Выпускной

Ну что тут сказать? Да ничего! Слов просто нет. Как такое могло случиться? Чимин ворочается на кровати, шурша одеялом и причмокивая губами от сухости во рту. Приоткрывая сонные глаза, сразу закрывает, ибо яркий свет солнца бьёт в лицо и заставляет морщиться. Но, переборов в себе силы, таки разлепляет глаза и понимает, что он не дома. «ЧТО?». Пак хлопает глазами в потолок и по стенам, всё ещё лежа на подушке, боясь пошевелиться. «Что за хоромы, блять? Я что, в раю?», — Чимин думает и нервно скользит взглядом по дому, не отрывая головы от мягенькой подушечки. «Охуеть не выходить», — Чимин никогда не ругается, но тут приходится потому, что хрустальная люстра на потолке, которая прозрачнее воды и дороже самого дома, заставляет ругнуться. Чисто бежевый потолок манит своим цветом, словно капучино, на стенах красуются большие картины высокого искусства, окно с видом в чистое непорочное небо манит своим величием и заставляет выпрыгнуть в него, ибо «Пак Чимин, какого хера ты ещё лежишь? Бежать надо отсюда, бе-жать». Чимин судорожно вздыхает, осторожно переворачивается на бок и замирает. «Пиздец», — Пак произнес слово вслух и вылупил глаза. Картина маслом — сам фетиш Пака собственной персоной: пересохшие приоткрытые губы, подрагивающие темные ресницы, чёрные, как смоль, волосы, что спадают на лицо, голые и тонкие ключицы, что манят их исцеловывать, бархатистая кожа фарфорового цвета, что манит прикоснуться к ней с осторожностью, крепкая грудь, которая вздымается от малых вздохов, и руки, на которых выступают венки и видно, как пульсирует кровь. Чимин томно дышит и сглатывает громко. Он смотрит в упор, прожигает альфу взглядом всего и полностью, не замечая, что тот проснулся. — М-м… Апельсинка, ты ещё здесь? — Чон потягивается в роскошной кровати с пружинистым матрацем, кутаясь в шёлковом постельном. Чимин смотрит круглыми глазами и втыкает в самодовольную рожу напротив. — Что ты… — Ой, только не надо мне сейчас тут ныть о том, что было, как ты мог, что ты наделал, и всё такое, — Чон принял сидячую позу спиной к Чимину и начал одеваться. Чимин в полнейшем ступоре, глаза влажнеют на ровном месте, губы подрагивают, зубы скребят, скулы сводит, ком в горле, и мир рухнул. «Как, как такое могло случиться?» и «Почему он такое говорит?», «Обидно же», — Чимин сглотнул и хлюпнул носом. — Вставай, пойдем поедим и я тебя отвезу, — Чон глянул на омегу и, фыркнув, хлопнул дверью. Стук двери отдался эхом в душе Чимина и открыл волю эмоциям. Слёзы стекали невольным ручьём и останавливались на дрожащих губах, оставляя соленый привкус боли. Чимин слепо верил в то, что «Может, когда-то могло бы и быть что-то, но вряд ли». И оказался прав. Чонгук — испорченный деньгами богатенький сынок, которого возили на чёрной иномарке в школу и из школы, просто-напросто использовал его, как тряпку. Просто омежка на ночь. И всего виной тому — тупой алкоголь, который пили и Пак, и Чонгук на выпускном. Чимину слишком стыдно. Стыдно в глаза смотреть всем и на людях показываться. Он корит себя за ту ночь, что думал не тем местом и поддался искушению дьявола. Тупые инстинкты омеги. В душе кошки скребут, голова раскалывается, тело дрожит, кровь бурлит, и желудок сводит. Голоден, или перебрал вчера. Чимин, оседая на громадной кровати, свешивая ножки вниз, не касаясь пола, ёрзает на шёлковой простыне и пытается найти свои вещи. Одевшись и приведя себя в порядок, омега таки спустился по кованой лестнице с красным ковром, рассматривая утонченные оттенки стен с картинами. Ему тошно ото всей этой богатости и дороговатости. Он никогда не знал, что такое «быть богатым», и не хотел, потому что знал одно — деньги портят человека, причем сильно. Сойдя со ступенек лестницы, Пак остановился посередине огромного холла и смотрел то налево, то направо. Ему казалось, что он заблудился в таком огромном «ледяном королевстве», но голос альфы отвлек его. — Поверни направо! — кричит Чонгук с кухни, зовя туда омегу. Чимину жутко стыдно показываться на глазах Чона, да и видеть этого индюка не хочет всей душой, но поделать ничего не может. Он не знает, где сейчас именно находится этот дом и как добраться домой, поэтому покорно топает на зов альфы, в надежде побыстрее закончить тут со всем, чтоб тот отвез его домой. — Проходи, садись и съешь чего-нибудь, а потом поедем, — Чонгук сидел за длинным столом и трапезничал, как царь. Несколько изысканных блюд разложено на одном краю стола, и лишний прибор для Чимина. Но Пак не спешил садиться, он с огромным удивлением рассматривал хоромы, в которых ели эти люди, и охеревал. «Как тут есть можно?», — Чимин сглотнул и тихо произнёс: — Я не голоден, — омега поднял взгляд на альфу, выплюнул со всем отвращением. — Кусок в горло не лезет. Чон вскинул бровь и удивился, омега со вчерашнего дня ничего толком не ел, а хотя… Да какая разница, ел он или не ел? Чону пофиг как-то, и, откинувшись на стуле, он осмотрел старшего с ног до головы. «Слишком милый и беззаботный». Тот сразу отвернулся, не желая видеть его прекрасное личико, и незаметно залился румянцем. Чон не мог не заметить такой реакции, подошел сзади к Паку непозволительно близко и шепнул на ухо: — Не думай, что эта ночь что-то значит, и не придумывай себе того, чего быть не может, просто я вчера немного переборщил и не сдержался, так что… Прости, — слова Чонгука резали по сердцу острым лезвием и полоснули по запястьям. Чимин нервно сглотнул и со слезами выбежал на улицу, еле найдя выход, остановился на дорожке, красиво выложенной из камня и сопровождающейся вдоль жёлтыми цветами хризантем. Он не знал, куда ему бежать, в какие ворота выйти из этого псевдо-рая, и в какую сторону бежать, направо или налево, но решил дождаться альфу и без единого слова отправиться домой, в свою комнатушку, где теплое одеяло и кружка горячего зеленого чая успокоят его и отвлекут от мира сего. Чимину теперь стоит подумать об отношении к его уже не фетишу и переосмыслить всё то, что случилось за последнее время. Но сейчас время так тянет за красные нити, дергая ими в разные стороны, что свет кажется не милым.