Satellite

Джису девятнадцать, он старше многих литературных и экранных героев, а потому уверен, что приключения и любовь ему уже не положены — в силу возраста. Про магию нечего и говорить: его сова с заветным письмом, должно быть, ошиблась домом, городом или страной, а волшебный шкаф не подошел в его квартиру по стилю. И все, что теперь осталось — смотреть вслед очередной уходящей весне, злиться — на себя, на мир, на всех этих счастливых, смелых, влюблённых, считающих себя цельными — пока не расколются опять на две не зависящих друг от друга половины. Джису об этом — никому. Джонхану вот разве что, а ещё Чихуну — они знакомы друг с другом целую жизнь, и это кажется серьёзным поводом для безоговорочного доверия. — Придурок ты, — говорит Джонхан и ловит на себе недовольный взгляд Чихуна, его тихое «не выражайся»; Джису едва сдерживает улыбку: Чихун, вообще-то, не очень любит Кэпа. — Дурак в смысле. Над Джонханом — бесконечное небо, голубое, как его рубашка; над Джонханом — игривое солнце, и он прячется от него под своей чёрной широкополой шляпой — так наивно, но осторожно. Улыбается чуть снисходительно — небу, солнцу, всему миру, Джису. В его улыбке прячется май, такой, какой он есть — жаркий, яркий, обнадёживающий. — И переживаешь ты из-за дурости, и живешь дуростью, и делаешь, по большей части, тоже дурости. Джису передергивает плечами — недовольно, уязвленно. — Приключения всюду вокруг тебя, — не унимается Джонхан, — а любовь… — взмахивает легко рукой, подыскивая слова. — Не знаю. Мы вон с Чихуном живем как-то, не паримся. Джису в ответ хмыкает и просит Джонхана назвать хоть одну причину, по которой Чихун вообще хоть раз парился. — Когда «Ганнибал» закончился, — отвечают они в один голос. Джису смеется — неохотно, но искренне. Он им обоим немного завидует. Джонхану — у того май в улыбке, ветер в отросших русых волосах; ярко-жёлтый подсолнух, вышитый на нагрудном кармане рубашки и безграничная — безвозмездная, что важнее — любовь к жизни. Чихуну — он всегда между ними, как мост меж двух миров; у него круглые очки без стекол, хиленькая стопка книжек в руках, он спокойный и немного строгий — Джису иногда кажется, что потерявшееся и такое заветное письмо попало именно Чихуну в руки. *** — Ненавижу тебя, Хон Джису, — говорит Джонхан несколькими днями спустя, заваливаясь рядом с ним на скамейку: в бледно-серых, почти белых джинсах, чёрной футболке, с дурацкой мейнстримной подвеской-пиццей на чёрном перекрутившемся шнурке; волосы щекочут скулы, браслеты звенят на запястье. Вокруг — вечер и безлюдный двор. — Ни приключений, ни магии, ни отношений хоть каких-нибудь маломальских. Моя жизнь — беспросветное дно, и это твоя вина. Джонхан выглядит не выспавшимся и немного злым. Они говорят обо всем этом долго: о том, что магии нет, приключения умеют прятаться, для путешествий нужны деньги, а девятнадцать — отстойный возраст. Джису говорит, что для таких, как Джонхан, устроить себе личную жизнь — не проблема. — Посмотри на себя, — улыбается, сам уже и забыв о собственных бедах и плохом настроении. — За тобой же бегают все, кто вообще способен на бег, независимо от расы и пола. — Бонусы для ведущего школьного радио. И отличника. И я ведь в сборной по волейболу. И много чего еще. Когда они оба замолкают, Джису вдруг хочется сказать ему, что Джонхана можно любить и по множеству других причин — он же любит. По-своему, конечно, без учащённого пульса, забытых слов и пересохшего горла; не до бабочек в животе и поцелуев на дворовой скамейке весенними вечерами (Джису думает об этом и — ему вдруг страшно хочется), а очень спокойно и уверенно — как данность; как кого-то, чью дружбу не хочется менять ни на что иное. Но — любит. Джису хочется сказать ему об этом, но он не говорит. Потому что Джонхан не поймёт; Чихун бы вот понял, а Джонхан — не поймёт. Для него это все — разговоры, мысли — дискомфорт и нервотрепка, глупые наивные откровения, минуты слабости. Поэтому Джису говорит только — смешливо, с легкой снисходительностью: — Придурок ты, вот что. Всё в твоей жизни есть: от и до. И Джонхан смотрит на него — долго и вдумчиво, глаза в глаза, а потом улыбается и кивает: — Ага. Всё есть. И — голову кладет на плечо, виском прижимается к подбородку, боком — к боку. — Вот прямо сейчас, — говорит, — всё есть. И магия, и, наверно — Джису вздрагивает — любовь, влюбленность эта дурацкая и всеобщая, весенняя. И начало интересного приключения. — И путешествие, — говорит Джису. Ловит непонимающее молчание, говорит — Длиною в жизнь. Джонхан фыркает: — Всё так просто, что даже скучно. И Джису, возмутившись, дергает плечом: — Захлопнись. Джонхан смеётся ему в ответ и вместе с его смехом их накрывает своим вечерним небом май.