверх крыльев, тогда как им неоткуда было взяться. Но Курт просто взял и ударил Уортингтона, не сильно, едва сжатым кулаком, скорее сам вышиб пальцы, чем оставил синяк на лице Уоррена, но сам факт. Хэнк растерялся и замялся, прежде чем броситься разнимать, и промедление не сыграло на руку. Курт и Уоррен кружились в спутанном комке, шатаясь то вперед, то назад, бились плечами о злосчастный дымоход и все ближе и ближе подходили к краю крыши. Уоррен сначала ловил руки Вагнера, получил длинную царапину на шее, уворачивался от хвоста, а потом и сам разозлился, но хотя бы не бил, а только рычал в попытке успокоить. Курт остервенело что-то доказывал, упирался, вырывался, толкался с таким отчаянием, словно от этого зависела вся его дальнейшая жизнь. Хэнк такого не видел даже в тренировочном зале. Маккой, подкравшись со спины, наконец, поймал его синими мощными лапами. Уоррен стоял взъерошенный, помятый, с гневно поджатыми губами, с кулаками наготове, но не шевелился, даже не делал попыток оторвать от себя Курта. Лишь как-то странно смотрел на него, испытывающе прищурив глаза, словно все не мог поверить в полной мере в произошедшее, поэтому надеялся, что пелена исчезнет и перед ним возникнет какая-нибудь Рейвен, Джин, на худой конец сам профессор. Курт выскользал и рвался снова не то в драку, не то в спор, вцепился одной рукой в бойцовский захват Хэнка, второй — в куртку Уоррена. А потом дернулся всем телом, извернулся из рук Хэнка, вцепился в воротник куртки Уоррена так, что где-то там, на плечах, затрещал шов. Уоррен будто бы знал, что произойдет, не отпрянул от неожиданности, только выше поднял подбородок, по скулам заходили желваки, позволил себя почти что душить и ждал. Ждал, наверное, чего-то другого, всего, что угодно, а может, ждал Хэнка, пока тот утихомирит разбушевавшегося Курта. А Курт со смесью безнадежности и отчаяния крикнул. — Ты мне нравишься! МакКой не понял, что произошло, остановился на полпути, почти снова перехватив за плечи Курта в усмиряющий захват. Он отчетливо видел, как Курт оттолкнул от себя удивленного и едва ли не растерянного Уоррена, вмиг потерявшего равновесие. Уоррен стал заваливаться назад, все еще изумленно глядя на Курта, под его ногами оказался хлипкая ограда, он упал и покатился по крыше. Хэнк хотел что-то сделать, но не успел, беспомощно смотрел, как Уортингтон пытается руками и крыльями зацепиться за черепицу, а потом срывается вниз, исчезая, а Курт только хрипит, даже не кричит, крепко пойманный Хэнком. Это было так же глупо, как пуля Мойры, загнанная силой Магнето в позвоночник своего старого друга. Хэнку послышался металлический лязг и скрип. На черепице остались длинные борозды, которые обычные перья нанести не смогли бы. Он не успел обдумать эту мысль, изо всех прижимая к себе Курта и удерживая его от опрометчивых действий, как в них полетели роем железные лезвия, парочка из которых со свистом вонзилась в дымоход рядом с их головами и прямо перед ногам. Одно даже зацепило его плечо до крови, еще одно пролетело в миллиметрах от бедра. Уоррен мягко приземлился, только чуть пошатнувшись, на край крыши, держа крылья распростертыми и улыбаясь счастливо, неверяще, обалдевши, как пьяный. Хэнк с поистине научным интересом изучал взглядом каждое крыло, кажется, даже совершенно неподобающе возрасту и профессионализму приоткрыв рот. Маховые перья, будто бы вырезали из металла, новые, выросшие покрывали их плотным железными щитом. Зазубренный коготь выдвигался из пласта серебряного каркаса. Эта работа была искусней и натуральней, словно с особым трепетом и терпением выкованная кузнецом. Желая что-то сказать, Хэнк осекся, едва переведя взгляд на лицо Уоррена. Он смотрел на Курта с настоящим, неподдельным и безмолвным испугом. Хэнк только сейчас понял, что Курт в его руках обмяк и вовсе не стоял на ногах. Его рука, подрагивая, лежала на боку, а аккурат между пальцев торчало небольшое металлическое перо. По футболке расползалось красное мокрое пятно.