Солнце почти не грело

Говорят, что младший ребенок в семье — самый избалованный. О тебе заботятся родители, старшие братья-сестры, а ты знай себе хнычь и требуй все новых развлечений, сладостей, игрушек и наслаждайся, глядя на то, как мир (пусть и ограниченный всего лишь кругом домочадцев) вращается исключительно вокруг тебя. Шерлок в свои недавно отпразднованные шесть лет с подобным утверждением был категорически не согласен. Ну, в самом-то деле, он действительно не понимал, что изменилось бы в его собственном поведении, не имей он двух неустанно следящих за бесконечными проявлениями его бурной фантазии братьев. Он что, действительно утонул бы, если бы Джон не вытащил его из того затянутого тиной пруда? Он что, правда, спалил бы дом дотла, если бы Майкрофт в самый последний момент не отнял бы спички и не наябедничал матери? О, в этом Шерлок сильно сомневался. Он ведь мог вдруг неожиданно для себя научиться плавать, а огонь… огонь — вообще непонятная стихия, а его пироманские изыскания могли бы оказаться бесценным опытом в дальнейшем, однако почему-то оба брата оставались свято уверены в своей неоценимой роли в спасении собственной семьи и человечества в целом. Идиоты. Оба они были идиотами в равной степени, хотя природа их идиотизма разнилась прямо-таки удивительным образом. Майкрофт. Старший. Тот самый мальчики-слушайтесь-Майкрофта-пока-мы-не-вернемся. Тот самый Майкрофт, который прямо-таки лопался от гипертрофированного чувства ответственности в свои тринадцать. Тот самый Майкрофт, который, отобрав керосин и спички, прочитал длинную нотацию о пожарной безопасности, а затем приволок пинающегося Шерлока «на ковер» к родителям, за что последнего лишили сладкого на неделю. Тот самый Майкрофт, чьи материнские инстинкты касались почему-то только самого младшего и полностью отключались в случае проблем со средним из Холмсов. Хотя, справедливости ради следует отметить, что средний Холмс доставлял собственной семье этих самых проблем значительно меньше, чем Шерлок. Майкрофт. Тот самый Майкрофт, который мог соврать Шерлоку так, чтобы тот ему поверил. Джон. Тот самый Шерлок-ты-же-порежешься-обожжешься-утонешь. Тот самый Джон, который, будучи старше Шерлока всего лишь на каких-то два года, нес свой груз ответственности за младшего, как несет свою поклажу верблюд, принадлежащий скупому и безжалостному бедуину — с чувством обреченной решительности, воспринимая необходимость постоянно быть настороже, скорее, как неизбежное зло, чем как ответственное поручение. Тот самый Джон, который в ответ на шерлоковское «Почему ты не рассказал родителям про то, как я измерял глубину пруда?» лишь сухо буркнул в ответ «Мама бы расстроилась» и укутал стучащего зубами брата теплым пледом. Джон. Тот самый Джон, который всегда говорил Шерлоку правду. И не потому, что не умел врать (хотя это, по мнению младшего, тоже было бы весьма проблематично), а просто потому, что не мог поступить иначе. Маленький Шерлок воображал себя гениальным исследователем, изучая старших братьев и сравнивая полученные данные со своими собственными чертами. Странно, но больше общего он находил у себя и заносчивого Майкрофта, хотя это сходство изрядно его бесило. В самом деле, уже в столь юном возрасте он подмечал, что Джону никогда не быть астеником, у него светлые волосы, а еще Джон не смог бы наизусть пересказать текст из трех-четырех страниц после первого прочтения или решить ребус, едва на него взглянув. Может быть, Джон просто глупый (читай «обычный»), не имеющий, по мнению какого-нибудь Ницше (да-да, Шерлок в свои шесть даже приблизительно знал, кто это, хотя затем эту информацию в его мозгу вытеснил джонов любимый Дональд Дак), права на существование человек? Нет, неожиданно для себя самого делал вывод Шерлок, ворочаясь ночью под одеялом. Ну не может ущербный человек так быстро взбираться на дерево, видя в нескольких метрах озверевшую от недокормежки бродячую собаку, да еще и попутно затаскивать на нижнюю ветку зазевавшегося младшего брата. А еще ущербный не может так трепетно заботиться о заболевшей матери, поднося ей собственноручно заваренный (из рук вон плохо, но все же) чай, да еще и пытаться измерить ей давление завалявшимся в семейной аптечке тонометром. Джон просто… другой, вот и все. Шерлок как-то озвучил свои мысли, заявив, что Джон между ним и Майкрофтом — как ломтик ветчины между двумя кусками хлеба в сэндвиче. Ха! Майкрофт тогда еще презрительно сморщил нос, отметив, что неизящество подобного сравнения ранит его чувство прекрасного. А Джон, похоже, обиделся, но подумав, отметил, что ветчина гораздо вкуснее, чем какой-нибудь банальный хлеб, и посоветовал Шерлоку придумать что-нибудь позаковырестей, если он действительно хочет его задеть. Шерлок же и не собирался кого-то задевать, более того, он подумал: безумно странно, что озвучивание очевидного может показаться кому-нибудь неприятным. Н-да, странная у Шерлока семья, а сам Шерлок — единственный адекватно мыслящий, честно. А еще у братьев Холмс были абсолютно разные друзья. Друзьями Майкрофта всегда были книги. Печатное слово так завораживало его своей какой-то одному ему понятной магией, что сначала он был готов читать все без разбора — от поваренных книг до учебников по термодинамике. Благо, Майкрофт быстро научился выбирать себе друзей, и теперь в его комнате стояли только те книги, которые он считал действительно нужными и полезными. Правда, таковых набралось тоже ой как немало. Джон же всегда больше любил находить друзей из плоти и крови. Когда в их дверь звонила стайка мальчишек, чтобы позвать Джона играть в футбол или просто подурачиться на солнышке, Майкрофт, окидывая «мелюзгу» высокомерным взглядом, презрительно поджимал губы, а Шерлок демонстративно разворачивался и топал в свою комнату, громко хлопнув дверью напоследок. Хочет уйти с этими галдящими идиотами — пусть уходит. — Шерлок, пойдешь с нами? — Джон появлялся на пороге уже в кроссовках и с мячом подмышкой, весь такой солнечный и взбудораженный. Шерлок обычно поворачивался в его сторону и как можно выразительнее закатывал глаза. — Меня больше удивляет, почему с ними идешь ты. — Они мои друзья, — улыбка слегка выцветала, но не гасла окончательно — к подобному Джону было не привыкать. Он садился рядом на кровать и заговорщицки пихал Шерлока в плечо. — Ну, давай же, будет весело. — Тебя ждут? — цедил Шерлок в ответ. — Вот и иди, — и ложился на кровать, прикрывая глаза локтем. Джон вставал и уходил. Но — Шерлок знал точно, поскольку наблюдать за братом из-под руки, оставаясь незамеченным, довольно удобно — всегда оглядывался, касаясь дверной ручки, видимо, надеясь, что младший все же одумается. Этот незначительный, по сути, факт странным образом успокаивал. А если уж Шерлоку совсем не хотелось, чтобы Джон уходил (а пусть не таскается где попало и непонятно с кем!), он всегда мог заявить, что планирует забить гвоздь в розетку, дабы зафиксировать его электропроводность, или, скажем, собирается смастерить парашют из порывала, а затем опробовать его, выпрыгнув из чердачного проема. В таких случаях Джон не разражался гневной отповедью и не грозился рассказать все родителям, а лишь относил мяч в свою комнату и шел извиняться перед друзьями, пока Шерлок (вот вам всем! вы ему не нужны! видели?!) пытался найти гвоздь побольше или начинал упражняться в фигурном сворачивании покрывала. А вот единственным настоящим другом Шерлока был, пожалуй, сам Шерлок. В конце-то концов, люди делают глупости слишком часто, чтобы их можно было за это прощать. А глупость, к тому же, еще и заразна — одна из немногих избитых истин, которую Шерлок считал справедливой. Он точно знал, что он особенный, а подобным людям нужно держаться подальше от основной массы, чтобы чужая глупость не осела в их мозгу, как оседает на одежде дорожная пыль. Особенный. И действительно — ну кто еще на этой планете горит такой же жаждой познания мира опытным путем? Хотя иногда Шерлок «позволял» немного побыть рядом с собой Джону. Брат, начисто лишенный желания читать мораль по поводу и без, раздражал гораздо меньше, чем все остальные. А еще Джон был теплый. Постоянно мерзнущий Шерлок никогда бы не признался, что в вечно продуваемой гостиной часто садился так близко к Джону, чтобы отвоевать хоть немножко чужого тепла, спокойного и уютного, почти своего… За то, что Джон, пусть и неосознанно, но делился с ним этим теплом, Шерлок позволял ему немного больше, чем всем остальным домочадцам. Например, эти дурацкие кудри… о, Шерлок ненавидел свои кудряшки! И дорого платили те, кто считал, что его можно безнаказанно трепать по макушке. Когда же Джон, пытаясь привлечь внимание, взлохмачивал его волосы, Шерлок не злился. Вот нисколечко. Нет, он, конечно, усердно изображал обратное, но Джон, похоже, не верил. И хорошо, осторожно признавался себе Шерлок, лежа под теплым одеялом и зная, что никогда не скажет этого вслух.