Тихое небо

«Дайте им пророческую силу, и они будут жить в страхе перед будущим» — Кеннет прикрывает глаза, чувствуя подступающие к ним слезы. Плакаться при Капитане глупо, а при равнодушно смотрящем в стену Солдате стыдно, но напророченное самому же себе мгновением ранее скребется в груди и лезет на свет протестными слезами перед его возможным претворением в жизнь. Неужели всему этому действительно предстоит закончиться вот так? И не вернуть уже ни неба, ни заботливо пойманных белоснежными перьями снов-воспоминаний о неделях тишины и ласке. Стив трет переносицу и старательно делает вид, что не замечает мученического выражения лица Уортингтона. Запутавшийся ребенок с большим сердцем, оказавшимся в силах вместить в себя Баки со всей его болью, страхами и ночными кошмарами — таким Капитан видит новоиспеченного Архангела. И только поэтому решает не скрывать от него правду. — Ты прав, у нас действительно нет шансов против древнего мутанта. Но каждая жизнь, которую мы можем спасти, стоит того, чтобы попытаться, — любые его слова сами по себе умудряются всегда звучать, как мотивационные напутственные речи. Этот раз не оказывается исключением, и Кеннет фыркает, чем окончательно стряхивает с себя образ приспешника неотвратимого кошмара человечества. — Удержать тебя здесь против твоей воли мы не сможем тоже. Я просто хотел... — Заболтать меня и переманить на свою сторону? — Уоррен скептически выгибает бровь. — Или думал, что, стоит мне увидеть твоего друга, как я тут же переметнусь без всяческих уговоров? Подобная бравада бессмысленна, и они оба это понимают, потому что, да, Джеймс и есть та единственная причина, по которой смертоносные крылья с острыми перьями-кинжалами все еще не исполосовали находящихся с ним рядом в спальне суперсолдат, а сам Уортингтон не скрылся в алеющем закатном небе стремительным черным росчерком. — Если хочешь, я вас оставлю. — Идея откровенно плохая, Стив и сам это знает, ведь в теле, неподвижно стоящем у стены, от Джеймса сейчас слишком мало, чтобы происходящее имело реальный смысл, но ему кажется, что сами эти слова уже достаточная попытка сделать хоть что-нибудь, поэтому Роджерс поднимается на ноги и делает шаг к двери. — И что мне с ним делать? — Кеннет больше не смотрит на Капитана, его взгляд скользит по Солдату, и в нем Роджерс читает лишь растерянность, а не азарт предстоящей мести. — Ну, вы могли бы поговорить. Точнее, ты мог бы сказать ему то, что считаешь нужным. — Это глупая идея, поскольку они оба знают, что Капитан не станет отменять код Зимнего Солдата, а сам Солдат неспособен сказать Уортингтону все то, что тот хотел бы услышать. — Во всяком случае, Баки тебя слышит. Никто не будет стирать его память, когда все это закончится. — Я могу убить его, — Кеннет словно бы и сам не до конца верит своим словам. — Выйдешь, и я тут же перережу ему горло. Собственный блеф неприятным послевкусием горчит на языке. — Он — суперсолдат, а не манекен. Если ты решишь на него напасть, он сделает то же самое. — Стив морщится из-за необходимости все это проговаривать. Они оба знают, что Уоррен ничего не сделает Баки, но эта игра в слова нужна сейчас лишь для того, чтобы Уортингтон выплеснул раздражение на Капитана, и, когда тот выйдет за дверь, уже не тратил драгоценные мгновения на старательно, но впустую пестуемую ненависть. — Солдат, в случае угрозы собственной жизни, покинуть комнату без сражений. Вреда Архангелу не причинять, только обороняться. В диалог вступать по своему усмотрению. — Приказ принят. — Лицо Солдата по-прежнему не выражает никаких эмоций, но взгляд цепко проходится по Уоррену, выискивая слабые места того. Когда за Стивом с мягким щелчком затворяется дверь, Кеннет бесстрашно поднимается с постели и подходит к Джеймсу ближе. Зимний расслаблен внешне, но его глаза внимательно следят за ним, и Уортингтон ловит себя на мысли, что вся эта ситуация выглядит, как добровольное восхождение на эшафот. Он не знает, с чего начать разговор, и Солдат, естественно, ему не помогает. Боль, старательно игнорируемая им последние недели, подползает к сердцу черной волной и вынуждает заглядывать в равнодушное лицо человека напротив. Желание прикоснуться становится нестерпимым, но Зимний не позволяет ему даже поднять руку, перехватывает ее на полпути железной ладонью и сжимает, некрепко, но достаточно, чтобы Уоррен передумал продолжать то, что начал. — Я не собираюсь тебе вредить, — зачем-то сообщает он Солдату и задумывается над тем, как нелепо говорить это тому, кто лишил тебя крыльев и чьей смерти ты желал в разговоре с Капитаном несколько минут назад. Металл холодит кожу, и, вопреки любому инстинкту самосохранения, Уоррен поднимает вторую руку и кладет поверх чужой бионической. Солдат не чувствует этого прикосновения, но это и не нужно: главное, что Кеннет снова чувствует себя живым. Пусть всего на мгновение, но этого хватает, чтобы набраться храбрости. Тонкие пальцы трогают пластины, скользят выше, туда, где под тканью формы извиваются змейками глубокие шрамы. Большой палец сползает на ключицу, невесомо проходится по коже шеи. Солдат не двигается, и Кеннет хмурится: его неподвижность — результат приказа Капитана, и, пока Уортингтон не нападает первым, Зимний не станет реагировать ни на что. Так и будет стоять ледяной глыбой, прячущей в своей толще того, кого сейчас не дозваться. Он не хочет думать над тем, что делать дальше, но лучшего момента может и не представиться. Что ему теперь делать? Рука, удерживаемая в захвате смертоносных металлических пальцев, немеет, но Кеннет не делает попыток ее освободить. Интересно, как быстро Зимний сломает ему вторую, если он безрассудно зароется ладонью в густые пряди на чужом затылке? — Ты хоть что-нибудь чувствуешь? — Архангела нервируют неподвижность Солдата, его молчание, холодные глаза, но размеренное горячее дыхание возвращает его живым, напоминает о том, что он все-таки человек, и Уоррен придвигается ближе. Зимний предугадываемо не отвечает, но не пресекает его движение. Уортингтон и сам не знает, что планирует делать дальше, поэтому просто замирает лицом к лицу с Солдатом, куда ближе, чем это может быть безопасным. Запястье руки в железном капкане окончательно теряет чувствительность, а с ней из Кеннета уходит и страх перед возможной болью. Пальцами свободной он медленно дотрагивается до вьющейся у подбородка пряди, замечая, как напрягается шея Джеймса, как поджимаются его губы. Кеннет рассматривает его непозволительно долго, словно Солдат действительно манекен. — Такой неподвижный, такой холодный. Идеальная машина для убийства, — Уоррен прикусывает изнутри губу, замолкая и сетуя на себя за то, что не удержался и сказал то, о чем впоследствии наверняка пожалеет. Ему мучительно больно смотреть на Солдата, не находя в нем Джеймса, но отодвинуться он все равно не пытается. — Похож на языческого бога, такой же каменный истукан. — И ошалело распахивает глаза, перехватывая короткий быстрый взгляд Солдата, брошенный на пол, где тут и там валяются белоснежные перья его навсегда утерянных мягких крыльев. «Хочешь поиграть в индейцев? — вместо ответа смеется Уортингтон, игнорируя его резкость, а после снова протягивая руку и заправляя перо Баки обратно за ухо. — Ты сейчас похож на языческого бога». И вес металлических крыльев за спиной разом ощущается неподъемным.