Жар и горечь

Всё таить, чтобы люди забыли, Как растаявший снег и свечу? Быть в грядущем лишь горсткой пыли Под могильным крестом? Не хочу! Для того я (в проявленном — сила) Все родное на суд отдаю, Чтобы молодость вечно хранила Беспокойную юность мою.

Книгу Валерию Брюсову — на рецензию — послала сама. Она уже тогда состояла в переписке с мэтром. Брюсов на сборник лишь взглянул. На последней странице даже сделал отметку: «Хорошая школа. Но сл< ишко>м много приторных умилений». Однако рецензию написал: «Стихи Марины Цветаевой… всегда отправляются от какого-нибудь реального факта, от чего-нибудь действительно пережитого. Не боясь вводить в поэзию повседневность, она берёт непосредственно черты жизни, и это придаёт её стихам жуткую интимность. Когда читаешь её книгу, минутами становится неловко, словно заглянул через полуоткрытое окно в чужую квартиру и подсмотрел сцену, видеть которую не должны бы посторенние... Эта непосредственность... переходящая на многих страницах в какую-то “домашность” <....>. Мы будем думать, что этот поэт найдет в своей душе чувства более острые, чем те милые пустячки, которые занимают так много места в «Вечернем альбоме» и мысли более нужные, чем повторение старой истины “надменность фарисея ненавистна”...» Ни рецензия — отповедь! И зачем посылала? Но он тоже хорош. Всем своим весом (общественно-литературным), всей своей мэтричностью — на неё. Не поддержал, а с ног сшиб. С первых шагов. На всё её рвение-горение — плеснул из ушата. Она это ему никогда не простила. Он не принял её приглашения — войти в блаженную страну детства. Он — уже слишком взрослый для этого. Ещё один отклик — и опять мэтра! — от Николая Гумилёва: «Марина Цветаева — внутренне талантлива, внутренне своеобразна. Многое ново в этой книге, нова, смела (иногда чрезмерно) интимность; новы темы, например, детская влюблённость; ново непосредственное, бездумное любование пустячками жизни. И, как и надо было думать, здесь инстинктивно угаданы все главнейшие законы поэзии, так что эта книга — не только милая книга девичьих признаний, но и книга прекрасных стихов». Прохладно. Но и то хорошо. Ведь она — не из «Цеха поэтов». И, наконец, третий — самый главный, самый тёплый — Максимилиана Волошина. Его нужно было бы ставить первым. Потому что здесь — впервые! — не мэтр, а старший, добрый друг, мудрый наставник: «Это очень юная и неопытная книга... Многие стихи, если их раскрыть случайно, посреди книги, могут вызвать улыбку. Её нужно читать подряд, как дневник, и тогда каждая строчка будет понятна и уместна. Она вся на грани последних дней детства и первой юности... “Невзрослый” стих Марины Цветаевой, иногда неуверенный в себе и ломающийся, как детский голос, умеет передать оттенки, недоступные стиху более взрослому... <....>. «Вечерний альбом» — это первая и непосредственная книга, исполненная истинно женским обаянием». Пристрастность?.. Нет. Ведь они — незнакомы. Просто мудрость доброты и доброта мудрости. Не-мэтричиность. Волошин стал её Солнцем. Он осветил ей дорогу в литературу. «Благословил» на поэзию.