Inside of me

В ту ночь Канде Юу снова приснился кошмар. Кошмары ему не снились вот уже несколько месяцев. Он вообще не мог вспомнить свои сны, как бы ни пытался. Но теперь сон был настолько ярким и ошеломляющим, что первые секунды после пробуждения Канда сидел на постели, тяжело дыша и обливаясь холодным потом. Руки дрожали, всё ещё ощущая прикосновение извивающихся копошащихся червей, а стоило лишь прикрыть глаза, как он видел их длинные гибкие тела. Канда не боялся такой мелочи, как черви, но во сне это было настолько отвратительным, что дрожь удалось унять только прохладным душем. Чёртов Аллен Уолкер. Из-за него он снова вспомнил Алму. Однако обращение Алмы во сне было настолько реальным, что Канда долго не мог свыкнуться с мыслью, что это был просто сон. Дурацкий сон, о котором он предпочёл бы забыть. Выйдя из душа, Канда с особой тщательностью промокнул длинные волосы, добиваясь того, чтобы они остались только слегка влажными, и вышел из комнаты. Здесь было что-то не так. Сегодня он проснулся вовсе не от запаха кофе, а от кошмара. На кухне было тихо. Не ворчал чайник, не было слышно звенящей посуды. Никто не желал доброго утра. Линали. Канда оглядел пустое помещение. Вчера Ли вернулась поздно и, пожелав спокойной ночи, сразу ушла в спальню, после чего погасила свет. Разве она когда-нибудь уходила утром настолько рано? Канда проверил телефон — никаких смс-сообщений или звонков. Тишина. Продолжая раздумывать, он вскипятил чайник и бросил в кружку ложку кофе с сухим молоком, и только когда уселся за пустующий стол, обнаружил на нём сложенную записку, на которой ровным почерком Линали было написано: «Канде». Отпив глоток, он зашипел — было горячо. «Я всегда знала, что ты просто пользуешься мной. Но это не значит, что я тебя ненавижу. Ты всё сказал тогда верно — да, когда я согласилась быть постоянно рядом, то где-то в глубине души рассчитывала на то, что смогу стать для тебя самым близким человеком. Увы, у меня не получилось. В какой-то степени мы с тобой оба эгоисты, ведь так? Тебе было удобно, чтобы я оставалась рядом, а я, под предлогом помощи, тоже пыталась найти к тебе лазейку. Прости, если стала надоедать. Я хотела бы задержаться подольше, но не могу — лучше отступить сейчас и надеяться, что когда-нибудь ты сам позовёшь меня погулять, чем остаться и только раздражать тебя. Прости, что о многом говорила с братом. Это ведь нелегко — знать, что тебе всё равно больно, но сдерживать желание поговорить с тобой в себе, чтобы не сделать хуже. Уверена, есть человек, с которым тебе станет лучше, чем со мной. Я всегда на твоей стороне. Линали». Письмо вызвало неприятное ощущение в груди. Канда ненавидел, когда перед ним извинялись, едва ли не склоняясь в поклонах до самой земли. Он так и видел её лицо, как она сводит брови к переносице, её дрожащий подбородок. В такие моменты нужно было что-то сказать в ответ. Попытаться успокоить. Но он так делать не любил — в этот миг у того, кого успокаивали, рождалось лишнее тёплое чувство, которое потом заставляло пожалеть о сделанном. Заново сложив записку, он оставил её там, где она и лежала. Звонок на телефон Линали не прошёл; механический голос сообщил, что абонент находится вне зоны доступа. — И кто тебя просил, — цыкнул Канда, уставившись пустым взглядом в окно. Конечно, он знал, что рано или поздно их игра закончится. Линали не могла вечно оставаться здесь, а Канда — как всё и было написано — продолжал бы только раздражаться её присутствием. — Дура, — бросил он в пустоту. Сразу после этого в дверь раздался звонок. Повернувшись в сторону коридора, он продолжал сидеть, будто бы звонка и вовсе не было. Очнулся Канда только после того, как трель звонка повторилась несколько раз подряд. На пороге стоял Лави. — Оу, Юу, — он окинул его взглядом с ног до головы, — ты бы хоть оделся, прежде чем дверь открывать. Канда невозмутимо погладил кончики влажных волос. — Я же не без штанов. — И слава богу. — Зачем пришёл? — Жить. Очнувшись, он вцепился рукой в дверь. У Лави с собой был чемодан на колёсиках, какие берут в путешествия, и спортивная сумка, перекинутая через плечо. — Открой уже, тяжело, между прочим! — заныл тот. — Я где-то давал объявление, что сдаю комнату? Какого хрена ты припёрся с такими заявлениями? Лави приподнял брови и тяжело вздохнул: — Линали попросила остаться. — Значит, Линали, — Канда скрипнул зубами. Пришлось пустить парня внутрь. Смутно начав догадываться о происходящем, он прошёл через гостиную и, пока Лави о чём-то щебетал, впервые за долгое время открыл дверь в комнату, которую когда-то переделали под спальню Линали. Сейчас она была точно такой же, как и раньше — пустой. Все вещи Ли пропали. — Юу, ты меня вообще слушаешь? — Нет, — ответил он, не оглядываясь. — Зато честно, — в голосе Лави послышалась грустная усмешка. — Не злись на неё. Она хотела как лучше. — Знаю, — еле заметно кивнул Канда, закрывая дверь в комнату, в которой бывал от силы несколько раз. — Но это не объясняет твоего появления. — Я твой друг. — И поэтому примчался сразу, как только Линали попросила? — Ладно, — Лави выставил вперёд руки в защищающем жесте. — Я бы не согласился, если бы не проблемы с жильём. Та старуха заявила, что её сыну негде жить со своей невестой, поэтому она перестаёт сдавать квартиру. Мне просто нужно время, чтобы найти новое место. Я тебя не побеспокою. Канда прищурился, хмуро глядя на Лави. — Так ты не против? Он лишь громко хлопнул дверью, вновь скрываясь в своей комнате, оставив вопрос без ответа.

***

Мана Уолкер был исполнительным человеком. Если он записывался к парикмахеру или стоматологу, то всегда выходил заранее, чтобы за пятнадцать минут до назначенного времени уже быть на месте. Если Аллен перед уходом на работу просил его купить сладостей, то Мана не забывал — не было ни единого случая, чтобы он забыл об обещанном. Однажды вечером, когда Аллен дожидался Ману, он приготовил вкусный ужин из запечённой курицы в духовке, картофеля и салата. Время уже подходило к семи часам, но Мана так и не появлялся. Аллен исходил квартиру вдоль и поперёк, то и дело подходя к окну и выглядывая на улицу. Постепенно начинало темнеть — он волновался. Мана никогда не задерживался без предупреждения. Если он говорил, что явится к ужину, то так и случалось. Аллен продолжал метаться из угла в угол, пока не забрёл в кладовую — маленькое тёмное помещение, которое было бы идеальным местом для появления какого-нибудь призрака из фильмов ужасов. Полки здесь были до самого потолка забиты старыми вещами. Мана оказался сентиментален — он хранил выпуски журналов десятилетней давности, порвавшиеся ботинки, напоминавшие ему о каком-то значимом событии, одежду, какие-то тетради, даже огрызки карандашей. Раньше Аллен никогда не трогал эти вещи, хотя явных запретов не поступало. Сейчас же он посчитал, что достаточно хорошо сблизился с человеком, заменившим ему семью. В первой же коробке Аллен обнаружил старый клоунский костюм — с широкими разноцветными штанинами, специально нашитыми заплатками, большими воланами на руках и на вырезе горловины. Там же лежал и ярко-рыжий кудрявый парик. Это всё принадлежало Мане? Он никогда не рассказывал, что его прошлое было связано с клоунским костюмом. Аллен вздрогнул от внезапно раздавшегося звонка. Оставив коробку на полу, он радостно побежал в коридор и распахнул дверь, однако Мана не встретил его ответной улыбкой. Он тяжело дышал: лоб покрыла испарина, и несколько тонких прядей прилипли к нему. — Мана? Он ничего не сказал, а лишь молча зашёл в коридор и выключил свет. Аллен стоял напротив Маны, который прижался спиной к стене, закрыв глаза. Ничего не понимая, Аллен скользнул взглядом вниз и испуганно замер. Свет в коридор проникал лишь из открытой двери комнаты, но этого хватило, чтобы увидеть тёмные красноватые разводы на руках Маны. Они пятнами поднимались вверх, пачкая белые манжеты рубашки. Наконец открыв глаза, Мана посмотрел на Аллен долгим тяжёлым взглядом. Дверь в кладовую всё ещё оставалась открытой, и открытая коробка с костюмом вызвала у Маны улыбку. — Ты всё-таки увидел, — как-то грустно сказал он. — Наверное, сложно представить, чтобы такой человек, как я, когда-то занимался подобными вещами. Аллен вопросительно взглянул на него. — Уличные представления. Фокусы. Веселье. Раньше люди были другими — сейчас мало кого заинтересуешь подобным. — Ты так зарабатывал на жизнь? — Скорее, это было хобби. — И перестал? — Аллену было сложно не смотреть на его руки. — Да. Мне пришлось, — он замолк. — Хочешь как-нибудь устроим представление вдвоём? Аллен, просияв, кивнул. Мана присел рядом с ним и хотел было положить руку ему на плечо, но остановился, просто сказав: — Ты особенный мальчик, Аллен. Ты видишь мир не так, как другие. — Я могу показывать фокусы вместе с тобой! — Нет, не можешь. Твои фокусы… другие. С ними нужно обращаться осторожно. — Почему? — Когда-нибудь ты поймёшь. Сказав это, Мана ещё раз улыбнулся и, скрывшись в ванной, включил воду.

***

По телевизору снова показывали фильм ужасов. Этот фильм Канда уже когда-то видел. Помнится, Алма любил засиживаться допоздна до так называемого «взрослого времени» и смотреть фильмы, не предназначенные для детей. Именно с ним Канда когда-то увидел первую эротическую картину, после окончания которой Алма долго пребывал в молчании. Они тогда были детьми и плохо понимали, почему взрослым нравятся подобные вещи. Сейчас же на экране показывали неприятного человека с обожжённым лицом и перчаткой, к которой были приделаны длинные острые ножи. Как там его звали? Фредди, кажется?.. — Эй, — позвал Лави, сидящий на кухне. Канда не стал возражать, когда он взял письмо, оставленное на столе, и вот уже добрых полчаса не сводил взгляд с написанных от руки строк. — У Линали красивый почерк. Замечал когда-нибудь? Канда только усмехнулся. Что за бред он несёт? — Как-то не приходилось. — Ты её что, действительно в качестве мебели тут держал? — Она пришла по доброй воле. — И по доброй воле ушла. Вот только ты бесишься теперь. — Нет, — возразил Канда и понял, что этого недостаточно. Лави не примет такой ответ, обязательно извратив его под свой смысл. — Я бешусь, потому что вы не можете оставить меня в покое. Вы оба. Послышался звук отодвигаемого стула и шаги босых ног по холодной напольной плитке. — Серьёзно? Ты же не умеешь быть один, — Лави встал напротив телевизора, скрестив руки на груди. Недовольно подняв на него взгляд, Канда кивнул в сторону. — Отойди, ты не прозрачный. — Юу. — Что? — Знаешь, почему Линали решила, что тебе необходима перемена? — Человеческий разум — те ещё дебри. — Она думает, что тебе со мной легче общаться, — он медленно и как-то неестественно пожал плечами, а потом, не разводя рук, отошёл от телевизора и сел на диван. — Впрочем, сомневаюсь, что проблема действительно в ней. Они надолго замолчали. Лави обещал не затрагивать тему об Алме, поэтому в комнате какое-то время был слышен только звук работающего телевизора. Канда едва ли не на физическом уровне ощущал, как был напряжён Лави, но упрямо смотрел только на мелькающие на экране картинки. Телефон Линали оставался выключенным. Впору было думать, что она выбросила сим-карту, сменив номер. Линали любила именно так решать вопросы: просто уходить, оставив записку или смс-сообщение. Для неё было тяжело высказать все мысли лично, стоя лицом к лицу с человеком — она предпочитала другой способ, который многие могли бы счесть за слабость и страх. Больше всего Канду раздражал тот факт, что последнюю точку ставила именно она. И никаких запятых. Если Линали посчитала, что что-то нужно закончить, она обрывала всё полностью. Что ж, её право. — Ты недавно нёс бред про сны, — сказал Канда, когда Лави перестал нервно перебирать пальцами. — Сны? Ах да… и что? — слишком испуганно откликнулся тот — видимо, задумался. Канда перевёл взгляд на стену, где мелькали блики от работающего телевизора. — Сегодня меня закапывали заживо, — как-то слишком спокойно ответил он, но всё равно вздрогнул, вспомнив, что чувствовал после пробуждения. — Ощущения от нехватки воздуха были реальными. Когда он повернулся к Лави, тот несколько растерянно смотрел на него. — Брось, Юу… всякое может присниться. — Там был и Алма. — Слушай, если это из-за того, о чём мы говорили накануне, то просто забудь. Не хотел тебя тревожить. — Я знаю, — Канда закрыл глаза, а когда открыл их, то снова увидел её. Чёрная бабочка неестественно медленно хлопала большими крыльями, порхая прямо за головой Лави. Описав несколько вертикальных кругов, она двинулась в сторону, описав дугу около телевизора, направилась к потолку — и сразу рассыпалась в серую пыльцу, стоило ей его коснуться. — И не говори, что снова ничего не видел. Лави застыл с открытым ртом, не сводя глаз с того самого места на потолке. — Я и не говорю.

***

На пересечении Третьей и Седьмой улиц, около вечно оживлённой площади Фонтанов, располагалось симпатичное местечко около высокого дома с электронными часами. Там частенько выступали уличные певцы и музыканты, показывавшие свои умения скорее не из-за денег, а из-за большого потока мимо проходящих людей. Спустя четыре дня после того, как Аллен нашёл старый клоунский костюм, Мана, вернувшись вечером с работы, сказал, что им нужно идти. Он достал костюм и удалился на двадцать минут в свою комнату, а когда вышел, его лицо было разрисовано под яркую улыбающуюся маску клоуна. Костюм сидел свободно, а в руках была большая тряпочная сумка, похожая на красную сумку Санта-Клауса. В ответ на вопрос, что же в ней, Мана приложил указательный палец к губам, покрытых ярко-алой краской, и махнул рукой, призывая следовать за ним. На улице Мана с Алленом не разговаривал, сколько бы тот ни пытался завести разговор. Он улыбался и махал рукой прохожим, которые перешёптывались и оглядывались, а маленькие дети без стеснения показывали на него пальцами. Мане же, казалось, нравилось такое внимание, а Аллен не мог понять, почему ему тоже пришлось идти. Как только они дошли до дома с часами, Мана положил мешок на землю и, хлопнув в ладоши, обернулся к людям, которые уже остановились рядом. Он по-прежнему не произносил ни слова, молча начав представление. Достав из мешка колоду карт, Мана тщательно перетасовал её, предварительно отдав в руки нескольким зрителям для проверки. Суть заключалась в том, чтобы кто-то выбрал карту из колоды, запомнил её, положил обратно. А Мана угадывал, переворачивая карту за картой рубашкой вниз. Зрители восторженно хлопали, а дети радостно смеялись. После очередной угаданной карты Мана присел на корточки около милой девочки в ярко-синем платье, погладил её по голове и, ловко повернув руку, достал ярко-синюю заколку-бант, увидев которую девочка пришла в восторг. Мана улыбнулся и без того улыбающимися алыми нарисованными губами, заколов кудрявые волосы девочки подарком. Аллен наблюдал со стороны, не отводя взгляда от завораживающе двигающихся рук Маны. Проделав ещё несколько несложных фокусов, он подозвал Аллена к себе. Как только тот робко вышел в центр круга, ограниченного зрителями, Мана повернул его лицом к ним и продемонстрировал зажатый в руке жёлтый мячик для пинг-понга. Быстрые движения руки сделали своё дело — шарик исчез, и Мана принялся играючи искать его, подходя к зрителям и шуточными жестами хлопая их по плечам, рукам, спине. Мячик оказался у Аллена за пазухой, и пусть это было предсказуемо, он и сам удивился, ойкнув, когда увидел, как Мана достал его. Зрители снова разразились громкими аплодисментами, а сам Аллен долго-долго смотрел на отца, впервые видя его в таком антураже. Неужели это и было его хобби? Уличный фокусник? Но почему Мана бросил? Он повернулся к Аллену, задержав взгляд, потёр ладони друг о друга и, подобно только что проделанному Маной фокусу, привстал на цыпочки, на мгновение пряча руки под тяжёлым воротником его костюма. Когда он отстранился, то всё ещё держал ладони сомкнутыми. Люди вокруг затихли, ожидая очередного чуда, пусть и участие мальчика из толпы было для них неожиданностью. Аллен поднял глаза, замечая, что всё внимание теперь приковано только к нему. Это было неописуемое чувство — словно у тебя выросли за спиной крылья. Нужно лишь оттолкнуться от земли и взлететь. Аллен так и поступил. Как только он раскрыл руки, в ладонях появился белоснежный голубь. Встряхнувшись, птица повернула голову с маленькими чёрными глазками на Аллена, и тот, широко улыбнувшись, выпустил её в небо, подбросив. Зрители снова зааплодировали под шумное хлопанье крыльев. Но когда Аллен вновь посмотрел на Ману, то вовсе не увидел того же счастья на загримированном лице. Глаза выражали лишь печаль и грусть, словно Аллен совершил что-то такое, чего он боялся больше всего на свете.