***
— Я ждал тебя вчера целых три часа в твоем вонючем подъезде, — шелестит Годфри над ухом у Эрики следующим утром, настигая ее в школе у шкафчиков, когда она делает вид, что берет какие-то книги. На самом деле, ей плевать. Она достает из шкафчика только помаду, чтобы подвести и без того вызывающе-алые губы еще ярче. Книг в ее шкафчике вообще нет. — Какая жалость, Годфри, что так и не дождался, — усмехается Эрика, глядя на него, но сквозь него, и Роману хочется схватить ее за лицо, так, чтоб пальцы впились в ее кожу, чтоб остались красные отметины, чтоб ей стало больно, чтоб она вскрикнула и, наконец, увидела его. Но он не делает этого. — Сегодня я приду снова, — обещает он. — Тебе когда-нибудь надоест меня преследовать? — лениво интересуется Эрика и, не дождавшись ответа, уходит, а Роману остается лишь напряженно следить за тем, как плавно и призывно покачиваются ее бедра, обтянутые короткой кожаной юбкой, во время ходьбы.***
— Кто ты? — спрашивает Роман, вглядываясь в ее отстраненные, глубокие глаза, и в его вопросе звучат надрыв и отчаяние. — Ты знаешь мое имя, — усмехается в ответ Эрика, и в полумраке подъезда (это Роман всегда разбивает лампочки, ему нравится недостаток света) ему чудятся янтарные искорки на дне ее зрачков. — Мне нужно знать, — умоляет ее Роман, сжимая ее тонкие, но удивительно сильные руки своими. — Скажи мне, кто ты. — А ты, Годфри? — смеется Эрика ему в лицо, рывком притягивая к себе, а затем отталкивая. — Ты кто такой? Расскажешь мне? Покажешь? Роман молчит, и когда она уходит, то еще долго стоит, не двигаясь, рядом с ее дверью, и курит, заволакивая дымом все вокруг.***
Он никогда прежде не видел Рейес без алой помады, ярко подведенных глаз и в чем-то, что прикрывало бы ее тело хотя бы на пятьдесят процентов. Но когда он влезает к ней в окно в предрассветный час, то именно такой ее и застает — в глухой пижамной кофте с рукавами, которая выглядит как гимн чопорным матронам, в тренировочных штанах, с бледным лицом, на котором глаза и губы теряются из-за контраста с привычной картинкой. Белокурые волосы собраны в небрежный пучок на затылке, и она, вскочившая на звук голоса Романа, кажется совсем юной и удивительно хорошенькой. — Годфри, — впервые Роман слышит в ее голосе намек на испуг и замешательство, и в груди у него разливается приятное тепло, а губы сами собой расползаются в счастливой улыбке. — Я застал тебя врасплох, Рейес, — хвастается он. — Как тебе такой поворот событий? — Что ты здесь делаешь, Годфри? — Эрика делает шаг к нему, но наткнувшись на его колючих, пронизывающий взгляд, замирает на месте. — Теперь ты меня видишь, — удовлетворенно произносит Роман. — Теперь ты меня видишь. Когда Эрика начинает медленно пятится к стене, он настигает ее всего парой широких шагов. — Я пришел показать тебе, кто я, — говорит он, обжигая ей шею горячим, нетерпеливым дыханием, и сжимает ее лицо безжалостными пальцами еще до того, как она успевает раскрыть рот или даже подумать о том, чтобы закричать.***
Сизый дым клубится у лица Романа Годфри — у окровавленного, абсолютно счастливого лица. Он подносит ко рту сигарету и жадно затягивается — его пальцы выпачканы кровью так же, как и его шея, подбородок, рот. Он все еще чувствует на языке этот металлический, солоноватый вкус — и не может сдержать радостного, глухого смеха. Внутренности Эрики повсюду — ошметками осели на стене, разложены по подоконнику, по поверхности туалетного столика… Тело лежит в постели — с перекошенным, застывшим лицом, с распахнутыми и налитыми кровью глазами. Больше никогда в этих глазах не зажгутся янтарные искорки, больше никогда он не сможет надеяться на то, что разгадает их тайну. Ее разорванное, выеденное нутро бережно прикрыто простыней, на которой уже расплылось безобразное кровавое пятно. Роман Годфри проводит по мертвым губам Эрики окровавленными пальцами — дарит ей последний макияж. Когда дым рассеивается, остается лишь смерть. Роман Годфри знает, кто он такой. И ему нравится быть таким. Жаль, что Эрика не понимала этого. Они могли бы поделиться секретами и любить друг друга, могли бы оберегать друг друга, могли бы… Роман уходит тем же путем, что и пришел — через окно. Он знает, что его найдут. А еще он знает, что мать разберется с этим. Как всегда.