Оставаясь инкогнито

Я погряз в раздумьях о том, что мог бы привести в качестве доказательств правдивости своих до смешного неправдоподобных слов. Как назло, в голову ничего не приходило, и я уже почти отчаялся, решив бросить данную затею. Номер банковской карты, который я и сам не помнил? Мой адрес, который доктору До уже ранее приходилось узнавать? Я не мог дать Кёнсу контакты членов своей семьи, потому как сам давно уже с ними не связывался — так же, как и они ни разу даже не позвонили мне с тех пор, как перебрались на Западные Земли несколько лет назад. К кому еще я мог бы обратиться за помощью? Кто еще был со мной в прежней жизни настолько близок, что знал обо мне хоть что-то, о чем не известно было другим? И о чем я еще не успел рассказать доктору До? Отношения с людьми у меня никогда не клеились. Я был той самой деталью единого целого, которая никуда не подходила, хоть и находилась в инструкции — лишней, той, о которой всегда забывают при сборке, но и без нее все отлично складывается. В школьные годы одноклассники не любили меня. Они все были увлечены новомодными девайсами и гаджетами, а точнее трехмерными играми, ассистентами-голограммами, программами для перевода кошачьего или собачьего языка, новыми альбомами популярных айдолов агентства, монополизировавшего весь музыкальный рынок, и их гудсами, представлявшими собой от зубочисток до элементов гардероба и быта. Мне же были интересны путешествия, кино, классическая музыка; книги — те, которые печатали на бумаге, которые пахли чернилами и древесной стружкой, к буквам на страницах которых можно было прикоснуться пальцами и почувствовать на них едва ощутимый рельеф. За это меня считали странным не только в школе, но и дома. У меня был дядя, родом из страны, именуемой когда-то Францией, время от времени он приезжал с Западных Земель и привозил книги, что в Сеуле уже было не найти, виниловые пластинки с музыкой. В один из визитов дядя пообещал привести в следующий раз патефон, чтобы я мог их слушать, однако после этого я больше его не видел. Он умер, так и не сдержав свое обещание, а без него я начал чувствовать себя одиноким — настолько, насколько может быть одиноким ребенок среди целого мира. Я горевал, а старшие сестры задирали меня, впрочем, не имея на уме ничего плохого. Мать в принципе не поощряла моих увлечений, поэтому всячески пыталась интегрировать меня в какую-нибудь компанию ровесников с новыми интересами, но, тем не менее, попытки эти раз за разом увенчивались неудачами — мне быстро надоедало изображать душу компании, в которой места таким как я на самом деле не было, так что надолго я нигде не задерживался. Конечно же, с некоторыми общаться приходилось, но помимо принужденных бесед с теми людьми нас ничего не связывало. Даже друзья, как их принято называть, не оставались в моей жизни надолго, после длительного отсутствия время от времени вновь появляясь только лишь для того, чтобы попросить о помощи. А в последнюю нашу встречу они посоветовали мне обратиться в «Смерть во благо». Сейчас, оглядываясь назад, мне кажется такое легкое отношение к лишению жизни до слез абсурдным. Получается, в этом мире лучшее, что могут тебе пожелать близкие — это поскорее сдохнуть. Я никогда ранее не любил. Возможно, в душе моей таился страх однажды услышать от человека «Я хочу умереть» — и быть не в состоянии хоть что-то изменить. Я бы не смог продолжать жить с осознанием того, что мог бы являться причиной желания покончить с жизнью. Хоть в современном мире и нет ничего странного в том, чтобы сторониться людей, ограждать себя от случайных заражений, я же, все-таки, закрывался от других на слишком много замков. Итого, из-за бессмысленной в понимании общества жизни мне нечего было хранить в своей памяти, как и другим помнить что-то обо мне. Из-за страха жить я умер, однако желание вернуться к жизни вряд ли возвратит меня из мертвых. Около недели я не беспокоил ни До, ни его тело. Я видел, как он начал нервничать, оглядывался, покидая квартиру (интересно, кого же и каким образом он ожидал в ней увидеть?), но, все же, не мог позволить себе использовать Кёнсу понапрасну. В конце концов я долго смеялся, так как все это время было кое-что, что находилось на поверхности, мне не нужно было разбирать завалины своего разума, чтобы найти это самое доказательство. Мне пришлось лишь проверить, осталось ли все таким же, как и ранее.  — «В мастерской, где я работал, — нетерпеливо начал читать мое послание До, — У меня был свой стол, в самом углу. В нижнем ящике раньше лежала фотография моего дяди в молодости — он тогда работал журналистом, писал статью о какой-то маленькой кондитерской (в одно время начался модный бум на вычурные сладости, так что все о них писали). На снимке он вместе с девушкой, которую фотографировал, а на обратной стороне написано „je t’aime mon amour“… В общем, мастерская до сих пор работает, хозяин тот же, что и прежде, его зовут Марк. Все мои причиндалы у него в кабинете, в синей картонной коробке из-под принтера. Странно, что он их не выбросил. Спроси обо мне, скажи, что пришел забрать вещи…». На следующий день доктор До взял отгул, его босс даже распереживался, все ли с ним в порядке, так как раньше Кёнсу ни разу не просил свободных дней. Он направился по адресу, который я указал в письме, и пожилой мужчина с грустным лицом встретил его у входа в мастерскую.  — Приветствую, меня зовут Марк, чем могу помочь? — спросил он, доброжелательно улыбаясь.  — Я… — Кёнсу прокручивал кольца на своих пальцах, словно пытался подобрать необходимую комбинацию для замка сейфа, — Скажите, здесь работал человек по имени Ким Чонин?  — Ах, — улыбка сошла с лица хозяина мастерской, — Да, все верно.  — У вас, случайно, не сохранились его вещи? Знаю, это странно…  — Да-да, — мужчина засуетился, ища что-то на столе, а затем, вытянув карту-ключ, направился в свой кабинет. Когда вернулся, в руках Марк держал коробку — синюю из картона, как я и описывал. В тот момент я увидел, как уголки губ Кёнсу начали подрагивать — держу пари, что он колебался, к месту ли была в подобной ситуации его улыбка, поэтому всячески пытался сдерживать проявления радости. — Я все ждал, когда хоть кто-то придет. Он уволился, ничего не объяснил, все оставил — и больше не появлялся. Чонин…? — читался безмолвный вопрос в уставших глазах мужчины.  — Он умер, — коротко ответил До, опустив свой взгляд.  — Вот как… В мастерской повисло молчание, раздражающее жужжание приборов доносилось со всех сторон, будто прогоняя.  — Он… сам? — голос Марка звучал неуверенно и чуть опасливо.  — Да.  — А вы… — мужчина запнулся, осматривая доктора До с ног до головы, а когда его взгляд коснулся колец на пальце Кёнсу, что, по всей видимости, были ему знакомы ранее, недоверительно свел брови, — Кем приходитесь Чонину?  — Я люблю его, — последовал незамедлительный ответ, заставший врасплох и меня, и Марка.  — Он никогда не рассказывал, что у него была пара, — удивленно поднял брови мужчина.  — Мы не были парой — познакомились перед его смертью, в клинике.  — Вот как… Знаете, — голос Марка стал тише, — Что-то странное там происходит.  — Что вы имеете ввиду? Мужчина окинул взглядом улицу за окнами, а затем, пройдя к двери и заперев ее на ключ, прикрыл рот рукой и прошептал, приблизившись к До:  — Я видел Чонина около недели назад.  — Что? — Кёнсу опешил — впрочем, как и я, — Это невозможно…  — Да, знаю, но это был совершенно другой человек. Можете верить мне или нет — но это вне сомнения было лицо Чонина и его тело, но не он сам. Тот парень приехал на дорогом автомобиле, хорошо одетый, пахнущий дорогим парфюмом. Говорил совершенно по-другому. Он привез сюда прошлогоднюю технику — даром. Явно состоятельный. И он не узнал меня. Говорю вам: странно все это. Вы-то сами побывали в клинике — замечали что-то… подозрительное?  — Например?  — Я не знаю, просто слышал кое-что… Что определяет, должен ли человек умереть? К примеру, чем ваши результаты теста отличались от его? Вам давали на них взглянуть? — Марк, по всей видимости, принял Кёнсу за одного из пациентов «Смерти во благо».  — Я… Там применяют высокие технологии, поэтому… — доктор До прокашлялся, видимо, решив не посвящать мужчину в род своей деятельности.  — Вы уверены в этом? — тот коснулся рукой плеча Кёнсу, его взгляд был наполнен уверенностью, он словно пытался пробудить доктора До от принужденного сна, — Я уже немолод, в своей профессии сорок лет, но знаете что? Все «технологии» оказываются рано или поздно на моем столе, а внутри они все одинаковые, и уверяю вас: ничего волшебного там нет — груды металла и других материалов. Кёнсу долго всматривался в фотографию моего дяди и неизвестной девушки. Он резко встал с кровати и, все еще не выпуская ее из рук, стал перебирать содержимое коробок, что хранили в себе всякие мелочи. Я затаил дыхание, а спустя какое-то время его поиски остановились, и До победно вытянул перед собой обе руки, довольно улыбаясь. Идентичные — две фотографии, на которых была запечатлена пара людей. Комнату заполнил громкий смех, и доктор До упал на кровать, то прикрывая лицо снимками, то вновь вытягивая их перед собой и рассматривая.  — Ты понимаешь, да? — от улыбки яблочки его щек блестели в свете прикроватной лампы, — Это моя бабушка. И твой дядя, — Кёнсу вновь взглянул на фотографии, — Не похоже, чтобы у них была большая разница в возрасте. Доктор До продолжал смеяться, перекатываясь на мятых простынях. На его глазах выступали прозрачные слезы, мелкие капельки не успевали стекать по его раскрасневшимся щекам, он собирал их мягкими подушечками пальцев, не давая завершать им свой путь.  — Кажется, у них был роман, — вдоволь навеселившись, Кёнсу повернулся на бок, положив снимки рядом; я лег напротив, — Мы могли бы быть родственниками. Может, братьями…  — Может, нас бы не было, — прошептал я, не надеясь быть услышанным.  — … А, может, нас бы не было, — словно эхо, повторил он, и мы оба рассмеялись. Похоже, теперь До Кёнсу окончательно поверил моим словам. Он улыбался, проваливаясь в сон, мою же голову не покидали слова Марка. Действительно ли в стенах «Смерти во благо» происходило что-то, о чем я не знал? И, если так, то знает ли об этом доктор До?