Тихое небо

Безлюдное, сухое и желательно теплое место как предел мечтаний. Солдат баюкает изувеченную руку, прижимая ее к груди работающей с перебоями бионикой, и отсчитывает минуты вынужденного отдыха: до полного восстановления далеко, но мелкие порезы и ссадины заживают молниеносно, и его лицо практически не привлекает внимания, когда он наконец вливается в шумный людской поток часом позже. Переодеваться в украденное, снятое с веревок не по размеру тряпье трудно, но выбора нет: он шипит, втискиваясь в неудобную, непригодную ни для чего, кроме вальяжных прогулок, одежду, но рукава толстовки скрывают металлические пальцы до самых кончиков, а широкий капюшон прячет его лицо, и неудобство тут же становится малозначительным и неважным. Старый склад пуст: только шелест птичьих крыльев где-то под потолком и слой пыли такой, словно здесь никто не бывал последнее десятилетие. Впрочем, к лучшему, думает Солдат, оседая на сваленные в углу мешки. Периметр чист, хвоста не обнаружено; монотонный шелест над головой, словно он в чертовой голубятне, действует успокаивающе, и Зимний проваливается в сон: нервный, беспокойный, выматывающий. Он падает, падает, падает в черное лоно залива, чье-то тело разбивается о зеркальную гладь прямо у него на глазах, а это значит, что то же самое произойдет с ним парой мгновений позже. Воздух скользит между пальцами, и не за что уцепиться. А потом его накрывает тень. Его накрывает тень. Он подскакивает, слетая с мешка на грубые деревянные доски и больно ударяясь не зажившим до конца плечом, вскидывает металлический кулак, готовясь обороняться, но никто не нападает, и Солдат замирает, вглядываясь в обступивший его полумрак. Шелест дурацких птичьих крыл раздается совсем близко, и лицо обдувает порывом воздуха. В нос бьет запах опаленных перьев и жареного мяса, и Зимний поворачивает голову в сторону его источника, теряясь в мыслях и словах, когда наконец его обнаруживает. Это шутка какая-то, думает он и несколько раз смаргивает, чтобы отпугнуть навязчивое видение. — Я тоже думал, что ты мне привиделся, — раздается из темноты, и Солдат успевает уловить движение неподалеку, а еще резкий запах алкоголя, поясняющий чужую фразу, — так что квиты. Давай-ка проваливай в другое место, здесь я прячусь. И это «прячусь» окончательно ставит клеймо «не опасен» на говорящего с ним человека — человека ли? — и Солдат осторожно поднимается на ноги, по-прежнему чувствуя легкое головокружение, но боевою стойку не принимает, лишь переминается пару раз с ноги на ногу в ожидании, пока темнота снова заговорит, но странное существо молчит, и тогда Зимний тихо произносит, удивляясь тому, как незнакомо звучит собственный голос: — Я ранен, — темнота хмыкает в ответ, — мне нужно где-то пересидеть. — И ни слова о том, что он видит, ни попытки прояснить терзающий его вопрос. Но его не приходится задавать вслух, потому что шелест крыльев раздается снова, и та же тень, разбудившая его парой минут ранее, снова накрывает его с головой, когда говорящий с ним подходит ближе. — Ранен настолько, что даже не боишься? — Солдат хорошо видит в темноте, и то, что перед ним все-таки человек, становится понятно сразу, едва тот приближается на достаточное расстояние: высокий, остроскулый, молодой. Даже юный. А еще эти крылья. Зимний втягивает носом воздух, вглядываясь изо всех сил, и да, так и есть: второе крыло дефектное, сожженное, с горсткой нетронутых перьев нервно дергается, отчего лицо напротив то и дело искажается от боли. — От потери крови совсем восприятие реальности отшибло? Даже не заорешь? — голос насмешливый, полон едких интонаций, но Солдат слышит страх и, сложив два и два, решается и произносит: — Тогда у меня такой же встречный вопрос, — он поднимает левую руку, замечая, как отступает крылатый, словно боясь, что Зимний его все-таки атакует, но Солдат лишь заставляет рукав задраться, обнажая металлические пальцы, тускло бликующие в лунном свете, едва проникающем сквозь заколоченные досками окна. — Так ты тоже мутант? Тоже сбежал от них, да? — крылатый задает странные вопросы, Зимний не понимает ни слова, но кивает, мол, да, сбежал. А мутант… ну, в каком-то роде: сыворотка, текущая в его венах, бионическая рука — чем не новое существо, так похожее, но все-таки отличное от человека? — Сбежал, — еще раз повторяет он вслух. — Мне нужно передохнуть, а потом я уйду. Но крылатый игнорирует его слова, тихо подходит ближе, и крылья тяжело складываются за его спиной, а по светлому лицу пробегает очередная волна боли. — Я — Уоррен, — он протягивает руку, такой человеческий жест принятия для искалеченных ими непоправимо, и Солдату ничего не остается, кроме как протянуть целую, неживую руку, осторожно пожимая чужую ладонь. Имя Рамлоу режет слух, но оно единственное, что всплывает в голове. Еще «Пирс», но взять его имя кажется издевательством над собой же. — Брок. — Отдыхай, Брок, я посторожу, — Уоррен неловко обходит его, припадая на левую, искалеченную сторону, задирает голову, примеряясь к тяжелым балкам под потолком, а после расправляет крылья, отталкиваясь от пола, и тут же соскальзывает обратно, буквально срывается, не долетев нескольких метров, но держится в воздухе, беспощадно дергая опаленными крыльями, и в конце концов добирается до перекладины. Больше он заговорить не пытается, и Зимнему ничего не остается, кроме как вернуться к сваленным в углу мешкам и попытаться уснуть. Но кошмары не оставляют, и ему снова снится, как он падает в залив, а левое плечо, искорёженное, покрытое шрамами, изувеченное так, что не починить, тянет от боли, пока он нелепо машет руками, пытаясь схватиться за воздух. Запах опаленных перьев немилосердно забивается в нос, и Солдат задыхается, тонет в нем, а после вода укрывает его в своей толще, сквозь которую он в последний раз видит небо — истлевшую черную полосу, звенящую, как железо.