внутривенно

— Он ведь так любит меня, в рот оно ебись… — докуривая уже пятую сигарету, прошептал Андрей. Прошептал, ибо от никотина горло неприятно болело и требовало воды. — А ты его? — ласковым голосом спросил Мирон, разглядывая старый и давно изученый интерьер комнаты. Голубоглазый жил и живёт в этой квартире уже много лет и знает каждого паука, что свил здесь паутину. Но сейчас, в моменты их диалога с Андреем, всё будто стёрлось из его памяти. — Я не знаю, — подавляя слёзы, ответил Пирокинез, в последний раз затягиваясь тягучим никотином, который вновь и вновь разъедал его лёгкие, — я ничего не знаю. Андрей затушил сигарету, кладя её на дно стеклянной пепельницы и глубоко вздохнул. — Ты дрожишь. — заметил Янович, слегка касаясь руки разноглазого, в попытке нащупать температуру. — В последнее время мне всегда холодно. — парень прикрыл глаза, грустно опуская голову и облокачиваясь на стену с серыми обоями. Эти обои Мирон поклеил уже очень давно, лет десять назад, когда был ещё мелким мальчиком, ничего не звавшим о жизни. Он был, как Андрей — глупый, влюбчивый и пугливый. Боялся Мирон всего, отношений, ответственности и одиночества. Сейчас, казалось, Пирокинезиса не пугают ни отношения, ни ответственность, а, скорее, одиночество. Хоть он и был вместе с Каримом, но ему всё время казалось, что он один. Постоянно. И ночью и днём. Даже в компании друзей он был одинок. — Блять, я не знаю, что мне делать. Разноглазый потёр дрожащими руками уставшее лицо, складывая ноги в позу «лотоса». — Ничего, — даже как-то тихо сказал Мирон, заканчивая разглядывать комнату и, наконец, переводя взгляд на измученное лицо собеседника, — просто отдохни. — Я не могу отдохнуть. Я даже когда целыми сутками стараюсь выспаться — всё тщетно. Будто я вообще не сплю. Постоянное ощущение отсутствия. Будто это не со мной происходит. «Защитная реакция организма» — пронеслось у Мирона в голове. Да, организму Андрея было от чего защищаться. Как постоянные апатии, стрессы, ссоры с Каримом, так и незаконченный альбом, пьянки и нехватка внимания. Несмотря на близость с Алфёровым — виделись они всё реже и реже, будто отдалялись. Ничего друг другу не рассказывали и даже не созванивались. Нет, зеленоглазый, конечно, звонил, а вот Андрей не брал трубку. Не брал из-за осознания собственной вины. Из-за невозможности хоть как-то помочь им. Пирокинезу нравился Карим, даже очень. Но какой-то невидимый барьер не позволял окончательно притянуться к Алфёрову и проявить свои чувства. Его скорее тянуло к бутылке водки и к… Мирону? Их дружба было неким святым обрядом. Осторожность в действиях, осторожность в словах. Они не позволяли себе больше, чем нужно, но и не смущались. Рядом с Фёдоровым Андрей чувствовал себя спокойно, раскованно и уютно. А с Каримом этого не было. Там была нежность, конечно. Была любовь и романтика, но не было той искры и «невинности». Слишком быстро Пиро перегорел. Слишком виновато он себя сейчас чувствует. Он хотел писать одному Юре. Хотел быть только с ним. Но всё рушилось в один миг, когда его ладони касался Мирон. Когда он начинал успокаивать своим голосом и обнимать. Он просто чувствовал его тепло у себя под кожей. Оно вливалось глубоко. Внутривенно. — Мне плохо, Мирон. — будто бы признавшись в краже, сказал Андрей, зарываясь потной рукой в волосы. Как бы не было очевидно, Пиро никогда не признавался, что ему плохо. Он терпел, молчал и просто плакал по ночам. Поэтому сейчас — это было действительно признанием. Признанием в том, что ему нужна помощь, поддержка и объятия. Настоящие объятия, которые мог подарить лишь голубоглазый рэпер. Тёплые, успокаивающие и лёгкие. В которых можно заснуть и ни о чём не думать. — Всё наладится, слышишь? — прошептал Мирон, притягивая разноглазого к себе, крепко обнимая. Обнимая так, как и нужно было Андрею — искренне, чувственно и абсолютно платонически. Без всяких пошлых подтекстов и намёков на секс. Просто объятия. В эти слова хотелось верить всей душой. Хотелось улыбнуться и сказать, что всё хорошо. Но это не так. Вместо этого с губ срывается жалостливый стон и тихий плач. Футболка Яновича в миг пропитывается солёными слезами, а комната наполняется болью. — Ты не виноват. Никто не виноват, понимаешь? — пытается успокоить друга Мирон, поглаживая того по худой спине, — Просто у вас не сложилось. Всё ещё может поменяться. Ты только держись, Андрей… Прошу… Последнее слово он произнёс как-то по-особенному. Как молитву, или просьбу. Он будто умолял Андрея не умирать. — Ты не одинок, слышишь? — шептал Фёдоров на ухо Андрею, — Я с тобой. Андрею от этих слов стало так тепло на душе. Так легко и приятно. Снова он помогает. Сможет ли Пирокинезис хоть когда-нибудь расплатиться за поддержку?