Wolf's element

      Пять лет назад, десять, двадцать... на самом деле, уже и неважно, когда все началось. И чем все закончится, неважно тоже. Не хочу этого знать. Не хочу об этом думать. Когда-нибудь что-нибудь окончательно сдвинется в моей голове, и я... впрочем, об этом я тоже думать не хочу.       Итак, все началось... некоторое время назад.       Мне едва исполнился двадцать один год, вместе со своей девушкой Мартой я жил в небольшой, но уютной мансарде в часе езды от центра, проходил стажировку в компании-разработчике программного обеспечения для медицинского оборудования и после стажировки собирался остаться в отделе компьютерной безопасности. Мы с Мартой собирались сыграть свадьбу где-нибудь ближе к середине осени и лениво раздумывали о том, не устроить ли нам бракосочетание в каком-нибудь отвязном рокерском клубе – на радость ее и моей чопорной родне. Ах, да, был июль. Жаркий, смолянистый, пахнущий налившейся соком летней листвой, древесной корой, травой, скошенной на газонах, чуть терпкой пылью, прибитой к земле стараниями поливальных машин. Я был молод, я был счастлив, мир вокруг меня казался огромным куском пирога – протяни только руку, и ты получишь все, чего пожелаешь.       Идиллия закончилась буквально за мгновение до того, как мне начало казаться, что все идет как-то слишком уж гладко.       Бум вокруг соулмэйтов, как окрестила их бульварная пресса, подхватив название то ли у Ричарда Баха, то ли из пошлых женских романов (впрочем, неизвестно еще, что хуже), в ту пору уже поутих. О них говорили изредка, и чаще шепотом, чем вслух, их видели редко, о них мало писали. Соулмэйт и его идеальная человеческая пара уже перестали быть популярными героями фанфикшна, в моду возвращались омегаверс, оборотни и прочая безумная лабуда. Только не спрашивайте у меня, откуда я знаю всю эту чушь. Да, у меня была девушка, и она зачитывалась всей этой галиматьей на Аозе, а иногда даже зачитывала мне вслух целые куски, казавшиеся ей интересными или сильными. Не то, чтобы среди всего этого хлама иногда не попадались по-настоящему стоящие вещи, но...       В общем, страсти вокруг соулмэйтов поутихли лет пять назад. Они стали такой же обыденностью, как бытовые андроиды, туристические полеты в космос и простейшая бытовая магия первого слоя взаимодействия. Которые, кстати, стали обыденностью именно благодаря соулмэйтам... но да черт с ним.       Их редко видели на людях, они работали в закрытых лабораториях, больше не участвовали в ток-шоу и не давали интервью. А еще они ревностно охраняли покой своих пар – ревностно настолько, что желтой прессе, в конце концов, надоело выдумывать сплетни и угадывать их имена, и репортеры снова переключились на звезд Голливуда и фотомоделей-трансвеститов.       Иногда мне кажется, что остановить всю эту многолетнюю шумиху могли только вмешательство правительства и жесткая директива сверху. Свернуть балаган, меньше писать о соулмэйтах, больше говорить о третьей дочери президента, разбившей свою новую розовую Феррари, отвлечь народ на что-то более насущное и злободневное. И пусть говорят, что цензуры в нашей стране не существует, но все знают, как обстоят дела на самом деле. Цензура – еще одна тема, вторая после соулмейтов, о которой не принято говорить громко.       Они появились на Земле во времена моего детства. Не прилетели, не спустились в пылающем шаре или гребаной летающей тарелке, а банально пришли пешком и постучались в несколько самых главных дверей. И им не смогли не открыть. А их появление просто не смогли спрятать.       Они просто заявили о себе, как о данности – и заставили других говорить о себе. А третьих – слушать. Возможно, даже шантажом и угрозами, кто знает. Но внешне все выглядело более чем благопристойно. Просто однажды правители всех стран мира признали, что мы не одни в этом мире и на этой планете. Не единственная разумная раса во вселенной.       Разумеется, был информационный бум. Все эти значки, кепки и футболки с зелеными человечками, которые продавались на каждом углу. Помнится, в детстве у меня даже была одна. Но, на самом деле, зелеными человечками они не были – и вообще мало чем отличались от обычных людей. За исключением того факта, что среди них вообще не было людей с физическими недостатками. Все они напоминали сайлонов из сериала «BSG». Точнее, женские модели сайлонов.       Помнится, мужские модели сайлонов меня разочаровали. Все они, за редким исключением, были странными, часто уродливыми существами с массой психозов и комплексов. А вот женские модели, буквально все до единой, были одиозными красавицами с точеными лицами и идеальными фигурами. Соулмейты и были вот такими идеальными моделями людей – без единой видимой погрешности. С той лишь разницей, что среди соулмейтов вообще не было женщин.       Они не были ни инопланетянами, ни инорасниками в прямом смысле этого слова. Сами они называли себя первым человечеством или ши. По их собственным словам, их раса всегда обитала на Земле рядом с людьми – но на другой грани реальности. По их же словам, выйти к людям их вынудили сами люди, разрушающие грани реальности своими необдуманными действиями. Была ли в их словах хотя бы толика правды, бог весть. Но ученые утверждали, что на генетическом уровне ши ничем не отличаются от гомо сапиенс. А люди, овладевшие продвинутым уровнем магии и побывавшие на других слоях реальности, заявляли, что пришельцы не проврались ни в едином слове.       И все-таки мне кажется, что ши скормили человечеству сладкую полуправду. Как детскую кашицу со вкусом банана. Питательно и очень приторно. Потом были годы перемен. Наука рванула вперед, магия появилась в обиходе даже у домохозяек и школьников... где-то в этот же период пресса окрестила ши соулмейтами. И название прилипло как-то само собой. Истинная любовь, бла-бла, вся эта засоряющая мозг лабуда, годная только для бульварных романов и мыльных опер. Если бы тогда кто-нибудь знал, как все обстоит на самом деле, если бы люди заранее знали, во что ввязываются... хотя, не думаю, что это знание изменило бы ход событий хоть на десятую долю. Просто не было бы всего этого романтического ореола вокруг соулмейтов и их пар. Может быть, пресса не осаждала бы их дома, а безумные фанатки не ночевали бы под окнами, признаваясь в любви и пытаясь себя поджечь.       Может быть, тогда я мог бы чаще выходить на улицу и просто гулять по городу, как я делал это раньше.       Когда еще жил с Мартой в нашей маленькой уютной квартире.       Итак, мне был двадцать один год, на улице стояла жаркая июльская погода, но из-за спятившего кондея в офисе было холодно, как в сырой могиле. Я вышел из нашего глухого стеклянного аквариума, где сейчас размещались все стажеры отдела компьютерной безопасности, чтобы немного согреться и выпить кофе из автомата. Мои пальцы посинели от холода, губы дрожали, я был похож на изрядно промороженный кусок айтишника в помятом белом халате, с соплей, свисающей на кончике отмороженного носа. Не знаю, как другие выдерживали этот собачий холод. Даже не знаю, почему никто, кроме меня, не жаловался на чертов кондиционер, и почему в тот день никто не пошел со мной к автомату. Обычно мы бегали за кофе по два-три человека, брали американо, по пути назад забегали в курилку...       Двенадцатого июля в половине первого дня я вышел из офиса-аквариума за стаканчиком мерзкого кофе – и уже не вернулся ни в этот офис, ни в свою квартиру, которую мы снимали вместе с Мартой. Иногда я думаю, что все могло бы пойти по-другому. Что на моем месте мог оказаться кто-то другой. Кто-то, кто действительно хотел бы ему понравиться. Скажем, кто-то вышел бы за кофе вместе со мной. Кто-то другой встретился бы ему в коридоре. Кто-то еще мог бы быть таким же неловким и столкнуться с ним у дверей лифта.       Но эти мысли я гоню от себя тоже. Потому, что мысли о собственной исключительности хоть немного, но греют мое самолюбие. Маленькие радости маленького человека.       Да, я столкнулся с ним у дверей лифта – банальнее некуда, совсем не романтичное знакомство, о котором потом могли бы написать в бульварной прессе. Что я чувствовал в тот момент? Сначала вообще ничего. Боль от ушибленного носа. Боль в плече. Неловкость. А потом... представьте себе маленький детский велосипед, розовый, украшенный лентами, с плюшевой сумочкой в виде пони, пристегнутой к багажнику. А теперь представьте, как этот велосипед пытается таранить тяжелый гусеничный танк. И танк, не замечая лобовой атаки, переезжает незадачливый велосипед, размалывает его гусеницами, яркие ленты цепляются за скобы, наматываются на какую-нибудь ось, скрежещет рама, с треском разламывается пластиковое сидение...       Мое сознание сопротивлялось. Секунды, наверное, три. А потом он проломил меня, как танк, и просто подмял под себя. И я поднял на него взгляд и улыбнулся очень искренне и по-детски. И даже встал на носочки, пытаясь заглянуть в глаза. И когда он улыбнулся в ответ и протянул мне руку, что-то внутри меня рассыпалось на атомы, словно от взрыва сверхновой. А после собралось заново, но будто бы с легким сдвигом, всего на один атом, может быть, на одну сотую атома – но этого хватило для того, чтобы изменения стали необратимыми. Чтобы мое сознание навсегда осталось немного другим, будто бы с легким надломом поперек всей моей сущности.       Я даже не помню, дошел ли я до кофе-автомата, смог ли я сделать еще хотя бы один шаг, хотя бы подумать о том, чтобы сделать еще один шаг. Я помню только, что люди, ставшие невольными свидетелями немой сцены, глупо улыбались и обходили нас по дуге. Девушки шептались смущенно и восторженно. Мужчины косились с недоумением.       Уже потом, спустя несколько лет, он сказал мне, что испугался. Запечатление шло слишком быстро, я терял много сил, терял сознание... я мог умереть тогда у него на руках, но так этого и не понял. Честно говоря, я вообще мало что тогда понимал.       Он увез меня слишком поспешно, в машине я несколько раз пытался отключиться, а когда наконец мы добрались до его дома (по лестнице он занес меня на руках, словно тогда я был не рослым крепким парнем, а какой-нибудь нежной девицей), неумело лез целоваться и пытался прижаться к его паху своим стояком. Эрекция была болезненной, как у перевозбужденного пятнадцатилетнего подростка, и я просто хотел хоть какой-нибудь разрядки. Порядок действий, позы, позиции в сексе – все это не имело значения. Я просто хотел секса. Я просто сходил с ума.       Он поглаживал меня по плечам, мягко целовал, уговаривал, как ребенка, называл своим глупым и невинным мальчиком, говорил, что еще рано, что сейчас я не выдержу, что он даст мне все, чего я захочу, отдаст всего себя, но сейчас нужно немного потерпеть.       Я вырубился спустя полчаса и не приходил в себя еще сутки. Встревоженные коллеги пытались звонить мне на мобильный. Кто-то позвонил Марте.       Я до сих пор не знаю, кто именно сообщил тогда моей невесте. Она была в отъезде, навещала родителей в другом городе – но все-таки приехала на следующий день. Я сидел на диване, вытянувшись по стойке смирно и сложив руки на коленях, как примерный школьник. В чужой великоватой мне футболке и чужих домашних штанах. Я глупо улыбался, глядя на то, как встревоженная Марта переступает порог. Я был счастлив, готов был броситься ей на шею и задушить в объятиях. Наверное, она ждала именно этого. И могла бы неверно истолковать этот жест. Но это я понимаю сейчас – тогда мне просто хотелось поделиться радость. И я сказал ей тогда, улыбаясь, как самый счастливый в мире идиот:       - Марта, познакомься с моим возлюбленным.       - Фэлан.       Ши протянул ей руку, и я вдруг понял, что до этой секунды даже не знал имени этого человека, существа – называйте, как хотите. Я сбежал с работы с незнакомым мужчиной, даже не поинтересовавшись его именем, я нахожусь сейчас в его квартире, я спал в его постели, я, черт возьми, хотел заняться с ним сексом! Я, гетеросексуальный парень, у которого свадьба этой осенью! Что, черт возьми, происходит, что я вообще здесь делаю?       Я запаниковал всего на секунду. А потом мое сознание снова затопила волна всеобъемлющей любви. Фэлан. Я перекатывал его имя на языке. Произносил на все лады и смеялся. Когда я поднял глаза на Марту, чтобы сказать ей, что моего возлюбленного зовут Фэлан, ее глаза были полны ужаса. Она плакала. Ее пальцы сжимали крохотную дамскую сумочку так сильно, что на ремешке появились следы от ногтей.       - Ты помнишь меня, - спросила она сквозь слезы, - Дэвид, ты хотя бы помнишь меня? Ты помнишь, что у нас свадьба через несколько месяцев? Ты помнишь о нашей жизни, о наших планах? Дэйв, ответь мне, пожалуйста! Марта протягивала ко мне руки, продолжая сжимать в них сумочку, но не сделала ни шагу навстречу, будто кто-то начертил перед ней полосу, за которую нельзя переступить. Не знаю, может быть, эта полоса и существовала на самом деле. В конце концов, Фэлан, в отличие от всех наших самоучек из магической ассоциации, действительно владеет магией...       Вопросы моей бывшей невесты показались мне в высшей степени глупыми. Разумеется, я помнил ее, знал, кто она, понимал, о чем она говорит – но для меня Марта уже осталась в прошлом. Чувства к ней казались теперь чем-то незначительным и мелким, как легкий разогрев перед действительно важным забегом. И мне казалось, она должна, просто обязана была понимать подобные вещи. Я изумлялся тому, что она действительно меня не понимает. Все эти слезы, картинные жесты, искусанные губы...       Мне стало легче, когда Фэлан отвел ее в другую комнату. А позже, когда я узнал, что Марта потребовала у него компенсировать стоимость своего подвенечного платья, мне стало противно. Я знаю, что она даже не планировала покупку платья на свадьбу, мы оба хотели, чтобы наше бракосочетание стало плевком в лицо формалитету... думаю, Фэлан знал об этом тоже. Но не сказал ей ни слова.       Спустя еще день все мои вещи перекочевали в мой новый дом.       Хотя, на тот момент я все еще не мог признать это место домом.       Я пребывал в пограничном состоянии, близком к помешательству. В научной литературе о периоде запечатления принято писать, как об измененном состоянии сознания на фоне физиологических изменений организма. Но тот, кто писал все эти научные талмуды, навряд ли знает, что на самом деле чувствует человек, проходящий через запечатление.       Я был влюблен в Фэлана. Я восторгался им. Я хотел его постоянно. И в то же время я боялся его до дрожи. До панических атак и приступов стенокардии. Я не понимал себя, не понимал реакции своего тела. Не понимал, почему я не могу вернуться к своей нормальной жизни. А главное, почему я не хочу к ней возвращаться.       Я не был геем. Никогда до этих пор я не рассматривал мужчин как сексуальный объект. Я встречался с женщинами, я спал с женщинами, в период полового созревания мне ни разу не пришло в голову взглянуть на задницу или член кого-нибудь из своих приятелей или одноклассников, когда мы вместе принимали душ после тренировок. Черт возьми, я просто не понимал, что могут делать в постели двое мужчин, не понимал, чем они могут привлекать друг друга       Я даже пытался думать о других мужчинах с точки зрения их сексуальной привлекательности, но подобные мысли не вызывали у меня ничего, кроме тошноты и новых панических атак. Все, что происходило со мной тогда, было абсолютно противоестественно.       И все же, я продолжал влюбляться в Фэлана. Ничего о нем не зная. Толком не представляя даже, кто он такой и что он такое. И в нашей постели, в которой мы отныне всегда спали вместе, именно я пытался быть активным, проявлять инициативу, неумело домогался... чтобы на следующий день, переживая очередной приступ паники, пытаться сбежать через окно или запереться в ванной.       Однажды, когда Фэлана не было рядом, я сбежал из дома. Никто не запирал меня в квартире и не держал насильно. У меня были свои ключи от дома, моя машина стояла на парковке внизу, у меня была полная свобода передвижения – и все-таки я сбежал, бросив машину и оставив ключи на столе. Шел пешком несколько кварталов, а после поймал такси. Не зная толком, куда собираюсь ехать, я назвал свой старый адрес. Наверное, я надеялся застать Марту дома. Наверное, я хотел сказать ей, что люблю ее. Что на самом деле, я люблю только ее, а все, что происходит со мной сейчас, вся эта так называемая истинная любовь – просто бред и наваждение. Что я хочу спастись от этого кошмара, хочу вернуться к нормальной жизни. Хочу сыграть с ней свадьбу осенью, хочу прожить с ней до старости. Хочу, чтобы наши дети были похожи на нее.       Квартира была заперта. На двери висела табличка «Сдается».