Никто ничего не отнял Мне сладостно, что мы врозь Целую Вас — через сотни Разъединяющих вёрст.
1916 — Софья “уходит”— становится для Марины годом открытий. Вначале его — зимой — она открыла для себя Петербург. Не только открыла, но и завоевала. От лица всей Москвы, не ударив — лицом! — в грязь. Потом — открыла людей: Михаила Кузьмина и Осипа Мандельштама. И — открыла — “нездешние” вечера. Михаил Кузьмин — встретились лишь однажды, мимолетно — навсегда, для неё — в облике благородной, изящной и грустной птицы. У него — за внешней изысканностью — её чуткое сердце угадало высшую простоту. О нём — ходили легенды. “О каждом поэте идут легенды, и слагают их всё те же зависть и злостность”. Потому что поэт — “не-здешний”, непонятый. Страшный — непонятностью — другим: здешним. Позже Марина напишет о нём свою легенду, создаст свой миф — добрый, светлый, как всё её о других. Второе открытие — Мандельштам. Потом она подарит ему Москву. Он ей — “чудесные дни с февраля по июнь 1916 года”. Это было время стихов. Стихов, которые они писали друг другу. Он ей — три, она ему — девять. Она называла его “божественным мальчиком”, “лебеденком”. И — провидица! — предсказала его судьбу...Голыми руками возьмут — ретив! упрям! — Криком твоим всю ночь будет край звонок! Растреплют крылья твои по всем четырем ветрам, Серафим! — Орленок!—
В письме тех дней она признается: «Я люблю Мандельштама с его путанной, слабой, хаотичной мыслью, порой бессмыслицей (проследите-ка логически любой его стих!) и неизменной МАГЕЙ каждой строчки дело не в “классицизме” — ...в ЧАРАХ» Она умела любить людей такими, какие они есть. За то, что они — есть. Несколько лет спустя родится «История одного посвящения». (Здесь, в Александрове — он возникнет как потерянный, немного нелепый человек, привыкший к городской жизни. Он чувствует себя легко и просто в античной Греции своего воображения. Но Александров — с его красными телятами и холмистость (в том числе — кладбищенской) — ужасает его). Это ещё один — добрый, любовный, — миф о Поэте. В шестнадцатом году Цветаева — открыла! — ощутила себя (и без ложной скромности) — российским, притом — московским, поэтом, соревнующимся (именно так!) с петербургскими «парнасцами». “Твой — Петербург, моя — Москва”,— напишет она — потом — Ахматовой. И всем им чужеградным сородичам по ремеслу: Блоку, Ахматовой, Мандельштаму она открывала, дарила свой город на семи холмах. Свой Рим — им. “У меня в Москве — купола горят”(Блоку); “И дарю тебе свой колокольный град, — Ахматова! — и сердце своё в придачу”;“Из рук моих — неукротимый град //Прими, мой странный, мой прекрасный брат”(Мандельштаму). То было не только великое бескорыстие истинного восхищения, а ещё и выражение “круговой поруки добра” поэтов — поверх всяческих барьеров: судеб, характеров, убеждений, расстояний.