Море впадает в небо

Среди бесконечной осенней серости и хандры, Чан идёт по улице и улыбается. Случайным прохожим кажется на мгновение, что когда он проходит мимо них, краски вокруг вдруг становятся ярче и теплей. Все они списывают это на игру воображения. Осень бесцветная и хмурая, но в душе у Чана вечная солнечная весна, и он старается нести её в мир. Он шагает по лужам почти вприпрыжку, и брызги разлетаются от него во все стороны, пачкают его светлые кроссовки и белые джинсы. Он не обращает на это внимания, а темные капли через какое-то время растворяются сами собой, так им и не замеченные. Чан смотрит на время — уроки в школе закончились уже час назад, он успел прогуляться по городу, сотворить пару пустяковых судьбоносных чудес: случайно толкнул девушку с подносом в кафе, и она разлила свой кофе прямо на новую рубашку своего будущего мужа — об этом, правда, никто ещё не знает — ни девушка, ни тот парень, ни даже сам Чан. Он вытащил из строительных завалов пятнистую весёлую кошку и отнес её к подъезду парня, которого недавно бросили — по чистой случайности они, возможно, встретят друг друга и подружатся. Он уже многое успел сделать за этот день, и, пожалуй, может теперь отдохнуть. Окно Сынквана открыто, и из него на улицу призывно высовывается вслед за колючим ветром яркая голубая штора. Чан смотрит на это окно, задрав голову вверх, и улыбается собственным мыслям. Сынкван не встречает его у входа, но дверь в его квартиру не заперта, а значит, он его ждал. Чан не может перестать улыбаться. Он ещё возится в коридоре с обувью, но уже кричит куда-то вглубь квартиры: — Надеюсь, ты хотя бы ел сегодня. Со стороны комнаты до него доносится невнятное шуршание. — Я принёс пирожных из кондитерской у дома. Твои любимые! Шуршание затихает, всё ближе слышатся шаги. Наконец, в коридор выглядывает растрёпанный Сынкван: — Так чего тянешься тогда? Заходи скорее. И снова исчезает. Чан вздыхает — Сынкван всегда такой, но почему-то к этому довольно трудно привыкнуть. Он проходит осторожно в комнату, волоча за собой рюкзак. У Сынквана как всегда не прибрано — тут и там по комнате разбросаны листы и фантики от шоколадных батончиков. В комнате холодно — осенний ветер, пробравшийся через открытое окно, гоняет туда-сюда мусор. Сынкван улыбается Чану мельком и снова садится за компьютер. Тянется, было, к одной из стоящих на рабочем столе чашек, но вспоминает, что она давно пуста и вздыхает. Оборачивается к Чану и смотрит на него — наконец внимательно, по-настоящему признав его присутствие в своей квартире. — Поставишь чайник? — Поставлю. Сынкван кивает и возвращается к компьютеру. Чан снова вздыхает. Чайник он не ставит — до того момента, когда они сядут пить чай, ещё многое предстоит сделать. Он вытаскивает из рюкзака пирожные и ставит их в холодильник. Окидывает взглядом пустые полки и качает головой: — Я схожу в магазин. Дай денег. Сынкван, не отвлекаясь от печатания, машет рукой в сторону тумбы у выхода в коридор. Там Чан находит его карточку. — Пин-код тот же? — Ага. Он берет рюкзак и снова выходит на улицу, бредёт по осенней серости, которую всё так же не замечает со своей вечной весной перед глазами, до ближайшего магазина, закупает там продуктов и шоколадных батончиков, одаривает всех работников такими солнечными улыбками, что те невольно улыбаются ему в ответ. Он возвращается в квартиру и даже не подозревает, что вернись он на несколько минут позже — застрял бы так глупо в лифте. Ну, а так — в нем застрянут девочка с пятого и юноша с тринадцатого, они учатся в параллельных классах, но никогда друг друга не замечают, а теперь вот, наконец, начнут. Но Чан об этом, конечно, не знает. За время его отсутствия ничего не изменилось. Уже в коридоре он снова слышит это невнятное шуршание, которое, на самом деле, оказывается методично стучащей клавиатурой. Чан раскладывает продукты по полкам, кладёт обратно на тумбу карточку, собирает все фантики от батончиков и скомканные листы. Закрывает, наконец, окно, и вскоре в комнате становится тепло — Сынкван, всё также глядя в монитор, стаскивает с себя кофту, и свитер, и ещё одну кофту, и остаётся в одной футболке. Вещи он небрежно кладет на соседний стул, откуда они тут же падают, но Чан поднимает их, складывает и убирает в шкаф. И только потом, наконец, ставит чайник. — Каким же беспомощным ты становишься, когда начинаешь работать, — ворчит Чан, устраиваясь позади рабочего стола Сынквана на диване. Перед ним на маленьком столике уже стоят две чашки с чаем и пирожные. — Давай, иди пить чай, я всё приготовил. — Сейчас, погоди ещё немного. Чан фыркает. — Пожалуйста, — добавляет Сынкван. Чан облокачивается на диван и принимается ждать. Сынкван старше его на пять лет, он уже закончил школу и сейчас учится в университете на заочном. Он никогда не рассказывает о своей учебе. Он вообще странный. И знакомство у них тоже вышло странное — они встретились на выставке книжной иллюстрации, куда Чана затащили его знакомые. Сынкван подошел к нему сам и просто начал говорить. А Чан… Чан сначала думал что он ненормальный, но потом… Он просто не смог перестать его слушать. С тех пор прошёл уже год. Сынкван всегда говорит ему, что их встреча была предопределена, и Чан не смог бы этого избежать, даже если бы захотел. Это звучит странно, и это действительно странно, но Чан уже привык к этим странностям. Сынкван вообще часто говорит про судьбу — почти всё время, когда не пишет. А пишет он много. Да. Сынкван мечтает писать всерьёз, и сейчас пишет цикл коротких рассказов для одного конкурса, на котором очень надеется выиграть и получить возможность первой серьезной публикации под крылом крупного издательства. Чан приходил к нему раньше изредка, но последний месяц, с тех пор, как Сынкван начал писать этот цикл, приходит каждый день. Ему это кажется важным. Кажется, будто так он тоже становится как-то ко всему этому причастен. Поэтому он приходит сюда, делает Сынквану чай и ждёт. Когда Сынкван заканчивает, небо за окном из бесконечно серого превращается в грязно-синеватое, чай успевает остыть, а Чан — сделать уроки и задремать. Сынкван потягивается, хрустит суставами, разминает болящие запястья и оборачивается. Улыбается тепло и ласково, глядя на Чана. Пока тот не видит — можно. Говорит тихо: — Прости. Ищет в ворохе вещей плед, но не находит и стягивает с кровати одеяло. Чан просыпается, когда одеяло касается его плеч. Улыбка Сынквана ускользает от него, сонного, и Чан думает, что ему показалось, потому что в следующую секунду Сынкван такой же спокойный как и всегда. Смотрит задумчиво и устало. — Ну как, дописал новую часть? — Интересуется Чан, пока Сынкван выливает чай и заваривает новый. — Дописал, — говорит Сынкван, опуская теплые дымящиеся чашки на стол. Чан, завернувшийся в одеяло, тянется к ним руками — согреться, и дрогнувший в улыбке уголок губ Сынквана снова остаётся им незамечен. — О чём там? Сынкван снова у компьютера: щелкает мышкой, и где-то сбоку начинает жужжать и выплевывать теплые листы принтер. — Про Солнце и Луну, — говорит он тихо и смотрит почему-то в потолок мимолетно и коротко. — Солнце? И Луну? — Да, — Сынкван забирает листы, собирает их в стопку и усаживается рядом с Чаном, усталый и тёплый. — Живут среди людей, делят квартиру друг с другом и ещё с обычным, вообще-то, не примечательным ничем человеком, и уходят на Небосвод как на работу. Чан молчит и ждёт, пока Сынкван потягивается и вручит ему листы. Для этого цикла он у Сынквана всегда первый читатель. Вообще-то, не только первый, но и пока единственный. Пока Чан читает, пачкая листы кремом от пирожных, Сынкван зевает и лениво пьёт чай, наблюдая за ним как-то через чур внимательно, словно тоже читает что-то — всю чанову жизнь, возможно. — Клёво, — вздыхает Чан, откладывая листы. — Сказки тебе писать надо, вот что. — Ты говоришь это каждый раз, — Сынкван откидывает голову и закрывает глаза. — Ну, прости. Но мне нравится. — Это хорошо. Какое-то время они молчат. Сынкван от усталости, а Чан — потому что всё ещё чувствует себя немного сонным, и мягкое одеяло совсем не способствует тому, чтобы это чувство прошло. А ещё потому что ему каждый раз немного грустно возвращаться из мира сынквановых рассказов обратно в реальность. Хотел бы он навсегда там остаться — встретить всех этих персонажей и попасть хоть разочек в мир вечной весны. Весну Чан любит — не то что осень. — Остался всего один, — лениво тянет Сынкван, когда Чан начинает ворочаться в одеяле, подумывая о том, что пора бы, наверное, собираться домой: скоро совсем стемнеет. — Уже придумал о чём? — Не совсем, — Сынкван хмурится и Чан машинально хмурится тоже. — Но у меня есть идея. — Расскажешь? Сынкван смотрит на него снова очень внимательно и устало, и столько странного в этом его взгляде, столько подсознательно неправильного — Чану никогда не привыкнуть. — Пожалуй, — отвечает наконец Сынкван, протягивая выбравшемуся из одеяла Чану его рюкзак. Они выходят в коридор, и пока Чан одевается, Сынкван делится с ним: — Думаю, это будет мальчик. Наверное, примерно твоего возраста, — он смотрит на Чана этим своим внимательным взглядом, и тот, засмотревшись на Сынквана в ответ, прищемляет себе подбородок молнией куртки. — Обычный такой мальчик, как все. — В чём подвох? — Он Ангел-Хранитель. Только сам об этом ещё почему-то не знает, и делает всякие глупые чудеса, сам того не замечая. — А почему он не знает? — Потому что, глупая твоя голова, что Ангелы-Хранители узнают о своей сущности только когда на свет рождаются их подопечные. А его, вот, пока не родился. Так что он живёт в неведении. Чан уже оделся, стоит, опираясь на входную дверь, слушает внимательно. Ему нравятся истории про чудеса. — И как же он один? — Спрашивает он. Сынкван молчит задумчиво, смотрит на него, а потом мимолётно улыбается, но в этот раз — в этот раз! — Чан его улыбку ловит, видит четко и ясно её, мягкую, но отчего-то немного хитрую. — А он не один, — пожимает плечами Сынкван и открывает Чану дверь. Они выходят на лестничную площадку. — За ним, конечно, присматривают. Кто-нибудь мудрый, вроде Хранителя Судеб. — Будет смешно, если и об этом он тоже не знает. — Конечно не знает. — Какой-то он совсем глупый, этот твой Ангел, — бубнит Чан. Сынкван фыркает в ответ: — Ага. Очень. — Ты ведь мне дашь почитать? — Дам. Приходи потом. И, о, стой, лифт сломан, спустись по лестнице. Ну, до завтра? — До завтра. Жаль, конечно, что всё это только сказки, правда? — Да. Жаль. Чан уходит, и только выйдя из подъезда задумывается о том, с чего это, интересно, Сынкван решил, как это он узнал, что лифт сломан. Сынкван остаётся стоять возле лестницы и смотреть Чану вслед. Он прислушивается — сверху слышатся торопливые шаги. Вскоре на лестничной площадке его этажа показывается человек. Сынкван улыбается ему. — Опаздываешь? — Совсем немного, — слышится в ответ. — Ты бы хоть куртку одел. Ну, для приличия. Люди на улице увидят — не поймут. Его собеседник усмехается. — Как будто ты сам не знаешь, что я — не на улицу, а они — не увидят. Сынкван улыбается ему в ответ как старому другу. Хотя. Почему «как». — Должен же я поддерживать иллюзию. Снова тихий смешок собеседника. — Ну, удачной ночи, Чихун? — Спасибо, — Чихун кивает и передергивает плечами, на которых только просторная белая футболка. — Не засиживайся слишком. Я же всё вижу. — Ага. Сунёну привет. — Передам. Чихун салютует легонько рукой и припускает вниз по лестнице. Сынкван смотрит ему вслед: на лавандовые волосы, светлую, сияющую, словно луна, кожу и бледный голубой месяц у кромки волос. Он скрывается за лестничным пролётом, и Сынкван ждёт, но. Дверь внизу за Чихуном так и не хлопает.