Оставаясь инкогнито

Меня не покидали мысли о том моменте: о его словах, о легкой улыбке на его лице и влажных глазах, в которых отражался невообразимо яркий блеск колец с тааффеитом. Я так мечтал, чтобы мои чувства к нему были взаимными, хоть на мгновение — и они были; так желал иметь возможность быть с ним снова — и он не забыл, что произошло в ночь, когда я овладел его телом, пусть и считал это всего лишь сном. Мы оба были глупы во время моей жизни — слишком напуганы и слишком неуверенны, чтобы сделать хотя бы шаг друг к другу. Быть может, неспроста я остался в этом мире. Возможно, нам был дан еще один шанс, чтобы все исправить. И я твердо решил им воспользоваться, хоть и смутно представлял, каким образом. Во второй раз я овладел им в одну из зимних ночей, когда стены квартиры До источали как никогда сильный холод. Мне не хватило смелости вновь позволить себе ласкать его тело, я лишь, как дурак, смотрел на его отражение в зеркале и слушал свое имя, произносимое его бархатным голосом. Мысли о том, что время, проведенное в его теле за бессмысленным занятием, может убить его — так нелепо! — вернули меня к реальности из розового мира фантазий и детских игр. Все же, было несправедливо находиться рядом с ни о чем не подозревающим До Кёнсу, воровать его, пока спит, и использовать для собственного удовлетворения. Испугается ли он, если я начну оставлять какие-то… знаки? Конечно же, он скорее подумает, что кто-то смеется над ним или преследует, если обнаружит рядом с собой записку «Это Чонин, давно не виделись. Не пугайся, я написал это, когда вселился в твое тело» — мне бы и самому никогда в голову не пришла идея поверить в подобный бред. Пусть он и помнил, пусть лишь как сон, что было в прошлый раз, однако Кёнсу, все же, был доктором, и наиболее правдоподобным объяснением происходящего для него станет, к примеру, его собственный лунатизм. Все бы ничего, но чем обосновать… меня? Эти мысли действительно способны свести с ума даже самого крепкого духом человека. Я решил, что стану понемногу раскрывать перед До свое присутствие, делать маленькие намеки, когда мне в очередной раз удастся заполучить его тело. Я старался проводить в чужой оболочке как можно меньше времени, чтобы в будущем это не стало проблемой, и, кажется, снов о кратковременном одалживании его тела Кёнсу не помнил. Прежде чем умереть, я работал в «Мастере на все руки», обслуживал различные автоматы — современные и те, что были старше даже моих родителей — я возвращал их к жизни, что после смерти стало казаться мне довольно ироничным, так что первым объектом в квартире доктора стал сенсор в водной капсуле, что постоянно барахлил, убивая из каждого утра До по десять секунд. Также я отладил режим гидромассажа, оставив его выбранным по умолчанию, чтобы Кёнсу, ступив в водную капсулу, сразу же заметил его работоспособность. Каждый последующий день мне удавалось находить новые мелочи, которые было бы неплохо привести в порядок — изменения в некоторых из них доктор До замечал, на другие не обращал внимания, но все же, что было у него на уме, узнавать мне не удавалось — сам с собой он почти не разговаривал, за исключением иногда вырывавшихся из его уст ругательств, которые таковыми и назвать было сложно, с коллегами на работе подробностями о своей жизни Кёнсу также не делился. Мне оставалось лишь пристально — впрочем, как обычно — наблюдать за мельчайшими изменениями в его мимике, чтобы хоть как-то понять, что он чувствовал. Спустя неделю моих тончайших намеков на лице Кёнсу я стал замечать едва уловимый страх, что смешивался то ли с радостью, то ли с щепоткой насмешки над самим собой; он был сконфужен и едва смущен. Если подумать, одним из последнего, что я сказал До перед смертью, был совет посмотреть фильм, что напоминал бы ему обо мне. За все время я ни разу не видел, чтобы на экране лэптопа До появлялась какая-нибудь движущаяся картинка — он пользовался компьютером лишь для работы, однако в тот вечер, когда на его мягком лице мелькнуло сомнение, по возвращению с работы он, отметив для себя очередное чудесное изменение в своей квартире, направился к ноутбуку, даже не поужинав. Каково же было мое удивление, когда из его уст раздалась команда «Поиск. Привидение. Тысяча девятьсот девяносто». Конечно же, я понял. Это был фильм — его сняли раньше, чем родился я и чем появился на свет Кёнсу. Я любил пересматривать старые кинокартины, что-то в прошлом заставляло меня страстно желать туда вернуться — быть может, мне казалось, все в то время было проще. Люди умирали по несчастливым случайностям, не выбирая заранее время и место, а поэтому старались жить на полную, не вверяли свою судьбу автоматам, больше времени проводили друг с другом, когда хотели услышать любимого, не пользовались голосовым синтезатором, генерировавшим любую фразу так достоверно, будто бы ее и впрямь произносил близкий человек — нет, они встречались у кого-то дома, в кафе, созванивались с помощью увесистых телефонных аппаратов, которые нельзя было переносить в другую комнату, поэтому люди были привязаны к одному месту, не имели возможности отвлекаться на другие занятия, посвящая свое внимание лишь разговору с человеком, находившемся на другом конце провода в таком же положении. Все это я находил очень романтичным, живым. Мне не хватало подобного живого человеческого тепла в Едином Мире, казалось, с самого момента рождения. До Кёнсу предпочитал научную фантастику мелодрамам — я все возвращался в прошлое, а он любил заглядывать в будущее — хотя большинство фильмов, посоветованных мной, в итоге получило его одобрение. И вот на экране компьютера началось воспроизведение фильма, что вряд ли соответствовал вкусам До, но, тем не менее, он заливался слезами, как тогда — в ночь, в которую я впервые оказался в его постели после смерти. Да, он плакал, но почему-то мою грудь каждая его слезинка заполняла каким-то теплым оттенком надежды. «Ты наконец начал разделять мое желание повернуть время вспять?» — спросил его я, но Кёнсу, конечно же, не услышал моего вопроса. Тогда я вновь вспомнил об идее оставить письмо — возможно, фильм о призраке был знаком, что доктор До был уже готов его прочесть. В коробке с неиспользуемой техникой я нашел старую, но все еще работающую видеокамеру. Мне повезло, так что оставалось лишь зарядить ее до предела, поставить перед кроватью, а затем включить. Я обнаружил, что карта памяти была не пуста. Затаив дыхание я нажал на тугую кнопку воспроизведения. На маленьком экране заиграло видео с вручения дипломов в медицинском университете, который оканчивал Кёнсу. Мужской голос за камерой, принадлежавший явно человеку взрослому (наверное, это был его отец), радостно давал указания До — как тот должен был вести себя перед объективом, ответы на какие вопросы «зрители» хотели от него услышать. Внешне Кёнсу ничуть не изменился с того времени. Гладкая кожа на яблочках его щек блестела в лучах солнечного света, широкая довольная улыбка украшала треть юного лица. Он так искренне смеялся, рассказывая миру о своих планах по спасению жизней, о научных исследованиях, что изменят современную медицину; был так воодушевлен и предвкушен будущим, его глаза излучали свое собственное сияние. Среди сотен других студентов он выделялся — не потому, что был объектом любительской съемки. Все собирались в группы, пары, весело и громко обсуждали что-то — Кёнсу же был один. И только голос за камерой сопровождал его, озвучивая очередную шутку, от которой юный — в будущем — доктор До вновь заливался ярким смехом, сжимая в руках свой диплом. Мог ли тогда тот светлый, преисполненный надежд паренек подумать, что станет работать в клинике лишения жизни, а не возвращения к ней? На мгновение в моей голове мелькнула мысль, что я мог бы записать видеопослание, но если в памяти камеры спустя столько лет появится еще одна запись, и на ней До будет утверждать, что именно сейчас он является другим человеком, воспримет ли он ее всерьез по пробуждению? Видеть, как ты делаешь что-то, о чем не помнишь, говоришь вещи, в которые крайне сложно поверить в адекватном состоянии; заставлять Кёнсу наблюдать за действиями его собственного тела в бессознательном состоянии — не будет ли это слишком жестоко по отношению к нему? Я опустился на колени, вытягивая из-под кровати коробку со своими вещами, что До Кёнсу бережно хранил. Достал оттуда потертый блокнот, вырвал пару листов — когда-то я оставлял До клочки бумаги из этого самого блокнота с названиями фильмов, которые любил и хотел, чтобы он тоже их посмотрел (мне не по вкусу было общение через всемирную сеть, заметки на плоских светящихся экранах, поэтому предпочитал им чернила с бумагой — я был слишком старомоден во всем, и люди всегда относились из-за этого ко мне с предвзятостью). Сумку и одежду положил на пустующую половину постели, а сверху и записку. Я решил, что для начала моя речь не должна быть чересчур длинной, чтобы его страх не стал еще сильнее. «Прошу, не пугайся. Это Чонин. Да, знаю, звучит дико, но, пожалуйста, поверь: я умер, но моя душа все еще с тобой. Прости, мне приходится иногда использовать твое тело, чтобы сделать что-нибудь полезное, потому что без него я не могу ничего. Я оставил камеру, вон там, на комоде, чтобы ты убедился, что кроме тебя в этой квартире никого не было (возможно, она все еще снимает, если не разрядился аккумулятор). И вот сейчас… Я пишу эти слова твоими руками. Ты не сходишь с ума. Ты не один. Я люблю тебя». И вот, бережно уложив тело Кёнсу в постель, я покинул его. Ожидание пробуждения казалось вечным, стрелки часов будто бы замедлили свой ход. Наконец доктор До широко распахнул глаза с сигналом будильника, словно, как и я, не мог дождаться момента, когда он прозвенит. Конечно же, Кёнсу сразу заметил мои вещи рядом с ним.  — Я и впрямь схожу с ума… — тихо прошептал он, прикрывая лицо руками. До долго не решался коснуться записки, а затем, сделав глубокий вдох, взял ее в руки. Большие, все еще сонные глаза бегали по тексту, губы беззвучно повторяли его содержание; он искал взглядом камеру, о которой я упомянул в своем послании. Мы оба замерли — я в ожидании его реакции, До же, по-видимому, старался осмыслить то, что только что прочел, — за окнами внушительно побуждали к действию звуки утреннего города, а за стеной уже кто-то начал громко пререкаться, словно не терпя тишины вокруг себя.  — Ты думаешь, если попросишь, я в это поверю? — неожиданно сказал До, голос его звучал увереннее, чем прежде, — Я знал, что от тоски люди ищут способы «вернуть» умерших, но никогда не думал, что сам начну придумывать подобные сказки… Он сложил листок бумаги и, собрав с кровати мою одежду, вернул ее в коробку вместе с запиской. Даже не прикоснувшись к видеокамере, начал выполнять свои привычные утренние процедуры, хоть и замялся на мгновение, прежде чем ступить в водную капсулу. Конечно же, это была не та реакция, которой я ожидал. С другой стороны, та, что я надеялся увидеть, была чересчур романтичной и неестественной, так что я не имел права обижаться или злиться. Тем временем До уже натягивал свой цельный антибактериальный костюм — как мне показалось, в несколько иной манере — пытался делать это так, чтобы ни одна запретная зона его тела не открылась чьему-нибудь взору, как смущается человек перед незнакомцами, впервые попав в общественную баню. Уши его раскраснелись, словно спелые вишни, а свои очки в грубой оправе Кёнсу ронял целых пять раз, прежде чем надеть. Доктор До выглядел как никогда растерянным, но это даже забавляло меня, заставив забыть о разочаровании от его реакции на мое любовное письмо. В конце концов, добрую долю времени провозившись со сборами, он шагнул к порогу квартиры. Я уже приготовился следовать по его неизменному пути на работу, как он резко развернулся, окидывая взглядом квартиру, а затем, насупив брови, обратился в пустоту:  — Если это правда, и ты Чонин — расскажи мне что-нибудь о себе, чего я не знаю, но что мог бы проверить. Я правда не хочу остаток жизни провести в психушке или обращаться к услугам «Смерти во благо». А я так и сделаю, если не докажешь, что я не слетел с катушек. В противном случае, как я смогу помогать людям, находясь в таком состоянии? Я видел в его глазах одновременно столько эмоций, что мне самому вряд ли когда-нибудь удалось бы снести: боль, надежда, страх, предвкушение, волнение, неловкость, отчаяние и… нежность. Доктор До наугад бросал взгляды в разные точки квартиры, слова его адресовались, скорее, ему самому, чем мне, но, все же, Кёнсу надеялся. Ему действительно хотелось, чтобы все написанное на клочке бумаги было правдой, а не плодом больного воображения, а иначе стал бы он просить других доказательств? Пухлые губы До Кёнсу вновь зашевелились, однако я не смог расслышать и слова. Он будто бы понял это и незамедлительно повторил:  — Я тоже люблю тебя.