Всегда рядом

Свет заливает комнату. Он прозрачный и бледный — из-за дождя на улице. И все-таки он заливает комнату. Он высвечивает все, что стоило бы скрыть. Джеймс совсем рядом, прямо перед ним, и Стив моргает, несколько раз подряд, словно это поможет сосредоточиться. Пытается найти в себе волнение, но того нет. Свет белый и какой-то матовый. Влажная взвесь проникла в комнату, хотя они плотно закрыли окна. Стив думает, что если у него опять начнет свистеть в груди, это будет очень некстати. Потом смотрит Баки в лицо и почему-то понимает: не начнет. Двери закрыты. Они все давно решили. Это не лучшее решение для Стива, он не уверен, что такое должно быть — впервые в жизни Стивен не уверен. Обычно он смертельно точно знает, что хорошо, что плохо. Но сейчас он знает только… — Стив? У Баки голос с хрипотцой из-за того, что долго не говорил, и, может, из-за сырости. — Послушай, если ты не хочешь… — Я хочу. На самом деле он прямо сейчас — не хочет точно. Просто они решили, что сегодня. И еще он прекрасно знает, что это пройдет, наверняка пройдет, как только… они что-нибудь станут делать. — Оʼкей, — говорит Баки, — хорошо. Быстро склоняется и прикасается к его губам своими. Стив опять моргает — и чувствует, как начинает колотиться сердце. Им по двадцать пять. Баки чуть старше, но это не важно. Стив всегда думал, тот совсем мальчишка. Мгновение сухого поцелуя он смотрит на пушистые ресницы — Баки закрыл глаза. Как дети, ради бога. Стив поднимает голову, чтобы другу было удобней. Он сам не знает, что они творят. Зачем. Белый свет. В комнате чисто и бедно. Баки гладко выбрит и пахнет — Стивену от этого смешно — одеколоном. Стив даже улыбается. Можно подумать, что он девушка и нужно произвести на него впечатление — какое уж, кроме того, которое уже произвел за такую прорву лет? Вот только у Роджерса от запаха его одеколона слегка кружится голова. Ну и еще — он сам сегодня утром мылся чуть ли не до скрипа, пока Бак отлучился. Мысль о том, насколько тщательно он вымылся, слегка пугает его самого. В глаза смотреть они еще не могут. Не сейчас. Стив смотрит на губы Баки, и ему привычно стыдно. Нельзя так думать о друзьях. Стивен кладет руку на шею Баки сзади, на затылок, тянет к себе и сам целует тоже, сомкнутыми губами, коротко и сухо — в нервно изогнутый уголок рта. Они ведь целовались уже раньше, так, как хотелось Баки, глубоко и мокро, так почему сейчас это кажется таким трудным? Баки берет его за плечи — так, как будто сейчас заставит отстраниться — но он просто держит. Между ними всего несколько дюймов расстояния, и ближе они стать и не пытаются. Как будто боятся что-то потерять, что-то разрушить… Свет белый, будто дымчатый хрусталь бабушкиных бокалов — так думает Джеймс. Стив держится серьезно, словно перед боем. Баки страшно. Что он не хочет. Что он это — только ради Баки. В конце концов это не Стив же предложил. Страх превращается во злость, она — в обиду, а та — в вину, вина медленно тает, когда Стив прижимается губами — по-настоящему, просто и чутко, так что ясно — он тоже здесь, он тоже хочет ближе и он тоже не знает, как начать… В конце концов, из них двоих опыта — хоть и не такого — больше все же не у Стива. Джеймс дожидается, когда будет окончен поцелуй, и медленно ведет ладонью по плечу, немного нажимая, снизу вверх, чувствуя плотную ткань новой белой рубашки под рукой. Ты надел новую рубашку, Стиви? Ты серьезно? Ради меня или сегодня день особенный? Он задыхается от нежности. Он смотрит на строгую складку между бровей. «Мой, — думает он, — мой». Спустить лямку подтяжек с плеча неожиданно пугающе. Куда серьезней, чем бретельку девичьего лифчика. Стив вздрагивает. Вторая лямка — осторожно, медленно, Джеймс гонит от себя ужасные, нечестные мысли о том, что он словно подарок разворачивает. Со Стивом так нельзя, не приз, не вещь. И все равно звенит в голове от сознания победы. Согласился. Вот на такое, совершенно невозможное, неправильное — с ним. Баки не ждал, он думал — ничего не выйдет, думал, просто поговорят и больше никогда не нужно будет об этом вспоминать, он отправится на фронт… Или это из-за того, что?.. — вдруг вспыхивает мысль. У Стива на войне отец погиб, может, он просто жалеет Баки, может, это просто… — Я сам могу раздеться, — нервно напоминает Стив. Джеймс замирает, вынимая пуговицу из петли. — Можно, я сам? — как можно мягче и серьезней просит он. Внутри что-то заходится от неожиданного странного восторга. Глупости. Стив вовсе не собирается жалеть его, он не девчонка, они друг друга уважают слишком долго. Он дожидается кивка и получает его полным разрешением. Тянет пуговицу, спускается к другой. Он раскрывает рубашку, видит под воротником тонкие, совершенно не такие симпатичные, наверное, как у девушек, ключицы — Баки однажды посчастливилось поцеловать по-настоящему красивые ключицы — и плоскую, очень худую грудь под белоснежной майкой. И Баки очень хочется коснуться. Погладить по груди, обнять за пояс, привлечь к себе. Почувствовать тепло. В этот момент Стив сам решается — протягивает руки к пуговицам рубашки Баки. Ох. Он действует спокойней и быстрей. Баки становится смешно — Стив именно что раздевает, так деловито, строго, как будто получил особо важное задание, или как будто Баки явился с вечеринки сильно навеселе, и его надо уложить. Один всего лишь раз, правда, такое было, но приятель долго припоминал ему… да Баки и сам помнит, как тупо и тоскливо наблюдал за тонкими пальцами на своей груди. Он вынимает полы рубашки Стива из штанов — пояс у них свободный, та легко вытягивается, но пока занят Стив, с манжетами не разобраться. Баки просовывает руки под рубашку и кладет ладони на пояс, как хотел. Внутри тепло. Стив вздрагивает. Баки… Широкие ладони, он привык к ним, правда. Стив знает тело Баки вдоль и поперек — они с детства друзья, вместе купались; бывало, вместе спали, на одной кровати; бывало, помогали друг другу умываться… Что его может волновать, казалось бы? Стив заставляет себя воевать с рубашкой, преодолевая желание оцепенеть, словно застигнутый полицией воришка. Баки его гладит. Одними лишь большими пальцами медленно гладит по ребрам, смотрит на него, Стив ощущает взгляд, глядит на пуговицы, жаль, что их так мало… Баки знает о теле Стива все. Был рядом, когда он болел. Промывал ссадины, когда его в очередной раз колотили. Помогал одеться, вытаскивая на ненужные свидания с ненужными Стивену девушками. Чего там стесняться? Стив запрещает себе задаваться этим жалким и оскорбительным вопросом — почему именно я? Почему я, если Баки так любит красоту, если умеет привлекать самых веселых, легких, умных, ярких? И с парнями, если все дело в этом, у него бы получилось еще лучше… Он не будет думать так. Баки выбрал его. А остальные… Стив поднимает взгляд на Баки, и в этот же момент Барнс пробирается ладонями под майку. Легко сжимает, гладит по спине, касается лопаток, обрисовывая их на ощупь пальцами. Ему приходится немного наклониться — неудобно, и Стива опять окутывает запахом одеколона, отзвуком сырости, еще не выветрившейся из его волос, запахом Баки. Стив, не успевая сообразить, что делает, чуть поворачивает голову и ловит на свои губы его теплый рот. Манжеты Стив, наверное, расстегивает сам. Джеймс этого не помнит уже. Помнит, как начал стягивать к чертям и майку, и рубашку одной рукой, второй прижав Стива к себе, было ужасно неудобно, неловко все, и Роджерс извивался, пытаясь выбраться из чертовой одежды… тогда-то Барнса наконец и понесло. Губы у Стива теплые и твердые, не девичьи, и это хорошо, Баки успел привыкнуть к ним за месяц, который они уже стали целоваться, с кем-нибудь другим уже не хочет. У Стива кожа почти горячая, Бак даже отвлекается, чтобы прижаться поцелуем к его лбу — а нет ли жара. Потом спускается вниз по виску, скуле, щеке… снова к губам. Стив отвратительно худой, это не правильно. Бак знает, сколько Роджерс упражнялся — поди-ка выдержи все эти отжимания, но мышцы просто не растут, еще бы, как бы, если он ест так мало, мама его вечно упрашивала сесть пообедать с ними после смерти миссис Роджерс, Стив отговаривался… Худой задохлик, Баки с ним неловко, вот так, облапив, наклонясь, поэтому он тянет к себе, и запрокидывает ему голову, и чувствует чужие руки на груди и на плече — родные руки, так сказать точнее. Стив прогибается как девушка, встает на цыпочки, почти виснет на нем. Баки пытается ухватить воздух, вынырнув из поцелуя, трется носом о висок. Под одной ладонью короткие волосы щекочут пальцы, под другой его бедро, худое, жесткое, и, кажется, Барнс теперь обожает его бедра. Дыхание перевести Стив не дает — целует сам, целует глубоко и собственнически, ох, вовсе не как девушка. И Баки отвечает, пытается быть мягче, раскрывает рот, Стив уже хорошо соображает в этом деле, так что через десять секунд, когда он отстраняется, Баки ведет за ним, словно теленка на веревочке, но снова Стивен рта коснуться не дает, он отворачивается, и Баки достается шея, он лижет ее — под подбородком и под самым ухом. И тогда Стив стонет — короткий звук, который и решает, кажется, жизнь Барнса. Они доходят до постели. Это странно, хотя не более, чем начинать в гостиной, одетыми словно на похороны…. или свадьбу, глупости какие. В спальне темней, в постели — холодно. Под Баки совсем темно и скоро станет жарко. Стив не стесняется себя, уже не может: он видел взгляд друга, когда совсем разделся, когда они, смеясь, стаскивали с себя ботинки, два идиота, а потом Стив поднял взгляд, увидел глаза Баки — с прищуром, с которым он иногда смотрел на самых потрясающих девчонок, взгляд, означавший, что какая-то из них довольно скоро хорошей девушкой уже не будет… Роджерс, по-хорошему бы, должен не одобрять его, Баки меняет подружек слишком часто, словно ни одна из них его на самом деле не устраивает. Стив прекрасно понимает, что его друг — хороший парень только до известного предела. Но Стив пошел на сделку с совестью, он знает, что Баки никого и никогда действительно не обижал, не мучил, не было женских слез и криков: «Будь ты проклят, Баки Барнс!». Стив чувствует себя сейчас такой девчонкой, то есть не девушкой, но кем-то явно обреченным, добычей, тем, кем скоро будут откровенно пировать. Мысль пугает и волнует, Стив этого хочет, хочет так сильно, что ему уже плевать как, почему, правильно ли, имеет ли он право. Его — хотят иметь, его хотят… Любят и обожают. Сильнее, чем положено друзей. Сильней, чем можно Стива. Или нет. — Джеймс, — говорит он тихо. Тот целует, очень сосредоточенно и тщательно проходится по всему телу сверху вниз и снизу вверх, Стив думает, что это все ужасно; Стив умный и начитанный, художник — он знает, что все так, как и должно. — Что? — выдох и шепот, Баки кладет голову на напряженный живот, он улыбается и смотрит. В постели он расслабляется, больше не выглядит, как пьяный, но не отпускает, ни на минуту не перестает касаться, гладить, теребить — даже сейчас поглаживает щиколотку, обрисовывает косточку на ней подушечками пальцев, легко царапает, как будто не осознавая. — Что? — спрашивает. Стив уже не помнит к этому моменту, Стив забыл. — Хватит, — говорит он и втайне наслаждается, видя, как исчезает с губ Баки улыбка, — хватит. Давай уже. Бак жмурится. Вздыхает. Потом целует его где-то под пупком. Стиву отчаянно хочется натянуть повыше одеяло. То не закрывает его уже почти, Бак слишком низко сполз, все видно, Стива слегка колотит даже от того, что Баки видит, хуже того — смотрит, пристально и прямо. Еще он хочет сдернуть одеяло с Баки. Хочет видеть самому. Он уже видел, прежде чем они укрылись, но ему мало, а ведь он запомнил — стройные ноги и бледные ягодицы, плоский живот и бедра, у него рукам теперь неймется, так хочется коснуться всего этого, потрогать. Стив художник. Он видел статуи в музее и рисунки, нагих натурщиков — бывало, что красивых. Баки лучше всего, что видел в жизни Роджерс. Он думает об этом, пока Баки его гладит, старается о чем-то думать, о натурщиках, занятиях, о чем угодно, лишь бы не хвататься за его руки и не останавливать, ему кажется, его сейчас как ракушку раскрывают — это хорошо, но почти страшно. Джеймс его гладит, потом… господи. Ох, Баки… Стив многое читал, многое знает, иногда образование — это на самом деле все, что остается ему в таких вещах. Древние греки скромности не знали, они умели наслаждаться красотой, не только рисовать, и Баки… тоже… видимо… умеет… наслаждаться!.. — Не надо, Бак, пожалуйста, не надо! — Стив сам не знает, что бормочет, только пробует удержать руки при себе, не может все равно, одной хватает Баки за левую ладонь, которая поглаживает его бедро, а пальцами другой он зарывается в волосы Джеймса, шелковые, теплые, и нужно потянуть, но Стив не может, наоборот, он давит, выгибаясь. А Барнс — проклятый негодяй и, кажется, смеется, это смешок или что-то другое, Стив же не слышит, только чувствует, о боже!.. — Не надо так, просто… — лепечет он. Его это пугает, это достойно осуждения, он сам, если б узнал о ком-нибудь такое, скривился бы от отвращения, но Баки плевать хотел на все приличия, он делает, что хочет, хороший парень Баки Барнс, любимец всех девчонок, какая из них сделала такое, что он запомнил, или не девчонка, но он говорил «нет», что никто больше из парней, и Стивен верит, быть не может, чтобы Баки ему в этом врал… — Хватит! — выкрикивает он, собрав все силы, потому что дело может закончиться уже совсем позором, уже слишком хорошо, и это стоит ему всего мужества, перед глазами скачут какие-то радужные круги. — Я же просил тебя! Это нечестно, слишком резко, он сам знает, не так надо благодарить, но он, он хочет отблагодарить, он только надеется, что сможет. Баки тяжело дышит, прижимаясь к его бедру влажным горячим лбом, Стив чувствует дыхание. Стив хочет еще, ужасно, вместо этого он тянет его к себе, целует его снова: в уголок рта и в рот, и это слишком грязно, чтобы уже задумываться о приличиях, хорошем и плохом, о чем-нибудь. Стив продолжает целовать его лицо, гладит голые плечи, сильные, широкие, не то что у него, вжимает подушечки пальцев в мягкую кожу, представляя, как пропадают бледно-розовые полосы. Ласкает спину, поясницу, привлекая ближе, пробираясь под одеяло, гладит ниже, сначала осторожно, потом жадно и неуверенно сжимает ягодицы. Баки позволяет, Баки чуть заметно выгибается, подныривая под ладони, словно кот, он опирается на локти, нависая над Стивом, он опускает голову и издает хриплый смешок ему в плечо, скорее нервный, может быть — смущенный. Не двигается, нависает, защищает, укрывает, улыбается. — Хватит, — требует Стив ему на ухо, — хватит. Ты просто сделай сейчас это, хорошо? Сделай это со мной, Баки, — говорит он, чувствуя напряжение мышц, слыша сбивающееся, и без того не ровное дыхание, — прямо сейчас, пожалуйста. Он заставляет себя растянуться на кровати. Отрывает руки от кожи Баки, но сжимает одеяло, натягивает до плеч на них обоих. В спальне закрыты жалюзи, но все равно почти светло. Лучи падают на пол у окна размытыми полосами, Баки жалеет, что свет не добирается до сдвинутых вместе кроватей. Места много, он не уверен, что им нужно столько, они и без того прекрасно помещаются. Стив отворачивается от света, закрывает глаза, а Баки — Баки смотрит на него, на золотящиеся брови, встрепанные волосы, такой красивый цвет, в детстве он, кажется, завидовал, потом решил, что ему нравятся блондинки, а они ему не нравятся, никто из них с этими пережженными перекисью кудрями, он прижимается лицом, губами, волосы у Стива чуть-чуть мокрые, целует за ухом, он знает, что приятно. — Очень красивый, Стиви, — говорит он, зная, что тот не верит, и это неправильно, но Бак не представляет, как еще сказать, как объяснить. Он только прижимается губами к серьезной складочке между бровей и запускает, не глядя, руку под подушку, достает флакончик с вазелином. Стив не очень знает, как это будет, Барнс тоже не знает, как рассказать, и он только мечтает, чтоб Стив не возражал, поверил, потому что объяснять — Баки и сам краснеет от неловкости, хотя спасибо Дорис, та объясняла, хоть и заходилась хохотом, Дорис та еще штучка, вытворяла всякое… Все мысли вылетают у него из головы, когда он сознает, что рано схватил баночку. Стив смелый, ага, нет, его Стиви действительно герой, и он лежит и ждет, худющая грудь ходит ходуном — Баки, не выдержав, склоняется, целует, прикасается легонько языком, ему нравится вкус, упругость, очень, очень… Только неплохо бы, чтоб Стив раздвинул ноги. На самом деле Джеймс его не просит. Он не хочет. Он жадно вглядывается в лицо друга, в зажмуренные веки — осторожно приподнимаясь и правым коленом вклиниваясь между его бедер. Стив открывает глаза, резко, Баки усмехается, встречая его взгляд, ему сейчас впервые хочется смутить, слегка помучить, совсем немного — только Стив, как и всегда, отказывается смущаться, именно когда Баки этого ждет, он сам смеется и сам разводит коленки — как-то забыл, мол, что вообще-то надо. Баки его любит в этот момент сильней всего, за все: за солнечную шаловливую улыбку, его с такой почти никто не видит, за полное доверие, за то, что не зажимается, совсем, такой открытый и так верит Баки, господи, за что? Джеймс прижимается к его губам своими и открывает наконец флакон. И вот теперь накатывает жадность, настоящая. Коснуться и погладить, пальцы скользят по мягкой коже ягодиц и по горячей — между ними, устье ладони прикасается к яичкам, Баки кусает свои губы, Стив часто моргает, но все еще смотрит в его лицо. А Джеймс оглаживает, по кругу, упиваясь ощущением, сознанием, что вот сейчас, что это уже — все. Потом он проникает средним пальцем, даже первую фалангу охватывает туго, нежно, Баки сглатывает, он представляет, что будет потом, он запрещает себе представлять, иначе заторопится, толку от вазелина не особо много, так что он очень осторожен, вталкивает палец на всю длину, двигает им на пробу, Стив опускает наконец глаза, кусая губы, смотрит на руку Баки между своих бедер, Баки смотрит туда же, он не может удержаться, видно ему больше, чем Стиву, у него пересыхает горло, и он облизывается, снова и снова, вынимая палец, затем проталкивая вновь, и гладит нежное внутри, не хочет думать ни о чем таком, но думает, что Стиви подготовился, точно готовился, это же Стив — ради него. Он помнит, нужно растянуть, не просто трогать, хотя трогать приятно, а вот Стиву вряд ли, Бак понимает отдаленно, пробовал, он должен был это попробовать, обязан ради Стива. Он проталкивает второй палец, и чувствует, как Стив вздыхает, смотрит на него — но Стив лежит тихо, закрыв лицо локтем, у него красные яркие губы, солнце добралось до их кровати, и теперь Бак смотрит только на них, работая рукой уже с чуть большим толком, так что Стив начинает напрягать сперва живот, а потом бедра, чуть заметно, сдержанно, но очень возбуждающе. Бак смотрит на его впалый живот — зачем ему проситься на войну, он же и так словно из лагеря военнопленных, — на лежащий на нем член, хочет потрогать, но, подумав, наклоняется, чтобы поцеловать, взять в рот, как в прошлый раз. Приходится изменить положение руки — Стив вскрикивает, резко выгибаясь. Кажется, о простате Бак узнал только после того, как отыскал ее у Стива. Роджерсу и стыдно, и смешно, его бьет дрожь, а он все уверяет, что нет, ему не больно, знаешь, Баки, тебе нужно больше читать, не приключенческие книжки, медицинский справочник, или можно поговорить с ребятами с медфака… Глаза Баки становятся холодными и злыми, он цедит: «Понятно», и Стив смеется еще пуще, в то же время почему-то замирая, его тревожит и волнует этот взгляд, хотя странно — ревновать Стива, ну кому он нужен, да и Гейб, который просвещал его, пухлый и добродушный парень, вовсе не красавец. У Баки темные злые глаза, и Стиву кажется, что на него смотрит кто-то другой сейчас, но это тоже Баки, наверное, таким он будет в армии. Стив смотрит на него, смотрит, дрожит, гладит предплечья, пока тот не расслабляется. — Джеймс, — зовет он. Он говорит так только в самых важных ситуациях, все называют Барнса «Баки», лишь отец порой зовет по имени и Стив. Джеймс наклоняется, всем телом прижимается к нему, старается прижаться и в то же время не давить всем весом, Стив опять натягивает повыше одеяло, обнимает Баки, смотрит в потолок, а смех и гнев куда-то исчезают, растворяются. — Давай, — говорит Стив, чувствуя, как легонько потирается Бак о его бедро. Сгибает ноги в коленях, раздвигая их под одеялом, ему стыдно, но он прекрасно понимает, видит — Баки нравится. Когда тот опускает руку вниз, чтобы направить себя, Стивен закусывает изнутри губу. Он точно знает, что в первый раз приятно будет вряд ли. Только потом, если они продолжат и научатся. Только потом — если сейчас Баки понравится. Он ошибается. Ему ужасно хорошо, он ошибается. Свет гаснет. Закатные лучи уже совсем прозрачные, а морось давно кончилась. Они лежат нос к носу, как когда-то еще детьми лежали, засыпая, если Стив оставался ночевать у Барнсов. Джеймс все никак не унимается, держит Стивена за руку, перебирает его пальцы, Стив греет о него свои ступни. Подушки смяты, простыня сброшена на пол, Стив забывает про заветы чистоты, завтра будет стирать, ну не нести же это в прачечную. — Пиши мне чаще, — Баки говорит. Его пока что даже не назначили, но вот сейчас он знает, каким-то шестым чувством понимает: вместе им побыть долго никто не даст. Баки не доброволец, но его призвали, так тоже случается. Не все такие щепетильные — и глупые — как Стив. — Я буду там, где ты, — Роджерс качает головой, между бровей у него снова эта складка. Бак тянется поцеловать ее, и Стив коротко улыбается: — Джим, — говорит он тихо, — Джимми. Джим. — Что? — спрашивает Баки, теплый и счастливый. У Стива еле ощутимо пока тянет и слегка свистит в груди. — Не выиграй без меня войну. Дождись меня там. — Да, мой командир, — смеется без пяти минут сержант Джеймс Барнс. Вокруг темнеет. Они постепенно засыпают. Утром Стив в первый, не в последний раз подделывает документы. Не в последний, не в первый раз, сжав зубы, получает от комиссии отказ. Но Баки дожидается.