Космические байки и истории о настоящей любви

Способен ли человек измениться? Ответа на этот вопрос однозначно не даст никто. А если и рискнет, то с ним всегда можно поспорить. Хотя бы потому, что меняются не все, и не всегда в лучшую сторону. МакКой считает себя сдержанным. Несмотря на острый как скальпель язык и бесконечную критику в адрес окружающих, неизменно сопровождаемую ворчанием, он не позволяет себе ничего, что выходило бы за допустимые границы. Точнее, не позволял. Но ворвавшийся в его жизнь Чехов многое меняет. Меняет и уходит. Так же неожиданно, как и пришел. Хлопает дверью, напоследок бросая «за вещами зайду завтра». И все-таки уходит. Леонарду только и остается, что смести оставшееся от его жизни в мешок, и поставить рядом с упакованными коробками Чехова. Он бесцельно бродит по комнате, будто на опустевших полках можно найти что-то, кроме пыли. Впрочем, ее там тоже нет. Сердце, обездвиженное успокоительным, бьется медленно и безразлично. МакКой крутит в руках Пашину чашку, но та уже давно стоит без дела, вымытая, но ненужная. Неаккуратно зажатая между пальцев доктора, она падает на пол с тихим «хрусь». Под ногами уже полно осколков: тонкое стекло, на котором проектировались голографии, лампа и, ради забавы подаренный Джимом, хрустальный череп. То, что ему нужна пара таблеток, Леонард понял значительно позже. Теперь он сидит в кресле неподвижной статуей и ждет Павла. Натертые до блеска сапоги Чехова с хрустом вдавливают осколки в пол. Он не сразу, видимо, замечает среди них то, что некогда было его кружкой. Присев на корточки, юноша разглядывает цветные черепки. — Не склеить, — нарушает тишину энсин. — Как нас. В ладони навигатора ручка светло-коричневой, похожей на обожженную глину, чашки. Доктор подарил ее на какой-то праздник. Хотя сложно назвать подарком нечто, протянутое с фразой «будет твоя». Впрочем, весьма в его стиле. Павел уверенно берет со стола единственную, оставшуюся целой, чашку Леонарда. На дне еще плещется теплый чай, и Чехов делает глоток, прежде чем разжать пальцы. На уже ставшее привычным «дзынь» никто не обращает внимания. — Они теперь, как и мы, ничего не стоят, — спокойно говорит Чехов и снова уходит. Коробки остаются лежать у двери. Когда-то все было иначе. Их отношения казались едва ли не завоеванным Эверестом. Ничего не подлежало сомнению: ни страстный секс по ночам, ни нежные утренние пробуждения. Ни скола, ни трещины. Но это, как оказалось, еще ничего не значит. Первые симптомы болезни появились незаметно: раздражительность, желание побыть в одиночестве… Как рушатся отношения, МакКой знал не понаслышке, но все равно не смог ничего поделать. Кажется, последней каплей стала та ночь, которую Чехов провел в компании Сулу, вернувшись под утро с выразительным засосом за ухом. Их мир рухнул карточным домиком, когда они начали раз за разом неудачно тянуть карты из его основания. Слишком часто Леонард возвращался со смены «на взводе», невольно заставляя Чехова выслушивать свои недовольства. Еще чаще срывался по пустякам: из-за оставленных на кровати вещей или рабочего беспорядка на столе. Павел увлеченно собирал маленьких роботов, за что нередко приходилось расплачиваться деталями, упавшими на пол и впивающимися в босые ноги. Но, добравшись такими вечерами до постели, вместо примирительного секса Леонард демонстративно отворачивался к краю и засыпал, будто бы коротал ночи в одиночестве. Со временем так и случилось. Чехов получил назначение в смену гамма, и они совсем перестали видеться. «Привет — пока», пара ничего не значащих фраз за обедом/завтраком и кровать, теперь с всегда застеленной одной половиной. Построенный ими мир оказался удивительно хрупок, и легко гасли зажженные на их небосводе звезды. Когда отношения, казавшиеся вначале нелепой шуткой, вдруг стали «всерьез», МакКой знал, на что идет. Все аргументы «за» и «против» были взвешены и приняты. Осознанный выбор, осознанные последствия, осознанная плата. Только вот при всей взятой на себя ответственности, доктор ничего не мог поделать с первой влюбленностью Чехова. Что кончилась, весьма логично и предсказуемо. Жить как раньше, без теплых улыбок и такого нужно Павла, было возможно. Но совершенно бессмысленно. Леонард не имел ничего, кроме своих костей, вступая в Звездный Флот. Теперь у него было многое, но, кажется, кожа готова треснуть пленкой, выворачивая на изнанку все спрятанное внутри: сердце, механически гонящее кровь, и те же кости, что сейчас, вопреки воле их хозяина, хотели лечь где-то на пороге каюты мальчишки и там остаться. Вызов от Кирка приходит, когда доктор заканчивает допивать последние запасы. Он спускается на планету, и Джим, вынужденный там безвылазно провести три недели, не сразу узнает своего друга. Переговоры, призванные помирить два господствующих клана, проходят по-своему успешно. Мир заключен, нужные Федерации документы на поставку дилития подписаны, а тяжелое ранения корабельного доктора, как считает адмиралтейство, не такая большая плата за успех. Стоит МакКою прийти в сознание — он сам ставит диагноз, и тот не утешителен. Несмотря на проведенную в искусственном сне неделю, потребуется еще одна для полного восстановления. Почти полторы сотни часов созерцания потолка и бездействия. Ад. Но когда Леонард устает вспоминать названия всех протозойных инфекционных болезней и их методы лечения, в лазарет неожиданно заходит Чехов. На нем голубая, несколько великоватая, футболка Маккоя, а в руках полная корзинка фруктов. Павел старается не смотреть в глаза доктору, оставляя свою ношу на ближайшей пригодной для этого поверхности. Кристина, негласно назначенная Джимом приглядывать за Леонардом, незаметно исчезает за дверью. Она не стала говорить доктору, что Чехов приходил к нему ежедневно, подолгу сидя рядом и, не замечая ее, целовал спящего МакКоя, а затем едва слышно что-то ему рассказывал. Энсин молчит, в то время как доктор не может заставить себя оторвать от него взгляд. Кажется, за эту неделю мальчишка еще больше исхудал, а солнечно-яркие волосы стали блеклыми и похожими на скошенное сено. Сердце болезненно сжимается, напоминая о том, что оно все же не рудимент. Вычеркнуть Чехова из своей жизни, даже при желании, невозможно. — Все неправильно… то, что происходит, — шепотом говорит Павел. И Леонард порывается подняться. Ему отчаянно нужно хотя бы просто подойти к этому несносному мальчишке и заставить посмотреть на себя. Но тот, замечая его попытки, сам подскакивает к кровати, упирая узкие ладони в плечи доктора и укладывая обратно. Он всегда так делал, когда МакКой вставал слишком рано, вместо того чтобы еще немного полежать рядом с ним. От прохладных, желанных, знакомых, родных прикосновений перехватывает дыхание. Леонард отворачивается, едва сдерживаясь, чтобы не обнять Пашу, что смотрит на него полными отчаянья глазами. И сдается, обнимая, когда юноша ложится рядом, прижимаясь к боку и утыкаясь носом в плечо. МакКой целует кончик торчащего уха и закрывает глаза. Молчание, теплым душным коконом смыкается над ними.