He is...

— Ты плачешь во сне. Знал? — Подумать не мог. Почему именно сейчас? Я думал, что ты хозяин этого места, а истинные владельцы никогда не покидают своего пристанища. — Лишь смотря на шрам в виде какой-то стремной хрени, можно понять, что ты заключенный. Я немного удивлён, неужели такой симпатичный умный парень, смог натворить такую фигню, что попал в тюрьму при жрецах, — вопросом на вопрос. — Как ты…? — Я умею читать, — он немного нервно улыбнулся и еле слышно хихикнул. А Чонин остался в дураках. Чанель предлагает выгодное, прежде всего для себя, предложение, но Ким мешкает. Опять куда-то бежать. Опять скрываться от ублюдков волков с обостренным нюхом, хотя с Паком им не сравниться. Старший заверяет, что ничего не случится, и их точно никто не поймает, ведь Пак слышит каждый запах, а Ким быстро бегает. *** Чонин прекрасно понимает, почему его напарник хочет поскорее укрыться от этого животного давления. Всплывают воспоминания, как Чонин, будучи знатным красавцем в когда-то ещё своей деревне, согласился на замужество с сынком-омегой чинного старик, который позже завладел королевством. Суджон тогда был очень популярен из-за своего «необычного» имени и красоты, присущей не каждому омеге. Отвратный характер, честно говоря, портил всю картину, как казалось, прекрасного. Он огрызался, высмеивал нищих, бил других представителей «слабого» пола, когда становилось скучно. Он же принц, никто ничего не запретит и не остановит. Однажды, Суджон заставил мальчика-слугу порезать себе вены, а когда Чонин попытался его остановить, тот воткнул нож прислужнику в ногу, фыркнул и ушёл. Суджону это понравилось, он нашёл способ обратить на себя внимание такого холодного Чонина. И Ким жалел. Жалел о каждом прожитом дне в аду семейства Чон, который заканчивался жертвами в лице слуг, благодаря ненормальному Суджону. И эта преисподняя с одним единственным правителем, который с каждым днём все сильнее звереет, а у Чонина больше нет сил. Он больше не так бурно реагирует на выкрутасы женишка. — Где ты был? — омега медленно подходит к будущему супругу. — В городе. — Я не разрешал тебе выходить за пределы дворца. Ты мой. Хуй Чонин, и должен любить только меня. А если попытаешься сбежать, то я насажу твоего драгоценного Тэмина на пику. — терпение альфы и раньше было на пределе, но сейчас что-то щёлкнуло. Он подлетел к наглецу и, схватив его за ворот рубахи, потянул на себя. — Если ты думаешь, что своими глупыми выкрутасами заслужишь мою любовь, то глубоко ошибаешься, Суджон. Меня тошнит от твоего лица, которого все обожают, а от твоего писклявого голоса вянут уши. Я лучше убью себя, чем влюблюсь в такого чудовища — как ты. Чонин решил, что проще будет вернуться к себе домой. Но его уже поджидали приспешники Суджона. Маленький засранец решил наказать альфу и сыграл сценку, в которой отрубил пальцы на левой руке. Последнее, что увидел Чонин, перед тем как задвинулся люк камеры, это перекошенное местью лицо и длинные пряди чужих чёрных волос, сжатые в руке Суджона. *** Пак Чанёль тот, кто всегда следует плану. Он как бы мысленно вычёркивает очередной выполненный пункт из своего списка. Все необдуманные действия, но совершённые, казались ему бредом сивой кобылы. Как говорила покойная бабушка Пак, безумие, как лёгкое головокружение, ты можешь резко встать и пошатнуться или медленно подняться, опираясь на собственные колени. Побег — стопроцентное безумство, но сейчас Чанёль думает, что лучше пересилить себя сейчас, чем страдать всю жизнь. Не дожидаясь рассвета, волки покинули деревню. Они спокойно пережили две бессонные ночи, но на продолжение путешествия нужны были силы, которых осталось катастрофически мало. Они остановились в хвойном лесу, скинув так называемый багаж у трёх берёз. — Смешно даже подумать, что я свалил из дома с каким-то незнакомым альфой, — Чанёль похлопал себя по коленкам, — Кстати, у тебя есть кто-нибудь? В плане семьи, пары или друзей, например? — Были. Родители, брат, — Чонин опустил голову и начал пристально разглядывать мозоль на пятке, — Я не знаю, что с ними сейчас. Тэмина последний раз видел перед тюрьмой. А предки… — Они все одинаковые. Для таких людей не существует никаких чувств. Их волнует лишь статус и торги. Я удивляюсь, как ты мог терпеть этого Суджона так долго. — При виде этого чудовища, хотелось вспороть себе живот. Меня останавливал лишь Тэмин — единственный человек, ради которого хочется жить. Ему всего четырнадцать, Чанёль. Он такой ребёнок. Я почти уверен, что эта мразь вымещает всю злость на моём брате, — Чонин сжал кулаки, — Если с ним что-нибудь случится, Чан, я не знаю, что сделаю. Даже вывернуть наизнанку падаль Чон будет мало. — Чувак, эта избалованная омежка получит по заслугам. Его накажут небеса, поверь мне. А сейчас, давай спать, не хочу подохнуть от усталости где-нибудь. В это же время. Тысячу километров к Югу империи. — Интересно, а если я прыгну отсюда, будет много крови? Долго ли бездыханное тело будет оставаться прилипшим к влажной земле? Покатится ли оно по неровному рельефу, попадёт ли в низину с образовавшимся болотом из-за недавно прошедшего дождя, будет ли затянутым безвозвратно? Так много вопросов для самого себя, но Бэкхён не может знать наверняка, что последует затем. Небольшой участок кожи рядом с крошечной родинкой неприятно зудит, то ли от укуса комара, то ли от внутренних переживаний и самовнушения. С каждым прикосновением к новому, только что полученному синяку приходят плохие воспоминания. Нецензурная брань отзывается острой болью в сердце. Он страдает если не от большой любви, то от привязанности. Глубокие чувства, кажется, намертво засели в мышечном органе и выбраться самостоятельно не способны. Все напоминает о НЁМ. И если быть честным, плохих воспоминаний больше, чем противоположных им. Слезы давно стали привычным делом, и если раньше можно было облегчить боль, сейчас стало только хуже. Прежде чем сделать хоть что-то, приходится задуматься, а понравится ли это ЕМУ. Не получит ли беспомощный парень все больше болезненных синяков и царапин, что оставляет на его теле любимый человек. Медальон, подаренный на прошлый день рождения, напоминает о полном подчинении. Нельзя усомниться, насколько хорошо он знает значение слова «собственность». Находиться в полном распоряжении, являться неотъемлемой принадлежностью. Его просто присвоили, как ничего незначащую тряпичную куклу. Памятный знак на шее человека, который не заслужил, хотя кое-КТО думает в точности наоборот. Но и у железяки есть своя особенность, даже если некрасивый блеск. Поцарапанная поверхность малозаметно отражает свет, благодаря своей «матовости», приобретённой задолго до появления нового хозяина. Даже сейчас, когда парень некрепко держит медальон в руке, еле намотав цепочку на два пальца, он будто хочет зацепиться за шершавые участки кожи и остаться чей-то частью. Хоть и не совсем желанной, причиняющей боль. Парень недолго вертит в руке гравированную вещицу, надеясь, что та соскользнёт и упадёт на влажную землю. Но та беззвучно полетела вниз и затерялась среди грязи, не потому что у кого-то руки из заднего места, просто кое-КТО бывает очень настойчив, а внезапности не занимать уж точно. — Бэкхён, Тэён просил передать тебе, чтобы ты немедленно вернулся, — детский голос из-за спины. — Черт! Он уходит, скользя по отполированным временем доскам, отчего те неприятно скрипят и грозятся сломаться на части. Солнце слепит глаза, и Бэкхён начинает улыбаться, а потом рыдать. Не издавая ни звука, лишь тихие всхлипы слышны в общей суматохе живой природы. Чем сильнее плачет парень, раздирая своё сердце горькими слезами, тем сильнее дует ветер, будто пытаясь утешить — унести с собой всю боль и страдания. Избиение всегда было, как следствие, наказание за позднее возвращение, непослушание и ещё миллион дурацких причин. Переступив порог хижины, парень получил пощёчину. — Считай это подарком. Где ты был?! И где медальон? Почему не отвечаешь?! Если сейчас же не ответишь, больше никогда не сможешь произнести ни звука, а я буду иметь этот милый ротик на глазах у всех твоих друзьях, если такие ещё остались, — Тэён схватил младшего за шею и с силой придавил к стене. — Я забыл его надеть, исправлюсь, — улыбнувшись с горстью грусти, Бён сделал виноватое лицо и попросил ещё шанс. — Меня вообще удивляет то, что ты его снимаешь. Быстрее, маленькая мразь, — старший изо всех сил пытался сдержать смешок, но у него, мягко говоря, ни черта не получилось. Бэкхён ушёл, решив, что с него хватит этих унижений. Но спустя несколько часов, когда солнечную погоду сменил сильный ветер и ливень, он, как умалишенный, пытается найти «выброшенное» украшение. Тяжёлые капли с силой бьют по лицу, рукам и по другим открытым участкам кожи. Волосы неприятно прилипли ко лбу, а одна очень непослушная прядь раздражает хрящ за ухом — чувствительное место. Бэкхена бьет дрожью. Воздуха в лёгких остаётся совсем мало. Каждая клеточка грозит разорваться в клочья, а душа покинуть такое жалкое тело. — Ненавижу тебя, — голос из-за спины, однако там нет ни души. — Мерзкое существо. Бэкхен вновь оборачивается назад и понимает, что разум решил сыграть с ним злую шутку. Он не замечает, когда вновь начинает плакать. Горячие слёзы обжигают ледяные и без того мокрые щёки. Чувствительную кожу возле глаз начинает жечь, будто кровь в жилах вскипает и пытается испепелить хозяина изнутри. Вещицу удаётся найти ближе к полночи. Летом в таких местах очень жарко днём и неимоверно холодно ночью. Еле передвигая босые околевшие ноги, Бэкхён добирается до дома. Пристанище встречает мучительной, давящей тишиной. Посудина с водой протекает. Как сильно бы Бэкхён не хотел закрыть дыру клейкой массой, знает, что ничего из этого не выйдет. Одинокие капли будто стекло разбиваются о деревянный пол чересчур громко. Гул отдаётся пульсацией в висках. Такую лёгкую боль нельзя сравнить с тем, что терпит Бён. Чужая ступня вот-вот растопчет, раздавит черепушку, выпуская на волю мозги. Но это ничто. Щека больше не зудит и не ноет. Но сердце растерзано немыми криками души. Бэкхён может сбежать. Может, но боится. Страх наполняет каждую клеточку свинцом, от чего двинуться — кажется милостью божьей. При каждом удобном случае Тэён напоминает, что именно он помог ему выжить. И каждый раз Бэкхёну больно, даже не от слов, а от воспоминаний десятилетней давности. Все называют мальчика бродяжкой. Потому что так и есть. Сиротка из когда-то знатного рода превратился в оборванца, что «одалживает» чужие плоды с деревьев и черпает воду из святого источника. Семья Бэкхёна была слишком хорошей. И слово «слишком» не будет преувеличением. Кажется, милостивые герои в сказах всегда обречены на счастливый конец. Но, как бы Бёнам не хотелось избежать другого конца, верёвка уже вплотную стягивала их шею, ломая шейный позвонок. Погибли с каплей сожаления, ведь Бэкхён теперь один. — Что будем делать с мелким ублюдком? — Про него ничего не говорили, пусть бежит. Авось сам подохнет от голода или чего-нибудь ещё. Забей, хочу напиться. И все, что остаётся Бэкхёну, лишь плакать, молить Бога о помощи и прощении его предков. Но никто не придёт за ним. Никому не нужен белый дьявол с чёрным хвостом. Он ворует. Терпит всю боль, которую доставляют беспощадные удары палкой. Ссадины на руках исчезают, кровоточащие раны на ногах долго заживают, но трещина на сердце не сможет вот так просто затянуться. Большую часть души просто вырвали и даже не позаботились о последствиях. Его гонят, как только видят. Слова, сказанные черствыми людьми, с каждым разом приобретают все больше игл и шипов. Дошло до того, что Бэкхёна считают порождением сатаны или сыном огненного Бога смерти. Деревья, каких он касается, должны быть срублены и сожжены; вода отравлена, а источник осушен; люди, с кем пытался заговорить мальчик, каждый день молятся в своих лачугах, дабы избавиться от лишнего «греха». Улыбающегося когда-то волчонка больше нет, и виновата в этом явно не семья Бён. — Ах, ты сукин сын. Отойди от яблони, — мужчина кричит так, что закладывает уши. — Я всего лишь хотел… — Заткнись и убирайся! Бэкхен сильнее сжался и обратился в белого волчонка с чёрным хвостом. Прижав уши, еле слышно завыл, буквально на секунду, и убежал. Холодает, а значит, требуется более тёплая одежда, хотя рубаха с меньшим количеством дыр тоже подойдёт. Место, куда направился Бэкхен, было явно для жителей, у которых есть деньги, а мальчик таковым не являлся. Уже спустя пару минут, Бён был за воротами рынка с новыми ссадинами на руках и спине. Воровство всегда было чем-то низким и жалким в глазах жителей, и мальчик тоже так думал, пока не стал одним из «мерзких бродяг, которые живут за счёт обычных смертных». Работать? Да кто позволит ребёнку хоть к чему-нибудь прикасаться, особенно, если он — проклят. Бэкхен понял, что ему здесь не место, когда ощутил чужое дыхание у затылка и лезвие ножа, приставленное к шее. Бежать? Не лучшее решение, ведь скрыться негде. Остаться? Не выход, обезвоживание не приветствуется для организма пятнадцатилетнего мальчика. Никакой волк не выживет, питаясь одними фруктами. Нужно мясо. Свежий кусок забитого насмерть барана, пропитанный горячей кровью, например. В это время добычу приносят сначала к вождю и старейшинам, а остатки передаются от жителя к жителю. И Бэкхён решил рискнуть. При каждом выдохе изо рта вылетают облачка пара, а мороз жалит кожу на щеках. Каждый следующий вдох отзывается жжением горла, оно мерзко зудит — отвратительное ощущение. Кончики пальцев на ногах давно онемели, и даже когда Бэкхён наступает на промёрзшую землю, они ведут себя как нелишнее дополнение. Бён довольно резко садится на пень, покрывшийся инеем, и обхватывает ладошками ступни, лишь бы отогреть и не получить обморожение. Мгновенно становится больно, хоть и руки не обладают теплом, чтобы полностью оживить пальцы, но этого достаточно. Всё будто горит. Жжется. Кажется, что в ноги Бэкхёна впиваются тысячи игл. И тут рука, будто с небес. Протянутая самим Богом. Сейчас Бён смеётся вспоминая свою наивность. Ведь он полагал, что Тэён — это его шанс на счастливую жизнь. Но у судьбы другие планы.