Золотисто-голубые

Этот день, волнительный до одурения, до покалывания кончиков пальцев, до заплетающегося языка, потому что ты день и ночь бубнил и прокатывал на языке предложения, смакуя их смысл и звучание до огромных синих мешков под глазами, в которые можно обернуться, и до непонятного еще хуже, чем обычно вида наступает у всех. Ладно. У большей (большей-большей) части молодежи. День сдачи зачетов. Блять. Вот просто. Блять. Алеку хочется кричать. Ему хочется орать во все горло, как лесному волку в дни полнолуния, как потерпевшей в автомобильной аварии, свидетелем, которой он стал, проходя мимо и прямо до вуза, как беременной истеричке-жене на своего мужа, оттого, что тот купил яблоки не того сорта, хотя она ясно дала понять, что будет есть только Гренни Смит, и никакие не Голден, Джейс, понял, сука?! Иногда Алеку очень жаль Джейса, что Клэри залетела в совсем не лучшее время (последний курс лучшим временем никогда не бывает), но потом он вспоминает, что Джейс-гребанная-сволочь-Вейланд живет со своей истеричкой-беременной-невестой, находящейся на первом месяце, в его, ЕГО, квартире, и жалость рассеивается подобно туману, и, смотря на перекореженное лицо лучшего друга, названного брата, с которым вырос в одной семье, хочется лишь ржать, потому что «ты сам ее такую выбрал, Джейс, надо было думать о презервативах». И похлопав того по плечу, победно возводя нос к потолку, пойти учить гражданский кодекс, и повторять конституцию, потому что… чертов экзамен! В общем, Алек не выспался, если он, конечно, вообще спал, а такие же сонные угрюмые-пошел-нахуй лица подбадривали хуже того литра кофе, что он выхлебал, словно водичку, по дороге. А ведь Клэри (хоть какой-то от нее толк) совсем не умеет делать кофе. «Джейсу в сто раз хуже», — успокаивал он себя, — «Джейсу всю ночь трепали хуй и мозги и не давали учить, Джейс лох, и его ждет пересдача, и если ты, Александр Лайтвуд, считаешь, что ничего не знаешь, представь, что знает Джейс. Нихуя». На том и порешили. — Алек! — это было словно, сука, шокером по причинному месту шандарахнули, но оказалось всего лишь Изабель, которая даже в такой удушающе жаркий день, в угнетающе-ненавидещей всех и вся атмосфере улыбалась и вела себя как нимфа, блять его, порока. На шпильках и с охуенной прической. С охуенным выражением лица. Изабель шикарна, и никто не смел спорить, а Алек никогда не был самоубийцей. — Иззи, пожалуйста, — прохрипел он тааак, что рядом стоящий Саймон подавился от перевозбуждения. А, ну да, Алек даже хрипит от усталости так, что все остальные заводятся. Гребанные каноны гребанного мира с гребанным окружением. А, может, это просто Саймон такой, он может завестись даже от вида банана. Алек тупо проигнорировал. — И не подумаю, старший брат, — и позитива в голосе столько, сколько не было и в тройном размере во всей остальной группе. Девушка банально продолжила повисать с правого бока старшего брата. — Но у меня для тебя новость. Глаза Изабель полыхали интересом, азартом и предвкушением, что означался пиздецом для Алека, как минимум! О максимуме он предпочитал не думать, чтоб от греха подальше, а грех-то очень соблазнительный: пришибить сестренку головой о ближайшую стенку, попортив ей ее идеальную укладку. «Ты сильный, Алек», — повторял он как мантру, — «ты любишь свою суку-сестренку». Он выдохнул, тряхнул рукой. Груз не отлип, что было очень печально, потому пришлось поворачивать голову прямо нос к носу к Изабель и просверливать ее немигающим взглядом разряда «свали нахер отсюда, испепелю, эгоистка сраная». — Какая? — Александр почти что прошипел. Сквозь зубы. Чтобы лишний раз не откусить Иззи нос. А хотелось. Чтоб не доставала именно сейчас, именно в таком убогом состоянии, когда даже дерьмовый кофе Клэри не приводит в чувства. Изабель завораживающе улыбнулась белозубой улыбкой, наклоняясь вперед, ближе к уху брата. — Только тсс, — низкий шепот вместе с барабанной дробью ее пальцев по руке заставил заволноваться и в панике придумывать, что успела натворить сестренка за тот короткий срок в четырнадцать часов, что они не виделись. Блять, ну не могла же она накосячить за такой короткий срок! — Я тут узнала, — губы Изабель растянулись в ухмылке, она крепче прижалась грудью к руке Алека, но реакции было ноль. Что на ухмылку, что на грудь. Александр, не дыша, ждал, чем его ошарашит сестра и, только бы не еще одна беременность! — Да расслабься ты, — Иззи рассмеялась, звонко и заливисто. А Алеку было не до шуток. Алеку пиздец как было не до шуток. Алек сейчас сдохнет прямо на месте, потому что сердце не резиновое. — Я всего лишь хотела тебе сказать, что Меллиорн (который зав кафедры юриспруденции) попросил Магнуса принять у вас экзамен вместо него. Сюрприз! — фанфары и мишура, пилять. Море смеха и алкоголя, твари. Секс и сигареты, суки. Алек хочет сдохнуть от разрыва сердца, потому что это лучше, чем сдыхать от прилива крови в мозг, от смущения, ясно говоря. — Ты рад, Алек? А Алек рад. Алек очень рад. Он так рад, что сейчас упадет на колени и будет просить ангелов забрать его в параллельную вселенную, где нет Магнуса Бейна, этого эталона секс-обаяния и соблазнения, идеала мужской красоты и завораживающего смеха. От которого Алек как-то три минуты залипал на одном месте. Было стыдно, потому что Магнус тогда над ним еще поиздевался, снова посмеялся, Алек еще немного стоял, краснея и робея, но это закончилось со звонком на пару, поэтому они разбежались и больше не виделись вплоть до момента, когда Александр зашел на кафедру, а там Магнус. Пьет чай, опираясь о край стола, и смотрит бездумно в окно своими яркими золотыми глазами, в которые Алек готов смотреть вечно. Мда, проблемка. — Что, Иззи? — Я спрашиваю, ты рад, что экзамен у вас будет принимать Бейн? Алек полукивнул, кивнул, потоптался на месте, потому что, млять, он проснулся, однако (!) и осипшим голосом пробубнил: — Да, рад. Изабель была счастлива, потому что улыбалась, а улыбалась она, потому что, сучка, знает, что Алек сохнет по Магнусу уже год, а сказать об этом — язык заплетается. Сам же Алек категорически игнорирует, что его сестра спит с зав кафедры. Вот бы в обратную сторону такое действовало. Алек выдохнул. Сестра отцепилась. В воздухе уже не витал аромат гниения людских надежд, и воцарилась тишина. Магнус Бейн идет. Изабель усмехнулась себе под нос, подавив смешок; Магнус прошел сквозь собравшуюся топлу, которая покорно расступалась перед ним, и лишь на секунду он бросил взгляд в сторону, осматривая всех и, на минуточку, реально? Подмигнул, смотря в сторону, где стояли Иззи, Саймон, подошедший Джейс, что болтал о какой-то херне, и… Он. Ну может по бокам было пару девиц. Также старушка Камилла чего стоила в своем облегающем алым полыхающем платье. — По одному, пожалуйста. Без стука и разрешения не входить. Голос — волшебный, абсолютно волшебный голос с хриплыми нотками пронесся по коридору, где гурьбой столпился весь курс, и Алеку показалось, что все перестали дышать. А потом выдохнули, когда Магнус захлопнул за собой дверь. Кажется, от страха выдохнули, потому как ни один не решался идти первым. — Ты. Все. Знаешь, — ободряюще сказала ему Изабель, похлопав по плечу. — Беги, — и подтолкнула вперед, скотина, к двери, в радиусе метра от которой не было ни студентика. Все боятся Магнуса Бейна. А Алек его… Любит. Странное слово на букву «л» кажется по необыкновению дерзким и… Правильным. Симпатия к Джейсу была совершенно не такая. И улетучилась как дым, стоило впервые увидеть Магнуса. За спиной Алека все зашептались, а один особо дерзкий, мля, даже прикрикнул ему в спину, мол, герой, бесстрашный, суицидник, уважаю, бро! В одно место Алек таких слал, потому оглянулся через плечо на брата и сестру, перекрестился мысленно не помереть от сильного кровообращения и… Потянулся к ручке, медленно-медленно открывая ее. — А побыстрее никак? — прикрикнули с той стороны возмущенно и с нетерпением, и в неком предвкушении. Алеку пришлось ускоряться. Еще бы только это ускорение было так видно. Скорее, неловкие попытки открыть дверь, дергая за ручку, но с четвертого раза у него это получилось, Джейс практически не ржал. Когда Алек зашел, ступив первые шаги через порог, пожевывая свою нижнюю губу, дверь захлопнулась тихо, почти бесшумно — и Магнус только поднял взгляд, сидя за преподавательским столом, смотря на того, кто решил, что его бедная жизнь и без того стоит меньше тех денег, что вложили в учебу. Улыбка Магнуса от дежурной стала почти что как у его кота, что бродит где-то по кафедре время от времени — почти такая же хитрая и любознательная, а еще с явным знанием того, что является «своим». Бейн повертел черной ручкой пальцами и, остановившись, зажал, указал одним концом на стул напротив. — Присаживайся, Александр. О, Господи. О, Ангелы. О, черти. Алек ступил только шаг, облизывая кончиком языка собственные сухие губы, и залился краской на следующем, проигрывая в голове голос, которым было сказано его имя. Его полное имя, которое он до жути не привык слышать и откликаться на него почти что в новинку, учитывая, что с пяти лет тебя только и называли не иначе, как Алек. Но Алек не растерялся и пошел прямо до стола, присаживаясь на самый краешек стула и смотря только на свои дрожащие от волнения ладони. О, господи, как девочка, даже Изабель так не волновалась во время своего первого секса. И Алека это успокоило, не совсем, конечно, но он решил поднять голову и тут же пожалел, попадая под влияние безумно сияющих, ослепительно красивых и редких золотых глаз. Любопытных, оглядывающих все, за что можно ухватиться глазами. Алеку стыдно под таким взглядом. Ему хочется провалиться на этаж ниже, потом еще и еще, и под землю, сгорев где-нибудь ближе к магме. — Начнем, пожалуй, да, милый? Алек дергается тут же, смущаясь, только слыша приторное «милый». И вроде бы давно пора привыкнуть, только Магнус не ко всем так любезен и стоило бы послушать Иззи, когда она говорит о взаимных знаках внимания. Алек уже жалеет, что мало слушает безостановочный треп собственной сестры. Он кивает, снова с заминкой, находясь на грани между «я нихрена не знаю» и «блять, какой он охуенный». — Александр, — Магнус помахал ему перед кристально-голубыми глазами рукой, беззастенчиво умиляюще улыбаясь. — Мы с тобой еще в одной реальности? Алеку хочется сказать, что нет. Он давно во вселенной под названием «Магнус Бейн», живет на материке имени Магнуса, в стране Бейна, где краски цвета этих золотистых глаз, а Магнус Бейн — единственное вместе с ним живое существо в этой чертовой вселенной, и все, каждая мелочь, каждая деталь и изюминка сводится к тому, что «ангелы, он улыбается, и я теряю собственный разум». Алеку хочется сдохнуть. А Магнусу смешно, потому он тихо смеется, прикрывая ноутбук и откладывая его в сторону. Алек пытается ему улыбнуться тоже, но чувствует он, что выходит хуже, чем просто коряво. Выходит ужасно, и Алек сжимает кулаки. — Долго учил? — Магнус спрашивает это абсолютно спонтанно. Ему хочется заговорить сидящего перед ним Александра, имя которого рычанием отдается в горло и приятным послевкусием. Словно съел любимую конфету. — Всю ночь. Алеку и стыдно, и спать хочется, и он полностью и бесповоротно не понимает, когда, наконец, у него будут спрашивать те чертовы вопросы, ответы к которым он зазубривал. От нетерпения и волнения сводит все внутри, но еще хуже, что Магнус даже не торопится. — И даже не спал? — Нет, — Лайтвуд мотает головой, моргает быстро, потому что если медленно, то организм порывается заснуть, хотя сидящий на против экзаменатор неплохой такой стимул бодрствовать и гулять. Желательно вместе. Желательно все в той же вселенной Магнуса Бейна. — И не жалко было тратить столько времени впустую? — Магнус всего лишь приподнимается из-за стола. Он всего лишь потягивается, находясь в удивительно обтягивающих джинсах, черной рубашке и накинутом пиджаке и выглядя как модель с обложки эротического журнала, только с массой ненужных вещей. Магнус просто берет Алека под колени и разворачивает к себе лицом, делая упор ладонями именно на эти колени. Алек вспыхивает краской и пытается не бормотать, спотыкаясь на полуслове. — Как-то… Не особо. Это ведь нужно будет, — последние слова выходят совсем полушепотом; Магнус смотрит на него, чуть ли не обворожительно ухмыляясь. У Алека ходуном бьется сердце, оно хочет пробить ему грудную клетку, а заодно ввести в состоянии, когда из всех щелей льет кровь, потому что он не знает, куда она девается и вообще денется. А Магнус, как назло, только подливает масла в костер. В одном счастье — Алеку уже не до смущения. — Да, будет нужно, — улыбается Магнус, делая наклон головой набок. Они смотрят друг другу в глаза, их носы почти в таком же расстоянии друг от друга, как в ранней позе Алека с сестрой, и Бейн улыбается, что захватывает дух, а Алек только и может что смотреть на это. — Я… Мы… Раз не зря… Может все-таки возьмешь у меня экзамен, Магнус, пожалуйста. Алек просит, хрипя и шепча, обдувая теплым дыханием губы Магнуса. А тот нежно улыбается, прикрывая глаза. — Конечно, Александр. Конечно, приму. И обдает Алека своим же шепотом, трепетно отбивая непонятный ритм пальцами на коленях Алека. — Расскажи мне… Ну, не знаю, один из основных законов Конституции. Магнус делает вид, что очень заинтересован в ответе. Алек делает вид, что вопрос очень сложный, и ему надо подумать. На самом деле Алеку нужна львиная доля храбрости, чтобы податься вперед. Ему необходимо податься вперед, так как это последний год, а они только год знакомы, и Магнуса он может больше не увидеть, а поцелуй сможет запомнить навсегда. Алеку необходима смелость. И безбашенность. — В Конституции написано… — Магнус дышит редко, но глубоко. В такие секунды он подается ближе, проходясь носом по изгибу лица, вдыхая аромат геля для душа, одеколона и противного кофе. Но Магнусу нравится, потому что это Алек, а Алек милый, и краснеет он обворожительно, и улыбается так, что самому хочется улыбаться, пока скулы не сведет спазмом, и глаза у него такие… Такие небесные, как небо во время сумерек, но на свету они почти что голубые. Кристально-голубые. — Один из основных законов: человеческая жизнь ставится превыше всего. Алек шепчет, он шепчет, потому что громче говорить не может, и сжимает ладони от досады, что трус. Такой по-простому, по-наивному трус, которые уплывает во вселенную имени Магнуса Бейна. — Также ставится гарантия его прав… И свобод, — договаривает он, прикрывая глаза и вновь их поднимая. Магнус улыбается хитро и с подвохом, а Алек только сейчас замечает тонкую линию подводки на глазах. И ему абсолютно плевать, потому что Магнус прекрасен, каким бы ни был. С этим вихрем на голове, с бледной гигиеничкой на губах и подводкой на глазах. Алек просто, блять, по-девчачьи течёт, расплывается, улетает в фантезийные дали о… Самом грязном, пошлом, похотливом… Блять, поцелуе. Ему хватит просто поцелуя. По крайней мере, он себя в этом убеждает. — Молодец, знаешь Конституцию. Но… Александр, мне кажется, что такому человеку как ты — одаренному, устремленному, работающему за идею, — стоит провести дополнительный опрос. Ты так не считаешь? — прерывистый шепот опьяняет их обоих не хуже самого крепкого виски. Магнус так вообще скользит языком по нижней губе, а хочется этот язык, да кое-куда, да поглубже, да чтобы до звездочек перед глазами. До золотисто-голубых звездочек. Что там сказал Магнус — Алек понял на раз-два, и только, возможно, по губам, потому что в другое место он смотреть не хочет. Алек кивает. Алеку без разницы, что там сказал Бейн, главное, чтобы что-то действительно стоящее. А Магнус поднимает свои ладони выше и кладет их на плечи Алека, касаясь пальцами кончиков отросших темных волос. И, в общем-то, Магнус уже забывает, что сказал. Он смотрит на Алека. Алек смотрит на Магнуса. Магнус усмехается, Александр, дрожа, касается чужих плеч и собственно больше ничего не нужно — потому что Алек уже сидит на преподавательском столе, его руки обхватывают Магнуса за шею, а ладони Магнуса скользят вниз по узкой талии, забираясь под край свитера и наслаждаясь теплом оголенной кожи. И губы к губам, и язык к языку, в чужом рту, скользит и ласкает, и в жизни это в миллионы раз лучше всяких выдуманных вселенных, когда тебя прижимают ближе, когда к тебе прижимаются ближе, и стонешь в чужой рот благодарно и радостно, и удовлетворенно, сжимая меж пальцев пряди чужих волос. — Предлагаю опрос перенести в горизонтальное положение. В моей квартире. На моей постели. Выглядеть ты будешь потрясающе. Магнус шепчет, целуя скулы и контур лица Александра, кусает шею и порывается стянуть с него этот неэстетичный свитер. А Алеку плевать. И он притягивает Магнуса к себе за волосы, и они целуются до умопомрачения, до золотистых искр и светло-синих, как сумеречное небо, звезд; язык скользит по чужому языку, и губы, нереально мягкие желанные губы, кажутся самым сладким удовольствием. Алек не прав по поводу поцелуев. Одного ему мало. Много ему мало. А Магнуса, всего Магнуса целиком — будет достаточно.