Insomnia

      Совместная жизнь с Аомине на деле оказалась не такой страшной, как представлял себе Кисе. К этому было слишком легко привыкнуть; теперь каждый его день напоминал то, о чём раньше он не смел и мечтать. Смотреть, как Дайки свободно расхаживает по квартире в его футболках, завтракает вместе с ним, беседует на отвлечённые темы и просто спит на его кровати — Кисе чувствовал, как с каждым новым рассветом увязает в этом болоте всё глубже и постепенно перестает различать границы реальности и собственных фантазий. Тот мир, в котором он сейчас жил, был слишком утопичен, прекрасен и правилен для того, чтобы оказаться реальным. Ему не следовало забывать, что Дайки в его доме всего лишь гость.       Аомине по большей части вёл себя спокойно и тихо. Изредка он жаловался на головные боли, которые практически никогда не покидали его и спасением от которых служил лишь сон. Временами на него накатывало какое-то тупое отчаяние, и тогда он мог долго и беспричинно сетовать Рёте на всё и ни на что одновременно. Из-за частичной занятости на работе Кисе не мог утверждать точно, чем в остальное время занимается его временный сожитель, но, судя по рассказам соседей, он часто выходил из дома и бесцельно блуждал по округе. При всём желании блондин ни разу не пытался набиться к нему в компанию, чувствуя в такие моменты особую отчуждённость между ними. Он понимал, — порой куда больше, чем хотел бы сам — что после пережитого Аомине потребуется время, много времени и сил для переосмысления случившейся трагедии, и Рёта всегда готов был выслушать его и помочь, жертвуя всем возможным, но навязываться и насильно лезть в душу не собирался. Он уже не раз обжигался на подобном и повторять прошлые ошибки не намерен был. Кисе готов был сделать хоть сотню шагов навстречу Дайки, но один, самый первый, тот должен был совершить сам.       Когда Аомине неожиданно сам подошёл к нему с предложением прогуляться до ближайшего парка, Кисе от удивления чуть не проглотил язык. Выглядывающий из спортивной сумки баскетбольной мяч явно указывал на причину столь внезапной перемены настроения.       — Тебе противопоказаны физические нагрузки, ты и сам знаешь, — мягко возразил Рёта, пытаясь задушить рождающийся в груди детский восторг.       — Какие к чёрту нагрузки? — моментально вспылили в ответ. У раздраконенного Аомине, которого в последнее время считали за ребёнка, от злости едва ли искры из глаз не посыпались.       — Я уже давно не играл, тебе вряд ли будет интересно... — злить парня ещё больше не хотелось абсолютно, но и слепо идти у него на поводу, игнорируя слова доктора, — тоже. Сомнения Кисе как всегда ярко отпечатались на его лице, и Дайки не сдержал победной ухмылки. Если Рёта начинал растрачивать своё природное упрямство и хотя бы немного сдавал позиции в споре, то можно было уже заранее считать, что он уступил.       — А теперь засунь свои отговорки куда поглубже и следуй за мной.       — Если Момоиччи узнает, она мокрого места от нас не оставит.       — Тогда давай сделаем так, чтобы этого не случилось, — Дайки обернулся к нему и одарил одной из тех неожиданно искренних и мягких улыбок, которых не видели от него ещё со времён Тейко. Сердце в груди Кисе сладостно защемило и, сделав кульбит, обвалилось куда-то вниз.       А потом всё словно исчезло разом, оставляя их в крохотном изолированном мирке, — совсем как раньше, будто и не было вовсе тех лет, которые они провели порознь. Аомине ударил мячом о землю, а потом ещё и ещё раз, и раздавшийся гулкий стук прозвучал в унисон с истеричным биением сердца где-то у горла. Рёта невольно залюбовался противником, его сосредоточенным взглядом, напряжённым каждой мышцей телом — и лишь краем глаза успел заметить, как тот пронёсся мимо него подобно вспышке сверхновой. Где-то за спиной тяжело загрохотали металлические цепи — мяч уже был в корзине. Грудь тёплой опьяняющей волной захлестнула ностальгия. Кисе мог сколько угодно убеждать других, что переболел баскетболом, но самому себе лгать было бесполезно: он действительно скучал по этому чувству, когда ладони слегка подрагивают, ощущая шероховатую поверхность мяча, а адреналин грохочет в висках.       Их поединок выдался недолгим, но достаточно насыщенным. Аомине грузно рухнул на скамью, опираясь спиной на металлическое ограждение, достал из сумки бутылку воды и прислонил её ко лбу — уже тёплая. Рёта стоял в нескольких шагах от него, упираясь ладонями в колени, и никак не мог привести в норму сбившееся дыхание. Взмокшая чёлка раздражающе облепляла лоб и виски, сердце колотилось торопливо и грузно, не успевая насытить кислородом измождённый организм, давно не испытывавший подобных физических нагрузок.       — Знаешь, я думал, будет куда хуже, — прохрипел Дайки, прикладываясь к горлышку бутылки. — От тебя, конечно, многого ожидать не стоило, но мои навыки теперь... — он неодобрительно покачал головой. — Будешь?       — Неправда, я...       «... всегда буду считать Аоминеччи лучшим», — проглотил он окончание фразы. Не стоит начинать это снова. Каков придурок, и как ему раньше только хватало смелости — глупости? — так открыто кричать о своих чувствах? Кисе усмехнулся, благодарно кивнул и протянул навстречу руку. На кончиках пальцев высоковольтным разрядом-импульсом вспыхнула искра, скользнула под кожу и по венам пробралась к сердцу, заставляя его пропустить удар. Парень сделал небольшой глоток, а остатки воды вылил на голову, с довольным фырчанием взмахнув волосами.       — Эй, придурок, полегче, ты ведь не собака! — воскликнул Аомине, прикрываясь от брызг, но по его тону было слышно, что он сам едва сдерживает смех. Блондин улыбнулся одними уголками губ и наконец выпрямился во весь рост. Смачно хрустнули позвонки, заныли напряжённые мышцы, и неожиданно сильный порыв ветра лизнул влажную шею. День близился к своему концу; ядовито-оранжевый блин солнца прятался за чёрную полосу горизонта, озаряя своим насыщенным светом небосвод. Кисе полной грудью вдохнул остывающий воздух и подставил лицо навстречу стихии. На душе стало неожиданно легко и пусто, будто вместе с последними силами его тело покинули и все тревоги, и сомнения. Словно долгое время он существовал в гигантском пузыре, наполненном мутной гнилой водой, а потом эта тюрьма неожиданно исчезла и он всё же успел сделать глоток свежего воздуха перед смертью. Кругом царила непроглядная чернота: в мыслях, сердце, перед глазами.       — Скажи, Аоминеччи... Почему ты расстался со мной тогда?       Вопрос, который терзал его все эти годы, сорвался с губ неожиданно легко, и Кисе рад был бы с холодной отрешённостью признаться, что его уже едва ли волнует ответ на него, но это было не так. Едва светящийся огонёк тревоги разгорался стремительно, мучительно тлел, оставляя в душе безобразные обугленные ожоги. Парень почти был уверен, что не услышит ответа.       — Испугался.       — Разве может такое быть, чтобы Аоминеччи чего-то боялся? — Рёта обернулся и глупо, как-то неверяще улыбнулся, пытаясь сморгнуть ставшую перед глазами мутную пелену. Нелепо, обидно и горько. Собственный голос, надломленный, неестественный, как у куклы, он слышал словно откуда-то извне. Держаться, не смотреть, куда угодно, лишь бы не на него.       — Ты явно переоцениваешь мои способности, — нахмурился Дайки и, нашарив что-то в сумке, встал со скамьи. От неожиданности Кисе хотел было отпрянуть, дёрнулся всем телом, будто больше всего на свете сейчас хотел убежать отсюда, но накрепко держащий капкан не давал этого сделать — меж окровавленных зубьев было зажато его сердце. Аомине беглым взглядом скользнул по его лицу, и в нём читалось... разочарование? В пару шагов преодолел разделяющее их расстояние и накинул Рёте на голову полотенце, сдвигая то на лицо. — Пойдём уже, прогулки на свежем воздухе явно не идут тебе на пользу.       Рёта уткнулся лицом в край полотенца, потёрся носом и вдохнул исходящий от него слабый, едва уловимый аромат. Прошло без малого три года; жизнь не стояла на месте, многое изменилось, а сами они повзрослели, перестав смотреть на мир сквозь розовую призму очков. И лишь Кисе, выросший, но не поумневший ни капли, до сих пор продолжал жить прошлым.       Он шёл немного позади, без капли стеснения наблюдая за широкой, немного сутулой спиной. Аоминеччи наверняка сейчас был порядком зол на него. Словно почувствовав колебания своего спутника, тот остановился в самом конце аллеи, за которой уже виднелся их дом, и обернулся. Кисе оторопело замер и во все глаза уставился на парня, не решаясь подойти ближе.       — Эй, долго тебя ещё ждать? — с ленцой поинтересовался Дайки, но в голосе его таилась скрытая угроза. — Или хочешь, чтобы я силком протащил тебя через весь город?       Вполне прозрачных намёков оказалось достаточно, чтобы Рёта вмиг стал расторопнее. Теперь они шли практически вровень; на улицах было ещё достаточно оживлённо и им навстречу частенько попадались прохожие, из-за чего идти приходилось достаточно близко друг к другу, практически соприкасаясь плечами. Кисе всё никак не мог противиться собственной слабости и время от времени косо поглядывал на спутника.       — Да на тебе лица нет, прекрати. Ты не виноват, что так получилось.       — Тогда, получается, виноват Аоминеччи? — прошептал Кисе, чувствуя как начинают неметь губы: он всегда быстро замерзал. Или же дело было в другом?..       — Никто не виноват, — так спокойно ответил Аомине, будто речь шла не о его жизни вовсе, спрятал руки в карманы и откинул назад голову, разглядывая сгущающиеся сумерки. В его глазах, кажущихся продолжением неба, совсем крохотными бликами отражались огни вечернего города.       «Так не бывает», — не согласился с ним Рёта, но вслух ничего не сказал. От одного взгляда на такого Аомине, отстранённого и далёкого, такого чужого становилось невыносимо больно. И как и в тот, первый раз, он сам всё испортил всего парой неосторожных слов, больше винить в случившемся было некого. Как никто другой Кисе понимал смысл выражения «Язык мой — враг мой», он винил себя за болтливость неимоверно. Если бы тогда в старшей школе в пылу чувств он не не признался Дайки в любви, всё сложилось бы совсем по-другому. Ведь годами хранить молчание на самом деле было не так и сложно — ведь как-то ему это удавалось раньше? Ничего страшного, что он никогда бы не узнал, каковы его губы на ощупь, как навылет стремится сердце от осторожных, совсем не случайных прикосновений и как мучительно тлеет тело под тяжестью другого — совсем ничего. Это лучше, чем грызть подушку и давиться рыданиями после, опасаясь разбудить спящих за стенкой сестёр, и искренне верить, что лучше умереть, чем каждый день видеть столь явное пренебрежение в глазах того, кого любишь.       — Когда я смотрел на тебя и невольно сравнивал нас, видел твоё упрямство и рвение, мне всегда казалось, что по сравнению с тобой ничего из этого мне не нужно. Я не такой как ты, Кисе. Ты переступал через себя сотни раз ради близких людей, а я не сделал этого ни разу. Старался всегда откладывать всё на потом, не осознавая того, что никакого завтра может и не быть.       — Аоминеччи сегодня совсем не похож себя, говорит такие странные вещи. — Рёта выскочил вперёд и обернулся, преграждая тем самым дорогу. Наигранная весёлость из его голоса постепенно уходила, оставляя после себя лишь смазанную неопределённость, оголяя острый, почти животный страх. — Звучит так, будто собираешься прощаться навсегда.       — Я давно хотел тебе сказать, но никак не...       — Ах! Да-да, я всё понимаю. Момоиччи, конечно, попросила меня, но ты не обязан жить со мной только из-за того, что тебе больше некуда пойти. Я обязательно помогу тебе с поиском квартиры.       Какое-то внутреннее чувство подсказывало ему заткнуться, но этот неиссякаемый поток слов было уже не остановить. Кисе говорил, задыхался и говорил, а земля начинала уходить из-под ног. Он с самого начала знал, что их нелепая игра в семью не может продолжаться вечно, но почему сейчас осознание того, что они подошли к черте, за которой уже никогда и ничего не будет, приносит столько боли?       — Кисе, послушай...       — Будешь должен, Аоминеччи. Надеюсь, хотя бы пригласишь меня на новоселье.       — Ты можешь, мать твою, заткнуться хоть на минуту?! — взревел Дайки, подлетая к Рёте, и его разгневанный голос разнёсся эхом по всем уголкам парка. Прохожие с явным неодобрением оглядывались на шумную парочку, решившую устроить выяснение отношений в столь неподходящем для этого месте, но им самим сейчас было глубоко плевать на окружающих. Рёта ошарашенно замер, чувствуя, как ощущение реальности всё больше ускользает от него, а сам он проваливается в какой-то транс; в какой-то момент ему показалось, что Аомине ударит его, но ничего не происходило. Дайки продолжил уже спокойнее, но дрожь в его голосе очевидно указывала на то, что он с трудом сдерживает рвущееся наружу раздражение: — Прекрати выдумывать всякую чепуху и послушай меня. Мне, знаешь ли, неприятно признаваться в подобном, поэтому я скажу всего раз. Ты не так всё понял, Рёта.       Он словно очнулся от продолжительного изнурительного сна и взглянул на Аомине так, будто видел впервые в жизни. Никогда ранее он не называл его по имени, и было в том, как осторожно, с придыханием его произнесли, что-то необъяснимо трепетное.       — Я не прошу простить меня, потому что сам бы не смог, но всё же давай попробуем снова? Не хочу потерять ещё и тебя.       Дайки устало выдохнул, ткнулся лбом в подставленное ему плечо и расслабился, будто потратил на это признание все силы разом. Он был нестерпимо горячий, и даже сквозь ткань жар его прикосновений проникал внутрь, заставляя всё сворачиваться в нервный клубок. А Кисе всё стоял и смотрел прямо перед собой, не видя и не слыша ничего вокруг совершенно.       — Аоминеччи?       — М?       — Ты ведь сейчас серьёзно? Это не какая-нибудь глупая шутка?       — А я похож на того, кто шутит подобным образом? — оскалился Дайки, и Кисе, с трудом сдерживая улыбку, замотал головой, а про себя отметил: определённо похож.       — Если обманешь меня снова, будь уверен, я убью тебя. — Он вздрогнул, ощутив, как сильные руки перехватывают его за талию и притягивают ближе к себе, и зашипел угрожающе: — Ты что делаешь? Прекрати сейчас же, люди смотрят.       — Пускай смотрят, — равнодушно пробубнил Аомине и, потёршись, ткнулся носом уже в шею. Он был нездорово горячим, и Кисе сразу бросило в холод. Немного отстранившись, он приложил ладонь к смуглому лбу и почувствовал, что тот весь усеян мелкими каплями пота.       — Эй, ты почему не сказал сразу, что тебе нехорошо?       — Со мной всё лучше некуда, — попробовал возразить Дайки, но голос его прозвучал как-то вяло и неуверенно.       — Чтобы я ещё хоть когда-нибудь послушал тебя! — всплеснул руками Рёта и, схватив Аомине за рукав толстовки, уверенно потащил по направлению к дому. В такие моменты Дайки всегда удивлялся, откуда только у него берётся столько силы, ведь из-за весёлого, неконфликтного нрава Кисе он частенько забывал, что тот является ничуть не уступающим ему в комплекции парнем, а не безобидным одуванчиком.       — Я всё ещё не услышал ответа на свой вопрос, — возразил Аомине, всё это время покорно следующий за Рётой, и вдруг остановился как вкопанный, давая всем своим видом понять, что пока не получит желаемого, с места не сдвинется. Кисе обернулся, и пытаясь скрыть смущение за улыбкой, выпалил на одном дыхании:       — Я был лучшего мнения о твоих умственных способностях, Ахомине.       Дайки что-то возмущённо прокричал ему в ответ, но Рёта уже не слышал его. Окрылённый как никогда ранее, он буквально нёсся домой, невольно вслушиваясь в мерный топот шагов за его спиной. И никогда ещё ни один звук не поднимал в его сердце такую волну радости, как этот.