Аромат сирени или Как познакомились Порфирий Дмитриевич с Григорием Александровичем
В закрытом клубе для истинных джентльменов, что находился в одном из неприметных снаружи, но богато обставленных внутри особняков на Мойке, сегодня было не многолюдно. В уютных креслах в новомодном стиле ампир, напротив друг друга расслабленно сидели двое мужчин, что были в том самом идеальном возрасте около сорока лет, когда все в жизни стройно и отлажено, но скука и болезни еще не успели подкрасться совсем близко. Род их занятий, как и социальное положение, выдавали лишь одежда и манеры, так как были они в довольно дорогом штатском платье. Уютную тишину гостиной-библиотеки, устроенной на английский манер, разбавляло лишь потрескивание свечей в строгих канделябрах и шелест переворачиваемых страниц. — Ну что за черт! Опять это «золотое перо» «Ведомостей». Вы только посмотрите, Порфирий Дмитриевич, пресса наша опять бунтует, - взорвав тишину своим зычным голосом, обратился к визави полноватый господин с рыжими бакенбардами и маленькими цепкими глазками, тряхнув свежим выпуском столичного еженедельника. — Мой дорогой Павел Константинович, не обращайте внимания, — отмахнулся тот, кого назвали Порфирием Дмитриевичем — видный, гладко выбритый, сухощавый мужчина в дорогом сюртуке. — Я-то не обращу, а вот начальство наше давно уже зуб точит на этого Измайлова. Помяните моё слово, уедет голубчик в Сибирь вирши свои строчить, если не перестанет напраслину на генерал-губернатора возводить. — Что ты от меня хочешь, Павел? — Припугни этого шелкопёра, как можешь только ты один. «Заманчиво»… — Чего не сделаешь ради старой дружбы, — отложив в сторону изучаемый биржевой вестник, проговорил Порфирий Дмитриевич. — Весьма меня обяжешь, да и губернатор в долгу не останется. — Посмотрим, друг мой. Посмотрим…***
Прежде чем прогуляться по известному адресу, Порфирий Дмитриевич решил узнать все, что возможно, об этом пронырливом журналисте Измайлове. Он даже прочел несколько статей и был приятно удивлён. Мальчишка отнюдь не графоман, и даже не совсем журналист, а, скорее литератор, потому как пишет этот наглец хорошо. Порфирий не мог не оценить и оригинальный стиль, и тонкую иронию, и прямоту, граничащую с дерзостью. Неделю спустя, стараниями своих лучших людей, Порфирий Дмитриевич получил на господина Измайлова исчерпывающее досье. В ранней юности ничего особенного. Мать из обедневших дворян, отец — успешный стряпчий. Родился в Москве, учился на дому, окончил философский факультет Московского университета и переехал в столицу (видимо — за славой и деньгами), где уже через три года стал известным скандальным журналистом. Обличавшим власти, уличавшим взяточников, язвительно посмеивавшимся не только над нравами в свете, но и над наделенными властью и приближенными к царской фамилии людьми. А вот в информацию личного характера Миров-Лисовский вцепился хваткой, которой бы позавидовал молодой волкодав. Приватная жизнь молодого дарования была очень интересна. Ибо не было у Григория ни высокого покровителя, ни богатой вдовы в любовницах, о чем изначально думал Порфирий, но было иное — пристрастие к мужскому полу, лишь изредка разбавляемое короткими интрижками с дамами полусвета. А любовники у Измайлова были ох какими непростыми. Гвардейские офицеры да господа из высоких кабинетов — и это только те, о ком удалось узнать. И они были именно любовниками, а не покровителями, покупающими любовь двадцатипятилетнего охальника от литературы дорогими подарками и нужными связями. Юношу заводит власть или… власть над властью?***
В один из воскресных дней, когда служба уже не занимала всё его внимание, Миров-Лисовский решил навестить наконец молодое дарование. Извозчика Порфирий Дмитриевич отпустил за три квартала и теперь шел не спеша, поигрывая тростью и вдыхая аромат только-только распустившейся сирени. Конец мая выдался теплый и сухой. Терпкий аромат лип к коже, забивался в ноздри, приятно холодил затылок, лишая безукоризненности всегда идеальную укладку. Хорошая квартира недалеко от Невского, чистая светлая парадная с важным привратником неприятно удивила. Все-таки содержанец. «Непростая вы птица, господин Измайлов. А вот павлин вы или ястреб… Это мы сейчас выясним». Колокольчик глухо зазвенел где-то в глубине апартаментов, и Порфирий загадал: «Будет один — знакомство продолжится». Что это будет — интрижка на одну ночь или выгодное сотрудничество, он еще не решил, но то, что что-то будет — несомненно. Задел за живое грозного начальника Секретного отдела Особенной канцелярии этот молодой журналист. Зацепил только одним своим существованием. Дверь широко распахнулась, и на пороге Порфирий не без удовольствия увидел причину своих странных, абсолютно не свойственных ему мыслей. Окинув пришедшего пристальным взглядом, Измайлов вдруг расплылся в улыбке. — Что ж я такое натворил, барин, что вы сами ко мне пожаловали? Наглец был бос, живописно растрепан, на его плечи был небрежно накинут шелковый шлафрок, расшитый дивными цветами, вызывающими ассоциации с дворцовыми павильонами китайских императоров. — Вы позволите, господин Измайлов? Григорий посторонился, даже не подумав запахнуть пестрый шёлк на безволосой груди. Порфирий зашел в переднюю и тут же учуял витающий в воздухе аромат дорогого табака и не менее дорогого одеколона. Неужели столько зарабатывает? Или любовники одаривают? Эта мысль отчего-то неприятно кольнула. Глупо. Григорий прошел вперед в гостиную, даже не предложив разоблачится и тут же плюхнулся на невысокое канапе, которое уместнее бы смотрелось в будуаре мадам де Монтеспан, а не в петербургской квартире. — Сами выбирайте, куда присесть, Порфирий Дмитриевич. «Даже так. Бесстыдник». Миров-Лисовский скинул шляпу на подвернувшееся по дороге к окну кресло в том же, что и диван, вычурно-приторном стиле рококо. — Вид из окна у вас замечательный, — неспешно проговорил Порфирий Дмитриевич, любуясь окрестностями. — Не жалуюсь, — голые ноги Измайлов вытянул вперед и, откинув голову на подлокотник, не отрываясь, смотрел на Порфирия. — А вы действительно такой, как о вас говорят. «А ноги у шельмеца хороши» — В самом деле? — Миров-Лисовский решил игнорировать откровенную наглость молодого собеседника. Больно интересно было посмотреть, как далеко зайдет голубоглазый. — И что же обо мне говорят? — Что сволочь редкостная, но очень умная и… — И?.. — Талантливая. — Какое совпадение! — Порфирий отошел от окна и остановился у дивана, словно невзначай скользнув ладонью по изумрудному шелку канапе. — Не далее, как вчера, что-то подобное мне говорили о вас. Измайлов ухмыльнулся. — Рад слышать. — А я так нет… Да и генерал-губернатор тоже не в восторге от ваших литературных этюдов в «Вестнике». — Ах вот, оказывается, кому я обязан вашим появлением в моей скромной обители? — По поводу скромности я бы поспорил… Хоромы эти за деньги недоброжелателей Михаила Андреевича* арендованы? Или я ошибаюсь? К чести Измайлова, на его лице не дрогнул ни один мускул. — Ошибаетесь. Эти, как вы выразились, хоромы, мне оплачивает мой постоянный любовник князь N. И не говорите, что не знаете, о ком я, Порфирий Дмитриевич. Не поверю. — Откровенность за откровенность. Боюсь, что спасти вас от небольшого путешествия в Тобольск не сможет даже он, если губернатор дойдет до государя. У нас в Петербурге весна… Сирень вон цветет. А там, знаете ли, еще снег лежит. А вот теперь голубые глаза загорелись яростным огнем, и это было очень впечатляюще. — Вы мне угрожаете? — Ну что вы, Григорий Александрович, пока это только дружеское предупреждение. Порфирий расстегнул пару пуговиц на сюртуке и присел на диван, с которого, всё так же вольготно развалившись, сверлил его своими невозможными глазами господин журналист. — А если я им пренебрегу? — Ну тогда… — Порфирий словно невзначай придвинулся чуть ближе к обнаженным голеням и, осторожно подхватив, опустил их к себе на колени. — Я буду использовать более убедительные средства. На лице молодого мужчины отразилось минутное замешательство. «Хотел смутить, а сам попался. Глупый» Теплые ладони Порфирия легли на свод стопы и стали не спеша массировать, мягко и размеренно, переходя на чувствительные участки. Стопа Измайлова не в пример иным была нежной и гладкой… Порфирий наслаждался эффектом, который произвел на наглеца. — Не думаю что они у вас имеются… — голос Григория лишился былого вызова, но внешне он оставался спокойным. — А я вот думаю, что вы просто их на себе еще не ощутили. Теплые руки Порфия двинулись вверх, к скрытым шлафроком коленям. — Расслабляющий массаж усыпит вашу кровожадность… — Миров -Лисовский не отрывал взгляда от пока еще хорошо держащегося, но уже сдающего позиции молодого мужчины. — Ну что же: попробуйте убедить меня! — выдохнул Измаилов в ответ, не отводя глаза, и кивнул, позволяя. Порфирий словно ждал этого несмелого кивка… Разрешение получено, а значит… С этим дерзким хотелось тоже быть… Нет, не дерзким. Властным, ясным, убедительным. Иным, смелым в желаниях и даже озорным. Сюртук улетел в кресло, составив компанию шляпе, а вот снимать все остальное, чтобы доставить удовольствие этому несносному наглецу, он не собирался. Благо опыта в соблазнении ему не занимать. А этот уже давно не мальчик из церковного хора — дрожать над ним не надо. А вот попробовать на вкус… Прозрачно- голубые и темно-карие глаза схлестнулись и утонули друг в друге. Тонкие пальцы Измайлова потянули заветный пояс и замерли в ожидании. Порфирий Дмитриевич сглотнул, глядя, как тонкий шелк скользит по белоснежной коже, кое - где покрытой трогательными веснушками и светлыми волосками. Под шлафроком Измайлов был бесстыдно обнажен и так же бесстыдно возбужден. — Как бы вам не пришлось просить пощады, Гришенька… Ответ Измайлов проглотил, потому что лишился дара речи. Никто ранее не целовал его щиколотки, бессовестно долго и нежно выцеловывая подъем, трогательно торчащие косточки, тонкую нежную кожу под коленками, а когда влажная дорожка была прочерчена по внутренней стороны бедер, он задрожал и только успел прикусить губу, чтобы удивленно-сладостный стон не вырвался из мгновенно пересохшего горла. Теплые ладони неспешно продвигались вверх и тут же опускались вниз, заставляя мурашки маршировать по позвоночнику, а глаза зажмуриваться. Теперь он жутко жалел о том, что развязал узел пояса. Его желание было выставлено напоказ, и не было ни малейшего шанса на то, что самодовольный глава тайного отдела не замечает, как именно влияют на него откровенные ласки. А Миров-Лисовский был поразительно сосредоточен и спокоен, словно не любовника ласкал, а составлял квартальный отчет. Даже дыхание не сбилось, несмотря на то, что каждый дюйм длинных мускулистых ног был уже не просто зацелован, но и вылизан словно сахарный леденец. Все наигранные попытки Измайлова вырвать свои конечности из загребущих рук заканчивались ничем. Миров-Лисовский неспешно, словно не замечая прерывистого дыхания и вцепившихся в шелк дивана тонких пальцев, уже держал в кольце рук подрагивающие влажные бедра, губами прослеживал нежность плоского мускулистого живот, игнорируя крепко стоящее влажное естество. Это выкручивало почище самой жаркой близости. Тело Гриши ему уже не принадлежало. Оно выгибалось, горело и вспыхивало тысячами жарких искорок. Из приоткрытого окна прилетало щебетание птиц и аромат сирени, где-то вдали слышались раскаты грома… Белый день, а он здесь — обнаженный и полностью возбужденный на диване в гостиной в руках сильного, властного и вне всяких сомнений, опасного мужчины… Это было ново и терпко. Это было нестерпимо сладостно и странно… Впервые ему не хотелось прикрыть глаза, чтобы не видеть временного любовника, не хотелось взять верх из любого положения, даже привычные циничные реплики словно испарились из отвоёванного похотью мозга. Хотелось просто смотреть на этого красивого зрелого мужчину, любоваться, чувствовать на себе его властные руки и губы и еще поцеловать… Так, как никого и никогда. Но… это же Миров-Лисовский, которого по слухам опасается сам генерал-губернатор, да и государь выделяет особо… Миров-Лисовский за информацию о котором он был готов продать душу…и не узнал ни шиша. Это он сейчас целует его плечи и грудь, это он сосредоточенно стаскивает с него шлафрок, лаская ямочки на пояснице. Мозг сопротивлялся до последнего… протестовал, угрожал, молил, истово требовал, но когда горячий язык перешел последний рубеж, погружаясь всё глубже, тело взяло верх сдаваясь. А потом его просто ткнули лицом в расшитую гладью подушку и распяли под собой, как лягушку под микроскопом. Шелк шлафрока холодил напряженный член, принося мимолетное облегчение, но все это было где-то на задворках сознания. Главным было ощущение желания, что билось в нём жарким пламенем, заставляя сосредоточить все внимание на мужчине, который сейчас прикусывал его шею, проводя горячими ладонями по чувствительным бокам. А потом этот самый мужчина как-то слишком ласково выдохнул: — Расслабься. И Гришу взорвало изнутри, утянуло в морок наслаждения. Рушились, разбиваясь вдребезги все принципы, страхи и условности. Причиной тому был хрипловатый чувственный голос и так несвойственный его прежним любовникам легкий аромат сирени, что исходил сейчас от человека, который, должно быть, проводил допросы преступников с той же самоотдачей и страстью, что и доставлял удовольствие любовникам. Боль так и не пришла, замаскированная поцелуем-укусом куда-то в лопатку и мыслью о том, что это он, Гриша, возбуждает до хриплых стонов этого удивительного мужчину. А когда уверенная рука легла на кадык жестким ошейником, в то время как вторая контрастно мягко ласкала его изнывающее естество в идеальном темпе, Измайлов извернулся и впился поцелуем в теплые, красиво очерченные губы с привкусом весеннего ветра. И плевать, что раньше никогда не целовал случайных любовников. Этого хотелось приручить, впитать, заклеймить собой. Чтобы господин следователь попал в свою собственную ловушку… Чтобы не посмел уйти сам не прощаясь. Измайлов с сожалением разорвал поцелуй, чувствуя на губах железистый привкус, но нетерпение уже пульсировало огнем в паху и растекалось по чреслам. — Убеди меня … Темные глаза сверкнули торжеством и Грише вернули поцелуй, переплавив его в сладкое обещание, тягостное предвкушение и стали убеждать. Порфирий брал неспешно и размеренно. Подчиняя, но не давя. Толчки, сначала медленные и тягучие, вскоре переросли в глубокие и ритмичные, словно подгоняющие, опережающие, выводящие за грань. Сознание уплывало, хвалёный контроль рассыпался от противоречий. Хотелось эгоистично догнать своё удовольствие, но не менее сильно хотелось его подарить… этому мальчишке, с которым знаком меньше часа. Давно уже Порфирий так не упивался близостью с мужчиной… Да какой мужчина, мальчишка. Наглый, дерзкий, опасно красивый с неземными небесно-голубыми гляделками, которые хотелось присвоить, чтобы смотрели так только на него одного. Смело, призывно и нагло. Под него, Порфирия, всегда ложились безропотно, сами ноги раздвигали. И красивее были, и моложе, и опытнее, но никто не зацепил так как этот — за считанные минуты. Своим проницательным умным взглядом, своей открытой страстностью, этим желанием брать, отдаваясь. Потому и позволил то, что другим не позволял - открыто говорить скандальные дерзости и вызывающе держаться. И сейчас Порфирия не покидала очень странная, но единственно верная мысль: «Не отпускать, забрать себе». Но этому не прикажешь, этот либо сам придет, либо пошлет, и даже не в Сибирь, а на Дальний Восток, а потому хотелось, чтобы пришел. И чтобы не было больше никаких N, иначе никак. Последняя мысль толкнула за грань и замирая в жаркой тесноте, Порфирий с восторгом ощутил заветную влагу на пальцах. Этот мальчишка подходил ему идеально, как никто и никогда. Остается только надеяться, что он сейчас всё сделал правильно. — Убедил? — Порфирий Дмитриевич осторожно поднялся и выудил из кармана сюртука белоснежный платок. — Шутить изволите, барин? — хрипло прошептал в подушку обессиленный Гриша, тщетно пытаясь отдышаться. «Провоцирует, сучонок» Жестких губ Миров-Лисовского коснулась нечастая гостья — теплая улыбка. — Отдыхайте, Григорий Александрович. — прошептал Порфирий, касаясь невесомым поцелуем растрепанной шевелюры. — Ваше обостренное чувство справедливости нам еще пригодится. Когда Гриша, бережно укрытый легким покрывалом, что обитало в спальне, очнулся ото сна, больше похожего на обморок, на столике в передней его ожидала записка, написанная незнакомым безукоризненно ровным почерком: «Через три дня с вещами. Если не явишься, то лучше забудь, что было» и адрес. Следует ли говорить, что уже через два дня роскошные апартаменты на набережной опустели. В квартире Мирова-Лисовского появился новый жилец, а в кабинете — свежий букет сирени. ______________________________________ *Милорадович Михаил Андреевич (1771-1825) - граф, российский военный и государственный деятель, генерал от инфантерии. Участник походов Суворова, Отечественной войны 1812 года, военный губернатор Санкт-Петербурга.