Всегда рядом

На улицах Нью-Йорка идет дождь. Он звучит в кромешной темноте, журчит по желобам, капает с карнизов, шлепает и бьется о стены и стекло. Стив слушает его, когда ложится спать. И, как и всех, его обычно успокаивает дождь. Не в этот раз, однако. Они похожи на жертв кораблекрушения. Стиву снится такое иногда — смесь из его воспоминаний и ночного бреда. Океаническая льдистая вода напополам с грязно-кровавым снегом, врывавшаяся в рубку тонущей «Валькирии», вода на бесконечные мили вокруг, обломки на поверхности. И Стив дрейфует, ухватившись за собственный щит, непотопляемый во сне, и долго, долго замерзает, ощущая, как нарастает лед на волосах. И замерзая, ищет взглядом Баки. Стив просыпается, рыдая. На руках своего друга. Правая касается его волос, а левая — стальная. — Ну тише, Стиви, тише. Это я… Баки укачивает его как ребенка: — Ладно тебе, парень… Роджерс смеется, ощущая на щеках соленую, словно морская вода, влагу. Капитан Роджерс плачет по ночам, боится спать. Ну надо же, узнал бы кто об этом. — Снова океан? Стивен кивает, утыкается в плечо, прикрытое тканью застиранной футболки. Так приятно пахнет — Баки, металлом, кондиционером для белья. — Я идиот, — говорит он виновато, — опять поднял тебя. Это довольно странно. Когда Баки вернулся после реабилитации, перед их новой встречей психиатр предупреждал Стива, что перепады настроения, депрессии, кошмары — это нормально, даже ожидаемо. Вот только ожидалось все это — у Баки. Барнс тихо фыркает в его висок: — И что? Ложись, герой. Стива невольно пробирает дрожь: — Да нет уж, я наспался. В комнате темно и пахнет сыростью из-за прошедшего дождя. Когда Стив выбирал себе эту квартиру, он хотел нормальный дом — не совсем похожий на то, что было прежде, оттого хотя бы, что до войны они ведь жили в Бруклине — тогда плохом районе, — но все равно Стив искал именно старый кирпичный дом, с немного, может быть, клокочущим водопроводом и окнами в обычных деревянных рамах, а не этих, новых, способных заглушить любой шум города. В итоге звуки дождя проникают в комнату, и сырость ночью топит сны Стива в ледяных водах Атлантики. И звукоизоляция тоже ни к черту — если Баки слышит из своей комнаты, как мечется в кошмарах Стив. «Мы, друг, как двое контуженных, — думает Стив порой, в минуты слабости, — как пара ветеранов». Иногда он так и говорит. — Брось, время два часа. Ложись давай, — Стив поддается. «Стив, мы же и есть два ветерана», — отвечает Баки каждый раз. Ложится рядом с ним. — Когда отец и мать были в ночной, мелкому снились иногда плохие сны, — припоминает он. Стив улыбается в темноте. Баки помнит все. Это и правда радует. Его родители работали когда-то на «Старк Индастриз», как впоследствии и он сам, отец начальником цеха на производстве, мать в администрации. Эти заводы никогда не прекращали свою работу — и уж точно не перед войной, гудели днем и ночью, и младшие Барнсы частенько оставались на старшего брата. — Но мне не шесть, — резонно замечает Стив. — Да брось, — говорит друг, натягивая на него одеяло. — Я прекрасно знаю. Плохие времена, конечно, были и у Баки. Были кошмары. Была не находившая исхода злость, когда его трясло несколько суток напролет. Бывали его отлучки в неизвестном направлении и вызывающие взгляды, когда он возвращался: «Впустишь меня?» — и отчаянное недоумение, когда Стив обнимал его, встречая. — Поэтому, пожалуй, я не стану петь тебе песенку про Мэри и барашка, — великодушно обещает Баки. Стив тихо смеется. Кошмар все еще продирает по плечам, но холод отпускает. — Да уж, пожалуйста. О нет, не говори, что ты собрался петь мне колыбельные! — Почему нет? — смеется друг. — Да потому что у тебя нет слуха, идиот. — Эй, Тедди засыпал на третьей песенке! — Он притворялся, чтобы ты ушел. Я помню завывания по утрам в душе! И подожди — серьезно? Ты пел парнишке песню про барашка? На самом деле петь Баки умел. Естественно, когда он горланил в душе по утрам или тянул спьяну ужасный блюз, хотелось заткнуть уши, но в действительности у него был приятный голос. Стиву слушать нравилось не меньше, чем тем девчонкам, вздыхавшим по приятелю. Бак в темноте смущенно хмыкает: — Да нет. Он ныл, Фрэнк дрых в своей кровати, они с Бэкки были еще слишком малы, чтобы свалить Теда на них, а я хотел на танцы, поэтому я пел ему что-то из песенок, которые тогда играли. Однажды на «Моя ли ты малышка» я немного разошелся, так что в конце концов проснулся Фрэнк, Тедди кричал и хлопал, а я дурачился со шваброй вместо микрофона. Жаль, что тебя там не было, старик! Баки прищелкивает пальцами, изображая: — «О, мне досталась девчонка, что вечно опаздывает, уж повезло — но я люблю ее! — он тянет это мягче, чем в оригинале, но Стив все равно узнает ту песенку, ошеломленно улыбается — нет, правда, Баки поет? — О, я люблю ее!» — Постой, постой, я ее помню! — Стив не может удержаться. — Ее же сестры Эндрюс пели! — Точно, не мешай, Стив. «Ммм, он собрался идти вперед, что же, посмотрим, как все пройдет, ведь он хочет ее! Как он спросит ее!..» Стив смеется: — Ты переврал слова, это ужасно. — Да какая разница! «Моя ли ты, моя ли ты малышка?» — «Нашла ли себе нового кого?» — расслабившись, подхватывает Роджерс. — «Ты вдруг приходишь вовремя, и я тревожусь, что — моя ли ты малышка все равно?» Они хохочут в темноте и вспоминают песни одну за другой. Наивные и старые, задорные мелодии, звучавшие из радиоприемника дома у Баки и на танцплощадках, все, что они, бывало, напевали на два голоса, мурлыкали себе под нос, когда работали. Дождь начинается опять, и Стив делает вдох. Глубокий и немного судорожный, словно сырость способна помешать дыханию. Дело не в сырости, конечно. Ему хорошо. Он засыпает, когда Бак негромко затягивает «До тех пор, моя любовь». Они похожи на двух жертв пожара. Баки усмехается темнеющему потолку комнаты Стива. Тот тихо похрапывает рядом, и одно это заставляет улыбаться в темноте. Стив ретроград — в комнате тикают какие-то часы, когда вся планета уже перешла на электронные, звенит тихонько лифт за стенкой — кто-то припозднился, ночами — не сегодня, но обычно — распевает кошачьи серенады парочка молодоженов из триста пятнадцатой квартиры, Барнс их ненавидит, но и обожает тоже. Ему хорошо. Он помнит один раз, когда они со Стивом лежали почти так же. Он тогда пытался справиться сам, но без проклятой криокамеры и обнулений становился нестабилен, срыв следовал за срывом, иногда он просто катал истерики, которых потом сам же и стыдился, порой просто хотел не-быть… Как-то после очередного отвратительного срыва, когда он до черта жестоких глупостей наговорил приятелю, пытаясь обвинить в том, что сломался, хоть кого-нибудь другого — не ГИДРу же, они уже мертвы, до них теперь не дотянуться, — они с Роджерсом лежали так же, как сейчас, в кромешной темноте. Припоминали старые дела, он тогда много вспоминал, всякого разного, такого, что от одних воспоминаний — «помнишь эту немочку, Марию?» — хотелось выть, а от других — «и тогда Дуган говорит тебе» — смеяться. И они так лежали целый час, и Баки воровато смотрел на Стива в темноте, такого же красивого, как раньше. Только у Роджерса тоже ночное зрение отличное, проклятая война, до нее Стиви был мало того что близоруким, так еще художником-дальтоником, умора… Они встретились взглядами. Баки неловко было, и он понимал — сейчас не стоит, у него было мокрое лицо, побриться, как всегда в те времена, он позабыл, и вообще, не надо это трогать, слишком больно понять теперь, что потерял и это… Но Стив сам протянул руку и коснулся его правого плеча. А Барнс не удержал неровного, рыдающего вздоха. Борясь с собой, ответил на пожатие, потом послал все и вот так, неловко, подполз поближе. Целовались жадно, поспешно, по-идиотски, что в этом могло быть хорошего, Барнс же ревел как пятилетний или как девчонка, слезы да сопли. Стив дышал неровно, прижимался ртом тут и там, не так, как утешают, засасывая кожу, яростно сопя и заставляя Баки метаться и мычать от удовольствия — черт возьми, сколько же его никто не трогал так, как долго его не трогал Стив! И Роджерс позволял — «Стив, можно? Можно я?..» — расстегивать свою домашнюю рубашку, брюки. Барнс опять сорвался, теперь иначе, трогал и сжимал его, и вообще не сравнивал, не порывался вспомнить, как все было раньше — вспоминал уже, не раз вспоминал, раньше, в одиночестве. И Стив откинулся послушно на постель, тянул его к себе, неловко запуская руку в штаны и все бормотал: «Джимми, Джимми, Джим»… А «Джимми» чувствовал себя полным болваном, потому что из-за этого почти рыдал, кончая, хохоча и плача вперемешку, и повторяя: «Стив, какой я идиот, ох, Стииив». А потом долго обнимались, в первый раз после войны. Утром Джеймс понял, что будет сражаться со своим отчаянием. Ему ведь есть зачем. Должны быть способы. Лучше в психушку, если уж пройти ее — это единственный способ получить обратно Роджерса. Так что он это сделает. Он засыпает вслед за Стивом. Перед тем как закрыть глаза, он очень аккуратно гладит его по теплому виску костяшкой пальца. Они похожи на двух жертв пожара. Заново отстраивают свое жилище, долго оттирают от копоти самые дорогие вещи, мечутся во сне, не оставляют друг друга без присмотра ни на миг. Сегодня очередь сержанта сторожить, Капитан. Спи.

***

На залитой яростным солнцем крыше Башни Мстителей Старк, снова жизнерадостный, приветствует Роджерса, поднимая свой стакан с коктейлем: — Вот и наша Герда! Как там твой Кай, Кэп, ему вытащили все осколки льда из задницы? — Из глаза, Тони, — отвечает Стив, даже не раздражаясь, — если уж ты правда пытаешься вспоминать сказки. Да, он отсыпается. Кстати, кормят у тебя в этой клинике отвратно. — Это все Пеппер! — поднимает руки Тони. — Я не виноват, что когда мы вкладывались в это заведение, она как раз сидела на диете. — В основном питалась горячей лавой, — подтверждает Пеппер, поднимаясь к ним по лесенке. Сейчас крыша напоминает палубу на яхте, и мисс Поттс в своем купальнике только усиливает эту иллюзию. — Здравствуйте, Стив. Я также надеюсь, что ваш друг в порядке. — Спрашивал о вас, мэм, — припоминает Стив. — Вы, кажется, произвели на Баки очень сильное впечатление. «Какой характер, Стив, а ноги-то какие! — Баки был в самом деле впечатлен. — Везунчик этот Старк!» — Он был очень галантен, — Пеппер бросает взгляд на Тони, подавая Стиву коктейль, потом располагается в одном шезлонге со своим то ли начальником, то ли законным мужем, Стив все не поймет никак, женаты они или нет. — А я? Я не галантен? — Тони обижается, делает брови домиком. — К тому же, наш Железный Дровосек вообще занят. — Да, я не знала, — мило удивляется мисс Поттс, — и кем? — Да, интересно, кем? — подхватывает Тони. — Стив не признается. Кэп, когда нас ожидает торжественное объявление в газетах, или как там раньше было принято предупреждать о свадьбах? — В сороковые так уже никто не делал, — возражает Стив, отпивая свой коктейль. — Мисс Поттс, на вашем месте я не стал бы слушать Тони, он хороший парень, но иногда болтает слишком много. — Да, я так и поступаю, — весело откликается та, — а он что-то говорил сейчас? Не слышала ни слова. Стив думает, что было бы неплохо, если бы Баки подружился с ними тоже. Стив думает — у него снова есть друзья. Воздух от вентилятора — или это такой новейший кондиционер? За Старком не угонишься — приятно овевает его лицо, напоминая морской бриз. Жара стоит недолго. Спустя день над Нью-Йорком снова идет дождь.

***

Когда стало понятно, что своими силами им не справиться, Стив согласился принять помощь Старка — точнее, центра, где два года назад проходила реабилитацию мисс Поттс и остальные жертвы «Экстремис», для восстановления которых Тони пожертвовал значительную сумму. У врачей той клиники был опыт помощи на самом деле сложным пациентам — и умение молчать, что тоже было здорово. На первое время Стивену запретили даже посещения. Но иногда Баки звонил ему. Звонил в любое время, иногда странное, но Стив всегда снимал, во что бы то ни стало, трубку телефона. Однажды звонок прозвучал посреди операции, в процессе переговоров. «Кэп, потяни время!» — просила у него в наушнике Наташа, и Стив честно убалтывал противника, хотя ему, ей-богу, казалось, что его блеф ни на что не годен. А потом прозвучал звонок, и Стив взял трубку, сделав знак своему опешившему от такой наглости собеседнику немного подождать. «Привет, — прозвучал голос Баки с другого края континента, — у тебя есть время? Давно тебя не слышал, так что вот, подумал…» «Конечно, есть, — ответил Стив. — Как ты, приятель?» — Не могу поверить, — то ли выражала неодобрение, то ли невольно восхищалась после этого Наташа, — ты провисел на телефоне весь остаток операции. — Да, я тянул время, — невозмутимо соглашался Стив. — Нет, не тянул, ты просто разговаривал. — На самом деле, ты даже не можешь утверждать это, — возражал Роджерс, тихо наслаждаясь видом ее горящих глаз, хитрой улыбки. — Это ведь подействовало, правда? — Подействовало? Один из них снимал тебя на свой айфон! Если бы я не прострелила ему руку, сегодня же первое место на ютубе заняло видео о том, как Капитан Америка воркует по телефону со своей подружкой. — Брось, все не так уж плохо. — Роджерс, ты видел бы себя! — она ошеломленно покачала головой. Потом улыбка медленно сошла у нее с губ. — Это был Барнс? Стив криво улыбнулся ей: — Ну да. Секунду или две ему казалось, что Черная Вдова хочет его обнять. Но она только закатила глаза вверх, по привычке что-то бормоча без голоса, словно ругаясь или прося небо послать себе терпения. Потом она сказала: — Передавай ему привет в следующий раз.

***

Когда срок реабилитации закончился, Стивен встречал его прямо на взлетной полосе. Во всю ширину неба полыхал закат — нежный, какой-то перламутровый, с подсвеченными розовым облачными полосами, и ветер трепал волосы, мотал выбившуюся из-за уха длинную, темную челку Баки. Они обнимались, стоя почти у трапа, как долго не видевшиеся старинные друзья — они и были старыми друзьями. Стив чувствовал себя неловко — он хотел сгрести Баки, облапить, поцеловать, вокруг никого не было, — но он до ужаса боялся повредить, нарушить равновесие, которые они установили за десятки телефонных разговоров, за несколько коротких встреч до этого. За ночь до того, как Барнс уехал. Так что Роджерс только осторожно сжал его плечо, дождался от Баки улыбки — светлой и спокойной. Не удержавшись, обнял его — коротко, хотел бы коротко, как и положено, в общем-то, обнимать друзей. А Баки Барнс стиснул его в ответ. И они обнимались там, на взлетном поле, еще долго-долго. «Я так скучал, старик». «Я тоже. По тебе». Клиника Старка была на Таити. Куртка Баки пахла отдушками, лекарствами, его лосьоном для бритья. И морем.

***

— Щ.И.Т.? Ты уверен, точно? — Да, все хорошо, — Баки постукивает по своему лбу кончиком пальца, — здесь, я хочу сказать. — Ты просто не обязан… — Нет, для меня это скорее способ что-нибудь исправить. Глупость, Стиви, верно, но мне так легче. И потом, я поступаю к тебе, Капитан. Если ты, конечно, еще уверен… — Я в тебе уверен, — обрывает Стив. — Я всегда в тебе уверен. Бак продолжает распаковывать оставшиеся вещи. Их мало, но он довольно долго возится, раскладывает тщательно, не торопясь, врастает вновь в жизнь Роджерса. «Ты веришь мне? — спрашивал он еще совсем недавно, сжимая в руках Баки. — Веришь мне? Ты обещал, что будешь доверять мне, — шипел Стив ему на ухо, пытаясь отобрать у Барнса нож, удержать руку как можно дальше от его же собственного горла. — Что, если я скажу тебе, умрешь. Ты будешь жить, если я прикажу сейчас, Джеймс? Баки? Я все еще твой командир, ты, чертов идиот!» Позже тем вечером, уже придя в себя, они лежали рядом на кровати, вспоминая прошлую жизнь — плохое и хорошее — и кто-то из них потянулся первым, Стив не помнит — кто. Утром Бак согласился, наконец, на помощь Старка. Стив улыбается: — Я рад, что ты со мной.

***

На выходных дожди кончаются и облака расходятся. Свет, бледный и прозрачный, проникает в комнату. Они сидят на низеньком диване бок о бок, молча смотрят в окно. И тишина звенит какой-то одной нотой. Слишком похожий вечер — на тот, светлый, давний, когда они решились быть вдвоем. Помнит ли Баки? Думает о нем — сейчас, сидя так близко, что Стив своей кожей чувствует тепло? Стивену кажется, что помнит. Он глядит на Баки. Нет напряжения. Есть робость. Ожидание. — Почему ты ушел тогда, Бак? С берега реки, ведь ты же вспомнил… — Мало, Стив, не все. И слишком много в то же время. Ты… не знаю… — Джеймс потирает лоб. — Даже не спрашивай сейчас. Я думал, что… просто не мог вернуться. Не такой. Не спрашивай. Роджерс качает головой. Думает — боже, сколько еще времени пройдет, прежде чем Баки перестанет думать, что он «не такой»? Стив прикасается к его спине, гладит его, чувствует теплые твердые мышцы под тонкой рубашкой. — Ты идиот, Баки. О господи, какой ты идиот. Я так искал тебя, тупица… Баки хрипловато смеется: — Да уж. Оглядывается, и Стивен замирает, завороженно смотрит в серые глаза. Возможно, это просто свет удачный, Баки идет такое освещение — прозрачное, прохладное, как раз под цвет глаз, — но Стив глядит, не может оторваться. Проводит по щеке Баки рукой. — А помнишь, ты… — начинает он. — Стив, поцелуй меня? — одновременно просит Баки. —…задолжал мне танец. Свет проникает в комнату. Свет льется, словно вода, качает на волнах, подтачивает время и пространство. Вечер в квартирке в Бруклине не так уж далек от нынешнего. — Стив. Стив… Просто имей в виду, это не обязательно… Я… то есть если у тебя теперь кто-нибудь есть, и даже просто… — У Баки речь нечеткая — попробуй-ка сказать что-нибудь умное во время поцелуя. — Стив, ведь семьдесят лет прошло уже, ведь я же понимаю… Во время поцелуя, которого ты ждал семьдесят лет. — Ты меня хочешь, Джеймс? — Да… дьявол, да!.. Взгляд Баки не прозрачный больше, темный и горячий. Свет мягко проникает в комнату, безжалостный, высвечивает каждую знакомую с самого детства родинку на коже, каждый новый шрам, все, что так хочется трусливо скрыть, все, что так нужно видеть. —…Не такой, как раньше, — говорит Баки, жалобно, оправдываясь. Стив только смеется ему в металлическое плечо, чувствуя жадные, медленно нагревающиеся от его кожи пальцы у себя на пояснице, чуть выше копчика. Стивен смеется, почти задыхаясь от смеха, нежности, невыносимого желания. Он честно соглашается: — Я знаю. Совсем как будто кто-то другой, это так странно. Баки не отрывается — не может. Только отворачивается. Стив улыбается куда-то ему в шею, шепчет ему на ухо: — Это так странно, мне почти стыдно, знаешь. Такая глупость, нехорошо, должно быть, что я до смерти хочу, чтобы со мной это сделал какой-то совершенно незнакомый парень, как сейчас говорят-то, боже… дико сексуальный? Баки смеется, ловит его рот губами, мурлычет между поцелуями, расслабившись: — Хочешь другого парня, Роджерс, правда? Чем это я тебе не угодил? — Хочу тебя, — говорит Стив. Баки часто моргает, улыбается, счастливо, но словно не веря до конца: — За что ты мне, Стив Роджерс, а? Левая рука его, может, не слишком-то чувствительна, но Стиву она нравится. — Можно? — он спрашивает. Снять с него рубашку и майку. Можно, Стиви, да. Открыть плечо… — Когда это? — Тогда еще. Я же на скалы падал, а они острые. Не знаю, может, зажило бы, все же заживает как на собаке, если б просто перелом, но ее начисто оторвало… Стив обрывает это бормотание, прижавшись губами к шраму у ключицы: — Говори, если я что-нибудь не так… — Пожалуйста… На самом деле, кое-что чувствует даже эта левая рука — стальные пальцы гладят, легко мнут ягодицу Стива, как Барнс умудряется, так осторожно и так возбуждающе… А целоваться Бак, еще недавно словно растерявший свои умения, здорово научился заново — у Капитана Америки в глазах темнеет от прикосновений его губ, совсем так же, как раньше темнело у мелкого Стива, бедного астматика. Больно и гулко бьется сердце, когда Баки осыпает быстрыми поцелуями ключицы, грудь, когда ласкает ртом сосок. По сколько им? По девяносто семь? — Джеймс, — тихо говорит он, вовсе пропадая в забытых ощущениях. — Джим, — повторяет он. У него под головой левая рука Баки, он слышит, как перемещаются пластины в такт движению и как тихо работают реле под ними. Он уже привык. Странно, наверное, но это стало даже возбуждать, словно дыхание и голос Баки. — Джим, — зовет Стивен. — Джимми, Джим… Гнется под ним, растягивает губы то ли в яростной улыбке, то ли в мучительном оскале. Баки не видит. Тяжело вздымается сильная грудь, и опаляет шею Стивена дыхание, Джим утыкается в Стива, стараясь не сорваться. Семьдесят лет, как можно так тянуть… Стив изгибается, сжимая собой пальцы Баки. — Здесь, я здесь. Стив обнимает его шею. Тихо выдыхает. — Помнишь, когда мы уходили на войну? Баки вздыхает судорожно, убирая пальцы. — Стиви? Трется кончиком носа где-то у него под ухом. — Сейчас, давай. Они шепчут так тихо, словно это важно, как будто голоса могут что-то спугнуть. Стив жмурится и выдыхает долгий беззвучный стон, когда Джеймс входит внутрь. — Когда мы… — первый толчок мягкий и осторожный, и они соприкасаются щеками, и волосы Джеймса спадают Стиву на лицо, щекочут, ему даже смешно, смешно почти до слез. — Ты обещал… Джим делает движения сильней, сдавленно стонет: — Помню… — Что ты меня дождешься. Стивен подается ему навстречу, Джеймс уже берет привычный для них ритм, ведь помнит, надо же… Диван опять ужасно неудобный. Скрипит, к тому же. А длинные волосы Баки загородили Стиву свет, и хорошо, откуда-то взялось смущение, неясно от чего. Баки о чем-то шепчет ему на ухо, Стивен отчаянно зажмуривается. — Я обещал… что я тебя… дождусь. Я держу слово… командир. Стив. Стииив… Свет тихо льется в комнату.

***

Утро приходит незамеченным. И никому не нужно на войну. Стив обнимает во сне Джеймса Барнса. Тот, как верный друг, сторожит сон. Поглаживая по спине стальной рукой, не прекращая думать: «Стиви. Стив». Тот спит спокойно. Капитан Америка. Герой из подворотен Бруклина. Тот, кто всегда был рядом. Джим опускает веки.