Shadowhunters

[после того, как он некоторое время пробыл вместилищем для Ногицунэ, Стайлз изменился. Тьма, которая поселилась внутри него, искала выход — и этим выходом стало искусство черной магии. Стайлз покинул Бикон-Хиллз, чтобы следовать своему новому предназначению, и оно привело его в Бруклин, где интересы молодого чернокнижника сталкиваются с интересами местного верховного мага] — Знаешь, в чем твоя проблема? В чувстве жалости, которое ты постоянно испытываешь. Ко всем подряд: к тому манерному вампиру в нелепом пиджаке, к идиоту-Светочу, к суетливым и уверенным в своей исключительности нефилимам, к дерзким и напористым волкам, к неминуемо обреченным людишкам… Все они делают тебя лишь слабее. Жалость — удел слабаков, Магнус. Слабаков, а не благородных. Он совсем еще мальчишка, но глядя в его глаза, Магнусу кажется, будто он всматривается в саму вечность. Россыпь родинок на его светлой коже выглядит так мило, почти трогательно — но протяни только руку, коснись причудливых созвездий на его скуле, поднимись к виску, и юный некромант брезгливо стряхнет твою руку. Он терпеть не может прикосновений. — Мне нравится играть с мертвыми. Мертвые, они, знаешь, никогда не станут давить на жалость. Они просто сделают то, что ты им прикажешь. У тебя когда-нибудь такое было, Магнус? Чтобы кто-то подчинялся тебе беспрекословно?.. Нет, я знаю, что нет. Ты не умеешь быть кукловодом. А я — умею. Тебя это пугает, правда? Он и в самом деле прекрасный кукловод — Магнус с тоской наблюдал, как медленно, изящно ослепляет он Алека, как нефилим впадает от него в болезненную зависимость, как превращается в покорную марионетку… — И я вот все ломаю голову над одним вопросом, знаешь. Почему ты так просто отказался от Алека? Почему так легко уступил его мне? Что это, Магнус? Страх? Ты боишься меня и того, что я могу сделать, если впаду в ярость? Или это снова она, твоя глупая жалость? Ты думаешь, что меня можно спасти, что я всего лишь мальчик, который потерялся… Но я не терялся, Магнус. Слышишь? Я не терялся. Я пришел сюда для того, чтобы забрать у тебя все, что у тебя есть. Ты отдашь мне? Магнус не уверен, что обладает хоть чем-то, за что стоило бы бороться, что стоило бы отвоевывать, что было бы столь ценным, что этот юноша жаждал бы заполучить. Но если он попросит — да, Магнус отдаст, отдаст без колебаний, без остатка, без принуждения. Вот только юноша просить не станет — не умеет, не желает. Ему нравится брать силой — свое ли, чужое ли, значения не имеет. — Думаешь, я чудовище, Магнус? Думаешь, меня еще можно спасти? Он хотел бы, хотел бы спасти. Но стоит протянуть руку, чтобы коснуться длинных, бледных пальцев, как некромант отдергивает руку и зло улыбается: — Какой же ты идиот, Магнус. Жалкий. Жалкий идиот! И Магнус не спорит — он и сам это знает, вот только поделать ничего не может. Мальчишка ведь и в самом деле прекрасный кукловод, а он сам — его очередная марионетка. — Стайлз… — имя-мольба срывается с губ, и цепкими пальцами он все же впивается в его предплечье. Но мальчишка лишь презрительно, брезгливо стряхивает его руку и цедит: — Я не могу быть вторым, Магнус. Ты знаешь, что нужно делать. Он знает — Магнус знает. И сделает, непременно сделает все так, как скажет и захочет Стайлз. Вот только расстановку фигур на шахматной доске это не изменит — верховный маг Бруклина больше не в игре.