Insomnia

      Уже два дня спустя Момои вместе с Аомине стояли у порога квартиры Кисе. Вопреки ожиданиям, хозяин дома не спешил открывать дверь, что заставляло девушку хорошенько нервничать. «Он ведь не мог передумать, да?» — она и сама знала ответ на этот вопрос: Рёта был не из тех, кто с лёгкостью разбрасывается подобными обещаниями, а после не выполняет их. Забыть о назначенной встрече и уехать по работе он тоже не мог; по словам консьержа, парень сегодня никуда не отлучался. После очередной настойчивой трели звонка вновь повисла глухая тишина, прерываемая лишь их тяжёлым дыханием.       — Пойдём, нам здесь нечего ловить, — одёрнув подругу за локоть, пробасил Аомине, игнорируя направленный на него недовольный взгляд.       — Имей хоть каплю терпения, — словно в подтверждение её слов за дверью послышался приглушённый топот, а после что-то с грандиозным грохотом рухнуло. Аомине не сдержался и в голос заржал, представляя, как смачно растянулся на полу Кисе. Несколько мгновений спустя дверь тихо скрипнула и явила их взору заспанное лицо Рёты.       — Момоиччи, Аоминеччи! Простите, что заставил так долго ждать, — невнятно промямлил он под нос и с трудом сдержался от сладкого зевка.       — Твоё лицо модели не пострадало после знакомства с полом? — вместо приветствия хмыкнул Дайки и, безо всяких церемоний оттеснив Кисе к стене, прошёл внутрь. Мимолётного взгляда на него хватило, чтобы внутри что-то дрогнуло, распространяя по телу дурманящее тепло. Момои была абсолютна права, здоровью этого парня мог позавидовать любой: он выглядел так, будто не десять дней провёл в больнице, а просто был выдернут из дома после очередного раннего визита Сацуки. Дома... Взор дольше положенного задержался на висящей на плече полупустой сумке. Теперь у Аомине не было ничего, совсем ничего: ни дома, ни семьи, даже никаких личных вещей. Только восстановленные стараниями Момои документы и страховые выплаты за сгоревший дом. Ему предстояло самому начать всё с нуля.       Сосредоточенное и чем-то огорчённое выражение лица товарища Дайки истрактовал на счёт сказанной им фразы, а потому бесцеремонно потрепал его по волосам, словно извиняясь. Дорожная сумка и небрежно скинутые кроссовки полетели в дальний угол, а их обладатель направился вглубь квартиры. Сацуки протяжно вздохнула и, пробормотав стандартное «Простите за вторжение», последовала его примеру. Разве что босоножками не разбрасывалась.       Эту квартиру Кисе приобрёл чуть больше года назад: не очень большую, но достаточно уютную и светлую, к тому же располагающуюся в самом центре города — подобным в его годы мало кто мог похвастаться. Жилплощадь выглядела довольно обжитой, будто комфорт в ней создавали не за считанные месяцы, а на протяжении долгих лет. Первым, что особенно бросалось в глаза, был огромный, во всю стену шкаф в гостиной, едва не ломящийся от изобилия на нём всевозможных сувениров, которые Рёта привозил с собой из поездок. Аомине задержался у него на несколько минут, разглядывая стройные ряды милых, но абсолютно бесполезных безделушек. С его точки зрения это являлось пустой тратой времени и денег.       Пока Кисе на минуту забежал в ванную, дабы привести себя в порядок, Момои уже во всю гремыхала тарелками и хозяйничала у холодильника. Аомине предпочитал и дальше играть роль комнатного интерьера, чтобы подруга детства не дай бог не вспомнила о том, что сегодня он ещё не завтракал. Блондин вернулся к ним через пять минут, заметно посвежевший и напоминающий довольного своей беззаботной жизнью щеночка, чьи хозяева наконец-то вернулись из отпуска. Сацуки, завидев парня, сразу же начала тараторить заготовленную заранее речь, словно опасаясь упустить что-то из виду:       — Каждую неделю вам надо посещать лечащего врача, ты уже знаком с ним, Ки-чан. Следи за тем, чтобы этот обалдуй принимал лекарства в чётко указанное время, он любит жульничать и выплёвывать их. Никаких физических нагрузок и жирной пищи. Старайтесь больше времени проводить на улице, но имей в виду, что жара ему строго противопоказана. Если будут возникать какие-то вопросы, звони в любое время суток, — на стол приземлилась огромная тарелка разогретого удона, щедро приправлена натто и сахаром. Смотреть на это без содрогания было попросту невозможно. Судя по всему, в положении девушки к абсолютному неумению готовить прибавились ещё и извращённые гастрономические предпочтения. Пытаясь игнорировать направленные на неё взгляды, Момои принялась с завидным аппетитом уплетать приготовленное нечто.       — Эй, я вообще-то здесь, — с явной ленцой огрызнулся Аомине. Нахождение поблизости Сацуки и Кисе одновременно всегда было для него тем ещё испытанием: чрезмерно опекающие, крикливые и назойливые, в его глазах они были просто два сапога пара. Но несмотря на это почему-то именно рядом с ними парень чувствовал себя как-то по-особенному умиротворённо. Привычного раздражения не было — оно переросло в тягучее, ноющее чувство ностальгии.       «Веду себя как дряхлый старик», — одёрнул сам себя Дайки, со стороны наблюдая за тем, как Кисе с поразительным усердием слушает Сацуки и переспрашивает непонятные ему вещи. Девушка почти сразу заметила направленный на неё пристальный взгляд и пришла к выводу, что дальнейшее её здесь нахождение будет лишним.       — Думаю, вы вдвоём быстрее во всём разберётесь, так что не буду мешать вам, ребята.       — Ты так быстро уходишь? — искренне удивился Рёта. — Даже не останешься на чай?       — Меня уже ждут дома, — очаровательно покраснев, ответила девушка.       — Тогда я провожу тебя до станции! — вскочил он с места, едва не снеся стол. Аомине хмыкнул, с почти садистским наслаждением наблюдая за тем, как суетится блондин. Курица-наседка, ей богу.       — Я поймаю такси, успокойся, Ки-чан, — как можно строже возразила Момои, но взгляд остался привычно мягким. — Разве что помоги собраться, сейчас у меня с этим... определённые проблемы.       Наблюдать снизу вверх за тем, как очаровательно, до самых кончиков ушей краснеет и прячет лицо будущая мамочка, когда ей помогают обуваться, оказалось тем ещё зрелищем. Когда Кисе уже готов был попрощаться со своей гостьей, она поманила его к себе, знаками прося выйти в коридор. Входная дверь за ними захлопнулась с тихим щелчком.       — Прости, мне действительно неловко так обременять тебя, — на дне её глаз зеркальными отблесками плескалось безграничное чувство вины. От подобного взгляда Кисе начинал чувствовать себя неловко. Он действительно не видел в своём поступке ничего сверхъестественного.       — Прекрати, Момоиччи. Сейчас у меня не так и много работы, а на занятия в университете я уже всё равно забил, — лишь отмахнулся блондин, с повышенным интересом наблюдая, как Сацуки пытается справиться с заедающей кнопкой вызова лифта. — Так хотя бы буду чувствовать, что делаю что-то полезное.       Девушка понимающе кивнула, и вместе с этим жестом всё окончательно стихло. Повисшее между ними напряжение с каждым мгновением обрисовывалось всё чётче, обретая почти осязаемые формы. Створки лифта бесшумно разъехались в стороны и, дрогнув, остановились. Настало время прощаться.       — Не волнуйся, я каждый день буду звонить тебе и отчитываться! Три, нет, десять раз! Удачи тебе, Момоиччи!       Девушка обворожительно улыбнулась и, кажется, хотела послать ему воздушный поцелуй, но лифт закрылся быстрее, чем она успела это сделать. Кисе рассеянно замер у самого порога, сжимая в ладони дверную ручку и на каком-то тупом автоматизме проматывая в памяти все свои последние действия. Холод металла жалил кожу. Сейчас он войдёт внутрь и окажется один на один с Аомине. Каких-то жалких пять лет назад он готов был прыгнуть хоть в жерло действующего вулкана, лишь бы ему уделили хотя бы минуту внимания — и что теперь? Он не хотел этой встречи, вернее, просто боялся. Боялся того, что может за ней последовать, тех чувств, которые безжалостно терзали его на протяжении долгих лет и только-только начали стихать, всё ещё продолжая тлеть на дне сердца. Всеми способами пытаться избежать чего-то, но вместе с тем своими же действиями становиться лишь ближе — наверное, кто-то скажет, что это глупо, и Кисе согласится. Он всегда считал себя дураком.       Как мог он всего несколько минут назад настолько нагло и лицемерно смеяться в лицо тому, чья жизнь разрушилась на его глазах? Что ему теперь делать? Как вести себя, о чём говорить? То, что связывало их раньше, уже утратило смысл и перестало существовать. Да и нуждался ли Дайки в проявлении его искренних чувств? Кисе мог бы разреветься прямо перед ним — искренне, навзрыд, так, как ему и хотелось, но Аомине никогда не выносил вида его слёз — они его раздражали. И это, пожалуй, было единственным, что не изменилось за последние годы.

***

      В конце концов парень не придумал ничего лучше, чем просто плыть по течению. Наверное, это не было правильно, но Аомине едва ли станет лучше от созерцания его кислой мины. Кисе не зря всегда считали проницательным и способным найти подход к любому человеку. Именно Дайки в своё время стал для него своеобразным спасительным кругом, и теперь Рёта готов был отплатить ему тем же. При этом для него было совсем не важно, кем ради этого придётся стать.       — Что, даже не спросишь у старого друга, как он поживает? — заискивающе начал Кисе, усаживаясь на диван напротив друга и сгребая в объятья лежавшую рядом подушку. Его медовые, с тёмным янтарным вкраплением глаза лучились неподдельным интересом. Вот же жизнерадостный придурок, до сих пор ведёт себя как дитё малое.       — Не спрошу, потому что ты и так заставишь меня это слушать.       — Как грубо, Аоминеччи! Мне вот действительно интересно, чем ты жил до того момента, как...       «... у тебя ничего не осталось».       «... погибли твои родители».       «... рухнуло всё».       Кисе был готов откусить себе язык за подобные необдуманные слова, вот-вот готовые вырваться наружу. Под тяжёлым, прямым взглядом Аомине он чувствовал, как вниз по спине ледяной вереницей тянутся мурашки. Окоченевшими пальцами Рёта вцепился в подушку — единственную преграду между ними — и вжался в спинку дивана, желая просочиться сквозь неё и просто бесследно исчезнуть.       — Тебе не нужно делать вид, что у тебя всё так радужно, мне от этого лучше не станет, уж поверь, — его взгляд был тяжёлым, холодным и... уставшим. Кисе не часто видел у него такой взгляд — вернее сказать, до этого никогда. — Я не какая-то сопливая девка, которая раскиснет от одного твоего слова. Я остался всё тем же, понимаешь?       Рёта с трудом сглотнул вязкую слюну, невидящим взором наблюдая за тем, как почти бесшумно шевелятся его тонкие губы. Аомине мог храбриться сколько угодно и продолжать делать вид, что ничего не произошло, но случившееся всё же оставило на нём свой неизгладимый след: его лицо осунулось и потемнело, прибавляя ему несколько лет разом, а скулы ещё больше заострились — явный признак если не физического, то морального истощения.       — Так что, расскажешь о себе?       Сначала Кисе подумал, что ему это послышалось. Переход в разговоре с одной, казалось бы, темы получился слишком резкий, да и Аомине никогда им не интересовался. Ему хватало того факта, что вот он, Кисе, всегда маячит где-то рядом и при первой же просьбе прибежит к нему, напрочь забыв обо всём остальном. И Дайки тогда на самом деле считал, что так будет всегда, ведь по-другому быть просто не может. Но время шло; жизнь раскидала их по углам, словно беспомощных котят, и когда Аомине понял, в чём проблема, момент был безвозвратно потерян. Рёты рядом с ним уже не было.       — Тебе действительно это интересно? —сдавленно просипел блондин, чувствуя, как лёгкие обжигает воздухом при самом малейшем вдохе. Он почему-то думал, что Аомине просто отшутится — и снова ошибся.       — Я похож на того, кто пытается поддержать бессмысленный трёп, чтобы не сидеть в тишине? — меж нахмуренными бровями пролегла глубокая тень. Было видно: Аомине уже и сам не рад, что начал этот разговор.       — Эй, я расскажу, только не смей обижаться! — вскочил с места Кисе, в порыве чувств хватая собеседника за руку, будто тот мог плюнуть на него и уйти восвояси. Он пытался не думать, как наверняка жалко выглядел в его глазах. — На самом деле мне нечем хвастаться, — уже тише продолжил он. Дайки показательно хмыкнул и обвёл красноречивым взглядом комнату, словно отвечая: «Ага, как же, расскажи мне тут».       — До сих пор снимаюсь для журналов, иногда и в рекламе. Правда, работы становится всё меньше, — он запнулся и как-то горько улыбнулся, пытаясь пересилить себя, — в моём возрасте спросом пользуется мужественность, а не смазливые мордашки. В общем, всё получилось так, как Аоминеччи и говорил в своё время.       — А ты изменился. Раньше в тебе было куда больше упрямства и целеустремлённости.       Кисе лишь отмахнулся и отвернулся, уповая на все высшие силы, что собеседник не успел заметить его исказившееся выражение лица.       — Да ладно, я всё равно собирался бросать и всерьёз браться за учёбу. Уже не помню, когда последний раз появлялся на занятиях.       Он бросил короткий взгляд исподлобья на Аомине и увидел, что тот неотрывно следит за ним, словно ожидая чего-то ещё. В груди что-то горестно защемило — ни пошевелиться, ни сделать и вдоха.       — А баскетбол?       — Я завязал.       «... потому что это сродни тому, что ковырять иглой свежую рану».       — Тц, придурок. Собственными действиями и попытками храбриться делаешь себе только хуже. Теперь можешь просто исчезнуть. Я хочу спать, — в один момент потеряв интерес к происходящему, небрежно бросил Дайки. Разочарование и немое бессилие душили сильнее петли на шее.       «Давай, Рёта, ты ведь сможешь сделать это ещё раз. Проглоти обиду, сделай вид, что тебе всё равно, что все эти бьющие прямо в сердце слова тебе безразличны. Улыбнись! Тебе ведь не привыкать это делать. Просто растяни губы и на несколько мгновений прикинься дурачком. Ты ведь всегда именно таким и был. Никто не видел в тебе что-то большее, чем просто объект насмешек».       — Диван в гостиной достаточно широкий и удобный, но если хочешь, я могу достать для тебя гостевой футон, — уголки рта всё же дёрнулись, выдавая его нервозность.       — Он не понадобится, — возразил Аомине, поднимаясь с места и направляясь в сторону спальни. Несмотря на то, что в квартире у Кисе он был впервые, парень явно чувствовал себя здесь как дома. — Я буду спать на кровати, а футон можешь оставить себе, — едва слышный смешок, — если хочешь, конечно.