Project A.A.A./ Alpha And Anorexic

Стайлз всегда сидит у окна. У него эта привычка ещё с младенчества. С его диагнозом на уроке всегда становится слишком скучно, пейзаж за окном способен отвлечь его хотя бы на пять минут и дать шальной дури выйти из головы, успокоив мысли и привести их в порядок. Если урок ну очень скучный, всегда можно залипнуть на трепыханиях листочков на деревьях или случайных прохожих, что идут мимо школы. В общем, есть чем себя занять. Скотт ненавидит сидеть у окна, ему нужно прямо смотреть на доску и держать осанку. Мама вбивает ему эти простые истины с младенчества, так что в школе лучшие друзьях сидят порознь. К счастью, парты одиночные, им не приходится идти на уступки. Третий ряд становится священным местом. Как только начинается новый учебный год, они спешат занять свои места первыми. Лидия сидит на первом или втором ряду у окна. Ей так же нравится смотреть в окно. Если она уже прошла эту тему дома, то урок становится для неё безынтересным и она находит утешение в оконном проёме. К тому же, если солнце светит правильно, то в окне можно увидеть своё отражение, а она очень любит смотреть на себя со стороны. В университете парты двойные, и они все на разных факультетах. Стайлзу требуется неделя, чтобы придти в чувства от мысли, что он больше не будет сидеть рядом со Скотом, не будет тусоваться в коридорах, вместе ходить до шкафчиков. Лидия Мартин, по обыкновению своему, входит в аудиторию с гордо поднятой головой. Она точно знает куда сядет, даже если это место занято. Никто не смеет занимать её парту у окна. Кто бы то ни был, она сгонит его и вернёт себе своё законное место. Лидия прослыла сукой в школе, она не собирается сдавать позиции в университете. Вторая парта у окна пуста. За третей сидит... – Стайлз? – от удивления её голос слегка взвизгивает. Глаза становятся большими, алый рост открывается. – О.. А... – Стайлз удивлённо округляет очи. Лидия Мартин знает как его зовут? Он спит или выиграл в лотерею? Они, конечно, знакомы (точнее Лидия узнает о его существовании за неделю до выпускного, когда Элисон знакомит её со Скоттом, а к Скотту дополнением идёт недоразумение с кличкой вместо имени). – Что ты тут делаешь? – она хищно прищуривает глаза, и в её голосе сквозит шипение, или она шепелявит? Да ну, бред. Разве у богинь могут быть проблемы с дикцией? Определённо нет. – Учусь? – неуверенно спрашивает её Стайлз, потому что это же богиня Мартин, он должен спрашивать разрешение прежде чем заговорить, – А ты разве не собиралась в Гарвард или Ель? – Лига плюща, конечно, прельщает, но из-за развода родителей пришлось отказаться, – отвечает рыжая, откидывая прядь волос. Стайлз знает правду, почему она отказалась от университета за пределами их городка, но эту страшную тайну он унесёт с собой в могилу. – Думал, ты уже получила Нобеля по математике и остаётся любоваться тобой с экрана телевизора, – Стайлз усмехается, звенит звонок и все начинают рассаживаться. Мартин поджимает губы, оглядывается. Стайлз мысленно прощается с богиней, стараясь напомнить себе отметить этот день в календаре и каждый год напиваться. Это его самый долгий диалог с Лидией за последние восемнадцать лет. -За вклад в математическую науку дают Филдсовскую премию, стоит знать, раз ты на этом направлении, – важным голосом говорит Лидия и опускает свою сумку на парту, легко опускаясь на стул и поправляя складки на штанах. У Стайлза сердце тихо ухает и падает в пятки от чего те мигом холодеют. – И эта майка отвратительна, – говорит она, доставая тетрадь из сумки. – Как по-твоему парни будут западать на тебя, когда ты выглядишь как фанат человека паука с комикона? – с издёвкой спрашивает она. – Но я и есть фанат человека паука, – ошарашено говорит Стилиснски, пропуская ту часть, где она за секунду рассекречивает его ориентацию. – Не с этого дня, – с дьявольским огоньком в глазах, говорит она. Эллисон советует ему держаться и помалкивать. Если Лидия Мартин решила перевоспитать тебя, то ничего другого тебе не остаётся. Спустя два года, они все ещё сидят у окна на третьем ряду. Он все ещё фанат человека паука, Лидия тайно посматривает фильмы про мстителей и предпочитает чёрную вдову с Клинтом остальному составу, хотя если выбирать себе папочку...( Лидия! Замолчи! Я не слушаю!) Она меняет его гардероб, его привычки и манеры. Она дрессируют его как собачку, и ему идёт это на пользу. Он не теряет себя, его шкаф все ещё забит футболками, но теперь он знает как и с чем их носить, и его стрижка определённо становится лучше, не говоря о лице. За окном тарабанит дождь. Мартин отсутствует. Он может спокойно наблюдать за своей мечтой. Лебовски неотрывно следит за Стайлзом, с трепетом ловит каждое его движение: взмах ресниц, ленивое вращением ручки в длинных пальцах, как он зевает и почёсывает ухо. Дни, когда Лидии нет на учебе, для Шейна самые лучшие, рыжая кобыла не закрывает ему обзор, и он может спокойно пялиться, внимательно следя за привычками своего божества. Шейн не может объяснить почему так очарован. Он влюблён с первого дня учебы. В тот роковой день, за минуту до того, как ублюдочная Мартин опускает свою задницу на стул рядом со Стайлзом, он почти набирается храбрости подойти и заговорить. Лидия рушит его мечты, и он молча сносит то, как она беспардонно разговаривает со Стайлзом, как трогает его своими руками, как они иногда обнимаются и смеются. Шейн ненавидит Лидию Мартин всеми фибрами своей души. Он не благодарит её за то, что она делает со Стайлзом. Как меняет его, потому что ему не обязательно меняться, Лебовски влюблён в него любого. Он уверен, что начни они встречаться, Стайлз стал бы намного счастливее. Они бы встречались по утрам у входа в институт, целовались и ходили за руку, после пар прогуливать в парке или кафе, ходили в кино и жили вместе. Шейн каждый день по вечерам обнимал его, ласкал и любил так, как никто не полюбит. Он бы дарил ему все на этом свете. Он бы внимательно его слушал, поддерживал, всегда принимал таким, какой он есть. По мимо Мартин, существует ещё одна проблема. Дерек Хейл. Словно весь мир против Шейна и его любви к Стайлзу. Дерек Хейл представляет собой бородатую тушу в узких штанах, который слишком много себе позволяет. Он все знает про их интрижку, знает и ненавидит. Они не палятся, у Стайлза почти со всеми учителями такие игровые отношения, он со всеми спорит, дискутирует, шутит. Для их курса такое поведение Стилински с учителями - привычное дело. Его общение с Хейлом в плане урока проходит очень реалистично, без подноготной в диалогах и длительных зрительных контактах. Они не дают никаких поводов для подозрения, и Шейн ничего бы не заподозрил, не преследуй он Стайлза. Точнее, он его не преследует, просто дом Лебовски через три улицы от дома Стайлза, так что им по пути. И если Стилински не со своими друзьями, то он сразу после учебы идёт домой, изредка заходя в магазин. С появлением Хейла, Стайлз вдруг начинает задерживаться в институте или сбегать с пар, он меняет свой маршрут, а вскоре по несколько часов не выходит из института. Проходит месяц, прежде чем Шейн дожидается таки Стайлза и молчаливо наблюдает за тем, как парень выходит из здания вместе с Хейлом и идёт на парковку к машине преподавателя. Теперь все становится ясно. Теперь, если он не смотрит на Стайлза, он смотрит на Хейла и ревностно следит за взглядом преподавателя, чтобы он излишне не задерживался на Стилински. Теперь ему приходится хранить их секрет и стать незримым участником тайного романа. А за год до этого, его терпение лопается как шарик. Середина второго курса, зима в тот год выдалась тёплая. Он идёт ночью в лес, тихо ступая по влажной земле и жухлой листве, которая медленно превращается в перегной. Он бродит по лесу несколько часов, прежде чем находит старый пень, на который должен вылить кровь. Его бабка, не то ведьма, не то сумасшедшая, говорит, что "Неметон" ему поможет, он найдёт его, если сильно этого захочет. Шейн очень хочет быть со Стайлзом, а она обещает, что это поможет. Он режет ладонь, дрожит от страха и произносит слова, записанные на бумаге, подсвечивая текст фонарем. На утро он просыпается в своей комнате, не помня как вернулся. Одевается и счастливый несётся в университет. – Стайлз! – он подлетает к Стилински в три прыжка, оказываясь перед ним практически в плотную, счастливо улыбаясь. – А? Привет, Шейн, – улыбается ему в ответ слегка смущённый Стилински и заглядывает ему за спину, – Что-то хотел? – спрашивает он. – Что? – уязвлёно спрашивает парень. Плечи тут же отпускаются, взгляд тухнет, и он мысленно бранит бабку и самого себя, повелся, дебил, что какие-то магические силы помогут понравится парню, – Нет, ничего, – почти шёпотом отвечает он, понуро опуская голову. – Ну ладно, я пойду, – Стайлз пожимает плечами, хлопает его по плечу, и что-то происходит. Всего на секунду кислород в лёгких кончается, и как бы отчаянно не хотелось вздохнуть, ничего не выходит. Ему становится так больно, что ноги начинают подкашиваются, а в следующее мгновение все прекращается. Стайлз ничего не замечает, с улыбкой двигаясь к Айзеку и Скотту, которые его ждут. Вечером отец говорит, что бабушка умерла в агонии, корчась на постели и страдая. Врачи ничем не могли ей помочь, и её смерть была столь неожиданной, что они не успели толком разобраться почему ей так больно, как она испустила дух. Ночью, перед сном, Шейн опять начинает задыхаться. Ногицунэ удобно устраивается в грудной клетке Стилински и начинает лакомится его болью, которая копится в сердце годами. Стайлз беззаботно улыбается и смеётся, ещё не зная, что в нем находится дух, который выбрал его. Его. Забегая вперёд, Ношико с жалостью смотрит на Стилински и говорит, что его дела плохи. Духи не принципиальны в сосудах, им все равно кем питаться и кого использовать. Если дух выбирает свой сосуд, ни к чему хорошему это не приведёт. *** Видеть его вновь больно. Смотреть на знакомый силуэт, вглядываться в родные глаза и понимать, что тебя не узнают, не слушают и не принимают, больно. Ногицунэ больно, и он причиняет боль. Выкручивает запястья во сне, бьет по ребрам и, как заведенная кукла, повторяет: "Вспомни! Вспомни! Вспомни!" - правда через призму восприятия Стилински слышит: "Прими меня!", но это делу не помогает. С недавних пор это его судьба, его рок, его проклятье. Даже у демонов есть боги, и они безжалостны. Ему предписано есть людей, поглощать их боль и сеять разруху. Ему и его братьям предначертано разжигать пожары раздора, быть виновными в войнах, холокостах, рабстве. Это они в ответе за репрессии, расстрелы, уничтожения племен и наций. Они должны уничтожать.Они должны до скончания времен бороться со светлыми братьями, гнобить и уничтожать кицуне. Они должны вечно сражаться и держать равновесие светлого и темного. Им нельзя проигрывать, побеждать. Им нельзя ошибаться. Нельзя чувствовать, влюбляться. Нельзя забывать свои имена. Ему так много лет, что он с трудом помнит его. Нужно хорошо напрячься, заставить мысли в голове крутиться, и капнуть так глубоко, как люди не живут. Еще до общин, до того, как они научились говорить и писать. Он родился вместе с ними, первыми людьми. Они были слабы, их было мало, но это не мешало им сражаться друг с другом. Они сталкивали их. Когда-то тогда он еще помнил свое имя, упивался его звуком и наслаждался свободой. Свободно гулял по земле, выбирая любой сосуд, ненадолго сам становился сосудом и любовался своим отражением в мутном льде. Он помнил, что волосы у него были медно каштановые, а хвосты ярко рыжими. Золотые глаза светились, чем манили людей. Где-то тогда он и совершил ошибку. Сделал то, чему они не обучены, что не заложено в них природой. Он почувствовал. С Миначиенимом с самого начала было не легко. Начиная с его хитровывернутого имени, которое никак не хотело ложиться на язык единым звуком, до его строптивого характера. Разморенный жарким римским солнцем и разбавленным вином, он представлял собой искусителя, сладкого мальчика с хитрыми глазами, в которых танцевали бесы. И изначальная цель Ногицунэ была через него пробраться к царю и поселить в его голове мысли о войне. Миначиеним имел худощавое телосложение, острые скулы и кудри, которые носили большинство мужчин, но ему, именно ему, они особенно шли. Возможно, этот игривый взгляд и хитрая улыбка заставили демона обратить на него внимание. Он не хотел поддаваться, отчаянно сражался, позже пытался соблазнить. Ногицунэ был побежден своим же оружием. Он оступился. Невозможно описать, как странно спустя тысячу лет почувствовать стук сердца. Узнать, что в грудине, за костями и мясом есть что-то, что может сжиматься и разжиматься. Родиться с этим и жить - это совершенно другое. Люди не чувствуют, как бьется их сердце каждую секунду. Он чувствовал. Находясь в нем, смотря на мир через его глаза, он чувствовал два сердца, бьющихся в одном ритме. Поднимая его руки и наблюдая за их плавными движениями, за тонкими пальцами скользящими по щекам, он чувствовал. Сердце замирало, разгонялось израненной птицей, вбиваясь в ребра. В голове разом становилось пусто и как-то по-глупому хорошо. То, ради чего он был рождён, вдруг стало не столь важно, разом стало плевать и на царя, и на войну. Жадность превратилась в ревность, желание все разнести в прах за его жизнь. Первой мыслью, желанием, словно инстинкт, было: "Надо его спрятать, уберечь!". Они чувствовали друг друга. Иногда демон с трудом понимал руководит ли он Миначиенимом, или он руководит им. Стопроцентная гармония, кой не добиться в природе никогда, поражая разум, заставляя отказываться верить. Это не было заложено в нем от рождения. Он должен был разрушать, плести интриги, создавать проблемы. У него от рождения была чёткая цель. Солнечный свет, падающий на его лицо был чарующим, его глаза светились, а хвосты медленно двигались, заинтересованно помахивая кончиками. – Ты такой красивый, – человеческая рука скользила по гладкой щеке, в глазах томилось желание и восхищение. У них было не больше двадцати минут, после он должен был вернуться в его тело и копить боль и хаос. Их отношения были провальными, но демон ревностно не желал менять сосуд, занимать другой и давать чужому человеку касаться или говорить с его человеком. Жадность росла по часам, расширяясь, подобно вселенной. – Я знаю, – нахальная ухмылка растянулась на тонких губах, обнажая острые клыки. – Ты невыносим, – тихо засмеялся человек и медленно провёл рукой по рубахе, разводя её края в стороны и обнажая грудь. Розовая кожа была натянута и свежа, её было приятно ласкать, и Миначиеним впервые за долгое время и сам получал удовольствие от того, что ласкал чужое тело. Стоит ли говорить, что царя он теперь избегал, а о его постели напрочь позабыл, как бы хорошо в ней не было? И какими бы дарами его не одаривал царь за его упругое тело, умелые руки и язык? Он был фаворитом, желанным призом, на него заглядывалось все окружение царя, а он только и рад хвастаться им. Теперь ни дары, ни статус не имели значения. Это было забавно, что когда-то он бежал от нищеты и разрухи, а теперь готов был пожизненно жить в лачуге и ущемлениях, главное с ним. За их спинами заструился туман. Ногицунэ тут же скинул с себя человека и встал с кровати, прикрывая его собой. Туман клубился, густел и начинал принимать формы. Только одно существо появлялось подобным образом. – Беги! – его крик шёл не из горла, из самого сердца, которое болезненно сжалось и прекратило своё движение, – Да беги же, спасайся! Спрячься так хорошо, как только сможешь! – мольба была подобна молитве. Он никогда не молился, но сотни раз видел, как люди делают это. Боль начинала разливаться в груди как жидкое железо, пережимая лёгкие. Человек сомневался пару секунд, с ужасом созерцая туман, который все больше напоминал чей-то силуэт. Разве мог он оставить его? Уйти один? Если бессмертный демон так напуган, то никакой подвал дворца и самый потаённой уголок не спасёт его. Это была их кара, расплата за грехи. То, чего человек так отчаянно боялся и в тайне ждал, зная наверняка, счастливыми им не быть и длинную жизнь не прожить. – Я никуда не пойду, – сталь в голосе охлаждала собственный страх. Сердце колотилось как заведённое, страшно было вздохнуть. Сил хватило на пару шагов к демону и сжатия его руки. Они оба виновны, им вдвоём нести кару. Он готов к расплате, ведь получил слишком много для этой жизни. Чистую любовь в последней инстанции. Именно то, что заложено в этом слове, всю его суть. Он хлебнул слишком много счастья, надеясь, что всегда сможет пить божественный нектар, но ничто не может быть вечным. – Т'ахал, – имя резало по ушам острым ножом. Демон невольно поёжился, встряхнув плечами. Создательница взирала на него. Одеяние богини было соткано из её силы, чёрная дымка струилась по её телу, облегая плечи и обнажая грудь, очерчивая её мощные бёдра. Подол струился по полу, закручиваясь кое-где. От одного её вида внутри все дрожало. Для человеческого глаза Ее волосы были огненно рыжие, вместо глаз тёмные круги, далее шёл вздёрнутый нос и огромный алый рот, который был больше похож на кровавое месиво. Демон же видел её во всей красе: волосы ее представляли ни что иное, как языки пламени, которые так и рвались к чему-нибудь для "смертельного поцелуя", дабы все вокруг превратить в пепел. Вместо глаз были чёрные дыры, в которых таился такой ужас, что он не осмеливался поднимать глаз. Нос был обычным и, в сравнении с носом Миначиенима, то его нос был более превликательным, а алый рот вызывал блевоту. Деревянный посох, скрученную коряга в её руках, обхватывала чрезмерно длинными пальцами и острыми когтями. Если и описывать её одним словом, то она была чрезмерной. Огромная в росте, с острыми плечами и длинными тощими руками, с длинными ногами и ступнями. Навислая над ними как коршун, она казалась каким-то жутким деревом в запретных лесах, в которые ходили ведуны. Она пугала их до потери пульса, хотя ничего не делала. – Ты нарушил мои заветы, – человек не понимал её слов. Он не слышал её голоса, гулкий свист да и только. – Ты был создан разрушать, – сказать было нечего. Оправданий она не принимала, не щадила и вторых шансов не давала. Богиня была самым страшным существом, и каждый созданный ей сын или дочь боялись её до дрожи в коленках. – Они существуют для того, чтобы вы могли находится в этом мире дольше, они не созданы для того, чтобы ты их любил, – он "их" не любил, он любил его. Одного. Самого важного. Ему не стоит об этом говорить, даже думать. – За твои ошибки весь лисий род будет наказан, – весь? Она не убьёт их? Не подвергнет мукам? Она? Возможно, она, позволит человеку жить? – Вы более не будете иметь собственного лика, не сможете ходить по земле без сосуда и появляется в этом мире без приглашения. Теперь вы будете томится в чистилище и ждать, когда человек вас призовёт, – ему было наплевать, чего она собирается лишить его вид. Главное, она до сих пор не обмолвилась о Миначиениме, и пусть эта пытка кончится как можно скорей. – И я забираю твои хвосты, теперь тебе вновь придётся их зарабатывать, – девять Хвостов. Страх. Война. Истребление. Хаос. Ненависть. Разрушение. Рабство. Убийства. Столкновения. Все то, что он так долго зарабатывал, растил каждый хвост несколько лет, копя в нем силу. К черту их, переходи уже к делу! – Тебя так же будет ждать пытка огнём, идём, – столетие в огромной клетке кажется мягким шлепком по заднице по сравнению с тем, что она может. Подумаешь, сотню лет корчится от жара и кричать не своим голосом, сгорая каждый день, каждую секунду. Смотреть на кожу, которая пузырится и лопается, как чернеют её края и вкушать запах горелой плоти. Это мелочи, по сравнению с другими вещами. – Что будет с ним? – Он умрет через неделю от болезни, его мозг воспалён, и он будет корчится от боли и страдать, пока не умрет, – её безразличие раздражает. Так и хочется кинуться на неё и задушить, но разве он может? – Позволь ему жить, – мольба душит. Ему неприятно просить, не потому что он выше этого, потому что приходится просить у неё. – Нет, – она не даёт им времени на прощанье. Дым с её платья удваивается, за секунду окутывая его. У него навечно останется воспоминание о том, как в его руку вцепились человеческие пальцы, как ногти расцарапали кожу до крови, и как человек закричал, падая на колени. Томясь в огненном заточении, она всю сотню лет показывала ему, как он умирал. Как кричал в комнате, бился в истерике, хватался за голову и звал его. Если он что-то и чувствовал, то это была столь обширная и невыносимая боль, сводящая с ума, что большую часть дня он предпочитал проводить в незабытье. Он стал примером. Примером того, чего быть не должно. Его навечно изгнали и ненавидели, ведь за его проступки они лишились тел и ждали, когда их призовут люди. Постепенно о них забывали, оставалась сотня-другая магов, которые ещё помнили о них, как о страшных демонах. Она проучила его. Соврала, что не удивительно, при том, кем она является. Его линия жизни продолжилась. На земле было с десяток человек, похожих на него. И ни один из них его не помнил. Она наглухо запечатала их сознание. Он не мог показать им прошлое, не мог убедить принять. Даже когда он занимал другой сосуд, она подкидывала ему их. На, мол, смотри и помни, почему теперь ты так слаб. Хвосты росли, силы копились. В ту ночь он славно полакомится старой ведуньей, оставляя её глупого внука, без какой-либо магической искры, на ужин, как появился он. Опять. Разве он мог устоять? Его сознание было свободно, он был все так же красив и, покопавшись в его памяти, он несколько дней упивался собственным горем. Сколько иронии было в том, что он являлся прямым потомком его любви, но ещё и носил его имя. Миначиеним Стилински был его копией, не только внешне. Теперь он был уверен, что создательница издевается над ним, играет, подкидывая на игровую доску то оборотня, то охотницу. Она отчаянно желала ему смерти и несчастий, но он более был не намерен терпеть. – Я смогу защитить тебя, – В его сознании, в которое он так отчаянно пробивался через сотни и тысячи замков, наложенных богиней, Миначиеним видит своё отражение. Лис все ещё видел свои медно-каштановые волосы и рыжие хвосты, может быть, сияя он глазами как раньше, он бы смог влюбить его в себя настоящего. – Меня не нужно защищать, – святая вера человека в то, что оборотень его убережёт, что он сам себя убережёт, умиляла, но разве он говорил о пресловутых охотниках и псах? Конечно, искажая все его слова, Стайлз слышал что-угодно, но не правду. И за всеми "я защищаю тебя" стояло и "от злобной древней богини, которая обречёт тебя на страдания". За всеми "Прими меня" было "Вспомни меня!". А за "Я позабочусь о нас" - "Я так сильно люблю тебя". Спустя столько лет его сердце продолжало биться.