Цена свободы

Трина всю ночь и почти все утро выхаживала Мефодия, пока во дворе благородные господа и их слуги суетливо собирались на охоту. Женщина аккуратно промакивала проступившую сукровицу, наносила целебную мазь на раны и меняла на чистое полотно. Не в силах больше лежать, тем более в одной и той же позе на узкой лавке, Мефодий с диким рыком и руганью все же сполз на пол, и мать, подхватив сына, сумела его посадить. - Ну вот, окаянный! Опять кровь пошла! - запричитала женщина, глянув на алые пятна, проступившие на чистом льне. - Будет вам, маменька. Заживет, как на собаке, - корчась от боли и часто вдыхая, молвил Мефодий. - Пойдем, я тебя до дому доведу. Николай Карпович оказали милость, позволив тебе отлежаться пару деньков, - процедила Трина, в душе понося барина всякими проклятиями, чтобы ему, дьяволу, пусто было, да отсохло что-нибудь. И как только таких нехристей земля носит? - Я отсижусь тут, матушка, ты мне воды принеси для мытья и поесть чего-нибудь, да побольше. Со вчерашнего утра во рту ни маковой росинки, - пробурчал Мефодий, не зная, как бы примостить свое бренное тело, чтобы исполосованная спина периодически не давала о себе знать больше допустимого терпения, отдавая в висках адской болью. Трегубов вынужден был признать, что сейчас он и есть одна сплошная боль. Даже покойный Кирилл Карпович, упокой господь его душу, не доводил своего отпрыска до подобного плачевного состояния. Трина сбегала на кухню, принесла крынку молока, большой ломоть хлеба и мёд. - Съешь пока это, потом я принесу еще, - заботливо сказала женщина. – Когда Наталья Дмитриевна после полудня почивать изволит, я вновь к тебе забегу. Принесу еды, что с барского обеда останется, и сменю повязку, - добавила Трина, целуя сына в лоб. - Святые мученики! Что ты ко мне как к малому дитю! Ступай! Тебя, небось, в барском доме уже обыскались! - хмуро буркнул Мефодий. – Говорил же тебе Кирилл Карпович, и мне нынешний барин, что я живучий сукин сын! - Бережёного бог бережёт, - гордо вымолвила мать, перекрестившись. Следуя к выходу, Трина тихо обернулась и осенила крестом своего непутевого, но не менее любимого сына. Покинув конюшню, женщина решила на несколько минут наведаться в дом Федосовых. Войдя в безлюдную избу, Трина заметила хрупкую фигурку Дуни, лежавшую на тюфяке с сеном. Подогнув колени, девушка отвернулась лицом к деревянной стене и, казалось, спала. - Дуняша, - тихо позвала Трина, - как ты, голубушка? Девушка вздрогнула и повернулась, являя женщине свое заплаканное лицо. - Повитухе удалось меня вычистить и кровь остановить, сказав, что я молодая, и, бог даст, у меня еще детки будут, - выдавила девушка, кусая губу и громко дыша почти забитым раскрасневшимся носом. – Только кому я теперь такая порченая нужна? – дрожащим голосом спросила Федосова, не в силах сдержать слезы. - Милая ты моя! – бросилась к девушке Трина, хватая Дуню за руку и покрывая ее горячими лобзаниями. – Прости ты меня, окаянную, что накричала на тебя и вынудила сознаться! Но твой позор, возникшая боль и потеря младенчика там, на конюшне, во время жестокого избиения моего Мефодия, его от возможной смерти спасли! – со слезами на глазах молвила женщина, прижимая почти безвольную, хрупкую, словно птичью, ладонь Дуни к своему исстрадавшемуся сердцу. – Сильно больно? - обеспокоенно поинтересовалась Трина, кладя другую руку девушке на низ живота. - Уже почти нет, к вечеру, думаю, встану. Не пристало нам, холопам, разлеживаться, - выдавила Федосова сквозь зубы, - это барская прихоть. С нас все равно взять нечего, кроме позора, боли и страданий. - Успокойся, Дуняша. Его милость Павел Сергеевич обещался купить Трегубово со всем его добром и крепостными. Чует мое сердце, он, к своему благородству, еще хороший хозяин и человек душевный. Тут обязательно все по-другому будет, лучше! – уверяла Федосову Трина. - Ваши слова да богу в уши, - молвила Дуняша, силясь больше не реветь. - Пойду я, пожалуй. Поправляйся, голубушка, - поспешно молвила Трина, мягко отпуская руку девушки. У самого выхода она обернулась и тоном наставника произнесла: - Не вздумай только глупость какую-нибудь выкинуть. Руки на себя наложить. Мы, бабы – живучие создания, и у тебя, Дуня, обязательно все к добру сложится.

***

Когда Алексей Ланской и Антон Трегубов в сопровождении верных слуг воротились в усадьбу, было уже поздно. Оба остановили лошадей и соскочили с них перед парадным входом в здание, велев слугам отвести жеребцов на конюшню. - А это, голубчик, отнеси на кухню, - обратился к одному из слуг Алексей, протягивая связку дядюшкиных трофеев, двух зайцев да тройку рябчиков. Юноше до боли хотелось самому заглянуть на конюшню и узнать как там Мефодий. Но игра набирала обороты и стоила свеч, так что Ланской не стал рисковать и проследовал за Антоном Николаевичем вглубь дома, желая лично удостовериться в сохранности ценной купчей. Младший Трегубов завел его в просторный кабинет отца, освещаемый настольным канделябром, подошел к секретеру, на ходу доставая ключи из кармана жилета и купчую из небольшой кожаной сумки, что носил на бедре. Отперев замок, он положил туда документы Павла Сергеевича рядом с ценными бумагами их семьи. - Вот, уважаемый Алексей Петрович, ценный документ вашего дядюшки теперь надежно сокрыт, так что не извольте беспокоиться. - Благодарю, Антон Николаевич. С вашего позволения я хотел бы умыться и лечь спать. День, несмотря на хорошую погоду и знатную охоту, все же был утомительным. То на ногах, то в седле. - Конечно, ваша милость, у меня у самого глаза слипаются, - заверил его младший Трегубов, следуя к выходу из кабинета. – После вас, Алексей Петрович, - услужливо молвил Антон, предлагая покинуть кабинет отца. - Надеюсь, в Карповке ничего худого не приключилось? Ежели что, держите меня в курсе. - Всенепременно, - ответил Трегубов, выходя из отцовского кабинета и закрывая его на ключ. - Доброй ночи, - обронил Ланской, поспешно заходя к себе в комнату. Алексей быстро снял с себя пыльную рубаху и наскоро умылся. Надев чистую сорочку, что он достал из вещевого комода, юноша прилег на кровать прямо в одежде, глядя на настенные часы и отмеряя примерно минут сорок. Еле выждав положенное время, Ланской аккуратно поднялся и на цыпочках стал красться к дверям, затем по коридору и дальше вниз по лестнице к выходу. Стараясь держаться тени, он незаметно перебежал двор и проник в помещение конюшни, начиная быстро оглядываться. Лавка для наказаний была пуста. Ни следа крови и пролитого молока. Пол густо устлан свежим сеном, а у самого дальнего стойла, в свете одинокой свечи, на деревянной колоде сидит Мефодий и оглядывает копыто Алешиного жеребца. Спина конюха перемотана льняным полотном. Кое-где на ткани проступили небольшие кровавые пятна. Трегубов пытается двигаться аккуратно, чтобы еще больше не бередить раны, но у него плохо выходит. Он бледен и слегка кривится, когда вынужден делать те или иные действия. Алексей старается не шуметь, когда начинает подходить ближе, но конь его слегка фыркает, давая понять конюху, что он уже не один. Трегубов медленно отстраняется от лошади, выдавливая из себя мученическую улыбку. - Не спится, барин? - Мефодий, почему ты не в постели?! Ты ведь еще так слаб, да и ночь на дворе! – вместо ответа возмущается Алёша, глядя на чуть сгорбленную фигуру друга. - Простите, что не встаю, ваша милость, - развел руками Мефодий, в очередной раз, силясь улыбнуться, - зад к колоде прирос. И потом, где это видано, чтобы Мефодий Трегубов на печи отлёживался. Ланской быстро обернулся в сторону выхода, затем кинулся к другу, беря в плен ладоней его щетинистое лицо и целуя теплые, слегка пересохшие губы. - Каков же дурак! Эдакий кретин! Глупец! – шепчет Алексей между поцелуями. - Я?! – спрашивает Трегубов, зарываясь ладонями в густые волосы Ланского, со стоном внемля его страстному натиску, мягко терзая его губы и язык. Алёше в буквальном смысле не хватает воздуха, как целый день недоставало Мефодия, его шуток и слегка прищуренного взгляда, его кривоватой улыбки и чуть солоноватых губ. – Что ты, на самом деле, тут делаешь? – спрашивает он, нехотя отстранившись. – Как ты себя чувствуешь? Как твоя спина? Что там Трина? - Постой, не части ты так, - отвечает Мефодий, прикрыв Ланскому рот ладонью. Этот невольный жест заставляет обоих вспомнить их краткий миг удовольствия там, на берегу реки. К скулам приливает жар, дыхание сбивается. Конюх проводит большим пальцем по слегка влажным губам его милости, нехотя убирая руку. – С матушкой все хорошо, - стал отвечать Трегубов, глядя в голубые глаза друга, в которых плясали блики свечи, - она всю прошлую ночь и утро меня отхаживала. Ее целебный бальзам из трав поистине делает чудеса. Завтра я уже и сплясать смогу, так что не боись, Ланской, от меня теперь так просто не отделаешься. - Полно шутить, ты ведь знаешь, что мы теперь с тобой не разлей вода, - в тон ему ответил Алексей, вставая с корточек. - Так почему ты здесь? - Мне тут пара дворовых мужиков с лошадьми помогли. Животину надобно было вытереть насухо, напоить да овса с сеном в кормушки насыпать, а то я со своей расписанной спиной до утра бы с ними возился. Я уже в халупу свою собирался, правда, как вдруг заметил, что твой конь прихрамывает. Глянул копыто, а там камушек под подковой, - отвечал Трегубов, силясь встать. - Давай помогу! – кинулся Алексей, предлагая другу руку. - Ну вот еще, - буркнул Мефодий, вставая самостоятельно. Сквозь сцепленные зубы вырвался свист, губы скривились, а лицо Трегубова опять побледнело. Слегка отдышавшись, он подхватил со стены подсвечник и направился к выходу. - Сам дойдешь? – заботливо спросил молодой человек, кусая губу, чтобы не улыбнуться от гордости за приятеля. - Хочешь меня проводить? Как это любезно, ваша милость, - бросил Трегубов, глядя на друга с веселым сарказмом. – Слушай, Ланской, хватит меня стыдить. Я не какая-то там изнеженная размазня. - Нам надо поговорить, - молвил Алексей, делаясь серьезным. – Это важно. Где мы можем все обсудить без лишних ушей? - Пошли, - тихо сказал Мефодий, гася свечу у самого выхода из конюшни. На дворе было безлюдно, и дорога, освещаемая звездами и месяцем, была различима. Трегубову ничего не оставалось, как привести Ланского к себе в дом - небольшую избу с печью, столом, стульями, платяным шкафом да несколькими полатями по обеим сторонам от печи. - Проходи, не хоромы барские, но чем богаты, - пригласил Мефодий, пропуская Ланского в избу. В доме было чисто и пахло свежим хлебом да сеном свежескошенным. Подойдя к небольшому столу, Трегубов зажег свечу и предложил Алексею сесть на один из колченогих стульев. - А где Трина Егоровна? – стал спрашивать Алексей, оглядывая небольшое помещение. - Так она в барском доме, - ответил Трегубов, аккуратно садясь напротив Ланского, - кимарит, должно быть, в маленькой комнатушке, примыкающей к спальне Натальи Дмитриевны. Она ведь, с барской милости все еще ее личная горничная. Потянувшись к стоявшему на столе кувшину, Мефодий налил им квасу в кружки. Сделав пару глотков, Алексей стал посвящать Мефодия в суть плана, предложенного Павлом Сергеевичем. У них всего пара дней, чтобы заставить Антона отдать им вольные, и убраться отсюда, пока старший Ланской с Трегубовым застряли в Карповке. Им нужно постараться застать юного барина наедине, желательно в кабинете отца, либо препроводить его туда под любым предлогом. Воззвав к его здравому смыслу, возможно, блефуя, либо используя шантаж, применив насилие, на худой конец, убедить младшего Трегубова собственноручно открыть секретер и передать им вольные, либо отдать одному из них ключи, и они сделют это сами. - Никакой самодеятельности, Мефодий. Все четко по плану. Только ты, я и Антон Трегубов. Единственно, Трину надо будет предупредить, чтобы начеку была. Но коли будут лишние свидетели, считай - все пропало. Ежели все сладится, сыщем камердинера Павла Сергеевича - Луку Парамонова, он скажет, что делать дальше. - А твой дядя - мировой мужик, - молвил Трегубов удивленно, затем криво ухмыльнулся. Алексей был во многом с Мефодием согласен, только, хоть убей, не понимал истинных мотивов Ланского-старшего. Неужто он смирился с тем, что его племянник не такой как все, исключение из правил, как говорится, «в семье не без урода», хотя юноша, скорее всего, себя и Мефодия к таковым не причислял. - Он знает, - тихо молвил Ланской, глядя Трегубову в глаза. – Знает о нас. Тут уже Мефодию самому было впору голову ломать, что на самом деле собой представляет его милость уникальный и загадочный граф Павел Сергеевич Ланской. - Я пойду, поздно уже, - сказал юноша, прерывая затянувшееся молчание. Алексей встал из-за стола и не спеша проследовал к сеням, что вели к выходу. Трегубов, кряхтя, встал и пошел за ним следом, чтобы проводить. - Останься, Лёшка! – услышал Ланской совсем рядом с ухом страстный шепот друга. Жаркое дыхание Мефодия опаляло затылок, скулы и голый участок шеи в отвороте батистовой сорочки. Мощное тело льнуло к его собственному. Крепкие руки вольно гуляли по его плечам, груди, впалому животу и бедрам, устремившись к паху. - Это безумие! - стонал Алексей, вжимаясь в бедра друга, чувствуя его и свою набухающую плоть. – Ты вкрай ополоумел?! – сказал он чуть громче спустя миг, коря себя за то, что позволил им обоим подобную вольность. Ланской поспешно освободился из захвата Трегубова и, обернувшись, окатил его возмущенным взглядом. - Твои раны! Ты забыл, что тебя жестоко избили вчера вечером?! К чему такая беспечность, Мефодий?! Трегубов постарался справиться с внезапным влечением и промелькнувшей в глазах болью, пытаясь отвернуться. Но, как понял Алексей, она была вызвана вовсе не телесными ранами, что все еще кровоточили. Зная, что остался у друга в долгу, и просто считая, что так будет честно и правильно, Ланской, затаив дыхание, приблизился к Мефодию. Неуверенно потянулся к его паху и, приспустив другу портки, извлек его теплую, бархатистую, подрагивающую плоть на волю. Юноша робко, неумело, вспоминая, что делал с ним его друг на берегу реки в высокой осоке, стал ласкать Трегубова, упёршись лбом ему в ключицу. Алексей слегка отстранялся, целовал и пробовал на вкус чуть солоноватую кожу на шее Мефодия. Прислушивался к его хриплому дыханию, заглядывал в глаза, подёрнутые дымкой страсти, которые он периодически закрывал от удовольствия. Его друг попытался было доставить удовольствие и ему, но Ланской властно перехватил его руку. И дело тут вовсе не в жалости, просто Мефодий с лихвой заслужил это единоличное удовольствие. Он был зверски избит и унижен, обманут и лишен нормальной человеческой жизни. Это его награда, пусть насладится. Ведомый этими помыслами, Алексей медленно сполз к ногам друга, лихорадочно облизал чуть пересохшие губы и сперва помаленьку, потом все глубже стал вбирать плоть Трегубова в свой рот. - Святые небеса! Что ты со мной творишь?! – стонал Мефодий, упираясь одной ладонью в притолоку сеней, а другой мягко хватая Ланского за затылок. Конюх стал легонько толкаться бедрами навстречу Алексею, но тот его удержал. - Спина! - только и вымолвил Ланской, вновь возвращаясь к прерванному делу. Спустя время, Трегубов почувствовал, что готов взорваться. Он быстро отстранился от друга и сам довел себя до финальной черты, с горловым хрипом изливаясь на глиняный пол, устланный свежим сеном. - Алёшка, господи! А ты как же? – спросил Мефодий, все еще задыхаясь, привлекая юношу к себе и зарываясь ладонью в его белокурые локоны. - Это только для тебя, - прошептал Ланской куда-то другу в плечо.