Тигрица из обсидиана

Мукуро три, когда к ним в дом пришли какие-то люди. Старшей сестре удалось-таки добраться до его волос странного сине-сиреневого цвета, она делала ему на макушке хохолок. Волосы были недостаточно длинными, чтобы быть хвостом, но хохолок получался. Белые лилии цвели вокруг беседки в саду их дома. Вечерело, и родители должны были вот-вот вернуться. В закатном солнце лилии казались оранжево-розовыми, как спелые персики. Маленькому Мукуро нравилось проводить по нежным лепесткам пальцами. Сестра пела какую-то незамысловатую колыбельную, и весь мир казался как на ладони. В миг, когда внезапно перестала звучать песня, что-то брызнуло Мукуро на голову. Вязкое и теплое, оно стекло ему на лицо, залило левый глаз. Он попытался протереть его, посмотрел на ладонь. Он знал, что это такое. Мукуро очень-очень медленно повернул голову назад. Сестра лежала слишком неподвижно, как на картинке. Из ее горла текла кровь. Мукуро закричал. Лилии больше не были белыми. *** Мукуро пять, он не знает где он, но точно глубоко под землей, в какой-то лаборатории, и все вокруг белое, стерильное, и только одна комната настолько заляпана бардово-красным, что не отмыть, сколько не пытайся. Когда его приковывают к столу, Мукуро больше не паникует, только вздрагивает от холода под спиной и мимолетно удивляется. На этот раз он не металлический — мраморный — и Мукуро начинает догадываться, что с ним собираются делать на этот раз. Когда через металлические наручники ударил ток, он только сжал кулаки, стиснул зубы, и постарался не издавать ни звука. Если он начнет кричать, то очнется только спустя неделю, а все это время проведет в той бордово-красной комнате. Спустя вечность его наконец бросили в комнату, где он жил. Всех селили по двое, но у него пока не было соседа, и оттого было еще более странно, что его аккуратно подняли и положили на кровать. Мукуро увидел яркие аметистовые глаза, прежде чем позволил себе потерять сознание. *** Уже когда Астарта только поняла, что теряет сознание, то знала — Эстранео, милые давние знакомые, все-таки нашли ее. Она была слишком маленькой чтобы помнить, когда оказалась там, но знала, что именно эти психи развили ее аномальную реакцию на хлороформ. Подстраховывались, суки. Очнулась она уже в комнате, той самой где жила до того как сбежала, нашла брата, а их нашла Вонгола. До всего того, что было, чем она так дорожила. На шее чувствовался пламяпоглащающий ошейник, а на запястьях наручники. А раскошелились-то как. Я теперь прямо ВИП-клиент, раз на меня такие украшения вешают. Астарта только хотела подойти к полке с книгами, чтобы пересмотреть их, как дверь открылась, а очередной безликий бугай сбросил на пол мальчонкку. Мальчонка был мелкий, лет пяти, щуплый, в одних только шортах и со странной прической. На макушке у него был хохолок. Хохолок. Хо-хо-лок. — Ананас? — Астарта завопила (потому что панически боялась ананасов, но это история достойная отдельной книги, поэтому автор малодушно опустит ее), но быстро взяла себя в руки, когда заметила, что мальчик как-то неестественно и мелко трясется. Она осторожно перенесла его на вторую не земеченную ранее кровать, и укрыла одеялом. Астарта остолбенела, когда почувствовала отголоски пламени Тумана, очень сильного, в миг, когда мальчик на секунду открыл глаза, перед тем, как окончательно вырубиться. Она знала, что хотят сделать с туманниками, которых подвергают физическим пыткам в таком возрасте. Она хотела бы помочь маленькому Туманчику, и даже попытается; но не сейчас, потом, потому что она только очнулась и сука, пламяпоглащающий ошейник и пламя фиолетовое, как ночь в пустыне, плещется где-то на донышке ее воображаемого океана. И теперь это не океан, а просто гиганская лужица, но все равно чистая и прозрачная, но она не сможет дотянуться до нее еще как минимум пару часов. Астарта почувствовала легкий ветерок, мнимо нежный, как морской бриз на закате в августе и обернулась в сторону двери. Там стоял красивый мужчина, лицо его обрамляли черные кучеряшки, голубые глаза обещали все наслаждения мира, но она знала его. Была знакома с ним, знала его как облупленного, и ненавидела до глубины своей поломанной жалкой душонки. — Леди, господин с нетерпением ждет вас. — Сеньор Рауль? Он улыбался столь искренне, столь обворожительно, словно на него не смотрели с едва сдерживаемым бешенством. И он всегда так мастерски игнорировал направленные на него эмоции, и так часто менял маски, что Астарта ни на миг не разрешила себе обмануться, поверить ему. А так хочется, но нельзя, нельзя, иначе перестанет существовать Астарта, и вместо нее будет кто-то другой, а этого нельзя допустить, это непозволительно. Потому что, когда Занзас найдет ее, она очень хотела надеяться, что у него получится, посмотрит на нее, и увидит не-ее, ему будет больно. А еще он очень вежливо игнорировал ее, и это выводило из себя едва ли не больше чем то, что Рауль смел ей так улыбаться после всего того, что делал с ней, когда она была ребенком. — Он очень скучал. Его баритон был медовым и мягким настолько, что хотелось верить ему безоговорочно. Чертов глашатай, он был прекрасным палачом и превосходно владел своим голосом и телом. Астарта всегда слишком быстро раздражалась в его присутствии. Ей захотелось зарычать, но она прошла мимо него, только чтобы на мгновенье остановившись тихо, почти на грани слышимости прошептать: — Лжец. Рауль только шире улыбнулся. Астарту ждал обед в компании главы этих безумных гиен. *** Занзас проснулся у себя в комнате в особняке Вонголы. Во рту была пустыня, виски ломило как после килограмма мороженого, а руки-ноги еле слушались, было ощущение, будто увяз в карамели или в каком-то болоте, и вот-вот станет холодно и он навсегда останется под толстым слоем льда; агррх, раздражает. Он аккуратно опустил босые ноги на пушистый дорогой ковер, доковылял (доковылял?!) до ванной и посмотрел, наконец, в зеркало. Из зеркала на Занзаса смотрело его собственное отражение, чуть зеленоватое, с полопанными капиллярами в глазах, намного более хмурое и растрепанное, чем обычно по утрам. Занзас глубоко вдохнул и медленно выдохнул, одновременно с этим разгоняя Пламя по венам, как учила сестра, когда они только познаклмились, заставляя организм окончательно проснуться и только после этого замечая, что что-то не так. А когда прислушался — понял, что чего-то не хватает. Не было ставшего уже привычным, не-ощущения, полу-призрачного чувства присутсвия. Не ощущалась за стеной ставшая привычной сонная утром тучка атрибута Облака — Астарта всегда любила спать подольше и никогда не просыпалась первой, ее будили или служанки или он сам. Что-то случилось, — мысль, не до конца сформированная, стрелой пронеслась в сознании. Ком встал в горле и Занзас вцепился в раковину до побелевших костяшек пальцев. С Астартой. Он не помнил, как ложился спать, а должен был; они с сестрой планировали сбежать в город и погулять по ночным крышами. Они не успели сбежать, на особняк напали, а потом пустили газ и следующее, что он помнил — это постель под собой. Будущий Дечимо быстро натянул черные джинсы, футболку с каким-то психоделическим принтом на тему кубизма, зашнуровал высокие кеды, и пулей вылител из комнаты в сторону кабинета отца. С грохотом распахнулись створки двери, Тимотео поднял на сына какие-то незнакомые, тыжелые глаза человека, уже потерявшего трех сыновей. Глаза отца, у которого прошлым вечером похитили дочь. — Где она? Пожалуйста, прошу тебя, скажи, что она просто где-то спряталась или потрошит очередной труп. Тимотео только отрицательно покачал головой. Занзас оскалился как сумашедший, издал истерический смешок-полу-всхлип развернулся на пятках и вышел вон. Он направлялся в подвальный тир. В следующий раз, когда Занзас увидел в зеркале свои глаза, они были красные-красные, как гранат, как вишня, как яблоки, которые так любит сестра, как кровь, которую она с нежным взглядом матери, ласкающей свое дитя, проливает. Как глаза Рикардо, портрет которого ему показала сестра, когда нашла его в каком-то дальнем забытом пыльном углу библиотеки.