Космические байки и истории о настоящей любви

Цугцванг — позиция в шахматах, в которой любой ход неизбежно ведет к поражению. Написано в ответ на фик «Шах и мат» Lindsy http://www.diary.ru/~McCoy-Chekov/p156856055.htm

Вспоминать почти не о чем. Чехова накрывает сразу. Головоломка под названием «доктор МакКой» ловит его внимание мгновенно при первой же встрече. И никак не хочет отпускать. Всего его математического гения недостаточно, чтобы найти ключ к разгадке. И Павел бессильно ломает голову почти полгода. Какого рода желания его преследуют, энсин понимает не сразу. Он может быть хоть семь пядей во лбу, но увидеть очевидное порой сложнее, чем кажется. Чехов признает, что доктор ему нравится, что он хочет завоевать его внимание, и любая незначительная похвала растекается бальзамом в груди. «Будь у меня брат, он был бы похож на МакКоя», — решает мальчишка. И почти готов предложить дружбу, пока однажды утром не просыпается на мокрых простынях. Сны повторяются с завидной регулярностью. Он признает, что это вовсе не братские чувства. Нет. Паша до одури хочет доктора. Хочет обнимать его, рассказывать какие-нибудь важные глупости, сидя рядом, целовать. Ну и все то, что обычно прилагается к этому набору. За учебными сессиями, научными поисками и карьерными взлетами Павел упускает все, что хоть как-нибудь связано с отношениями. Его первый поцелуй — не более чем исключение из общей картины. Мысль о том, что у них ничего не получится, приходит чуть позже. Пусть он одаренный, талантливый, гениальный. Но есть вершины не для него. Невинный. Несовершеннолетний. Мальчишка. МакКой не согласится даже на секс с ним. И Чехов это прекрасно понимает. Особенно когда хочется большего, чем просто одна совместная ночь. *** Перед началом пятилетней миссии он берет положенный и весьма продолжительный отпуск. С безнадежной, почти детской привязанностью к тому, кто обращает на него внимание только во время медосмотров, как на подопытного кролика, нужно что-то делать. Ни к чему мечтать о несбыточном. И он учится быть реалистом. Это оказывается не так сложно. Учиться замечать взгляды и двойственные намеки, вздохи и нескромные прикосновения. Неожиданно он становится интересен окружающим. Павел устал надеяться. Устал просыпаться с именем МакКоя на губах. Безнадежно устал. И он спускает все с тормозов тем же вечером. В одном из баров он выпивает с лихвой и уходит в незнакомой компании. Кто будет у него первым — все равно. Сердце больше не ноет. А если засыпать в чужой постели, то можно избежать и снов. Чехов встречает доктора на первом предполетном осмотре. И сдается. Потому что все его блоки и пограничные посты сметены ничего не значащими врачебными прикосновениями. Отпираться глупо. Любые попытки сбежать — бесполезны. И тогда энсин старается просто забыться. Он не отказывает никому. Это легко. Романтические вечера. Приветливые улыбки. Прикосновения. Секс без обязательств. И тоскливое до одури утро, которое всегда наступает. Павел старается не видеться с МакКоем. Он боится, что не сможет остановиться, что будет ходить вокруг него кругами, не смея притронуться. Энсин не видит, как Леонард смотрит на него. В этом взгляде больше чем похоть. Чем желание. Чем банальный интерес. Это иное. Глубже, безнадежней. И это могло бы свести Пашу с ума. Но он не замечает. *** Все случается само собой однажды вечером. Боунс редкий гость вне лазарета. Но сегодня он пришел в комнату отдыха, когда Чехов безуспешно проигрывал себе, кажется, третью партию в шахматы. Играть было не с кем. Чем еще себя занять, он не знал. — Добрый вечер, доктор! Ищу партнера. Вы не откажете? — случайное предложение вдруг приобретает внутренний смысл. И энсин не уточняет. Не подбирает тщательно слова. Пусть все остается похожим на признание. — Павел, я не уверен, что… — Мне сегодня не судьба сыграть в шахматы. — Я сыграю, — соглашается доктор. На какой вопрос он ответил «да», Чехов не знает. Но это уже игра на грани фола. Без права на ошибку. Первое же «нет» лишает тебя всех шансов. А также второй попытки. Пан или пропал. Но другого пути он не знает. Поэтому делает шаг вперед. — На желание? — Хорошо, — спокойно соглашается Боунс. И Паше остается только выиграть. Других вариантов у него просто нет. Партия, сложная, как уравнение Пелля, кажется бесконечной. И когда он ставит шах и мат доктору, становится тихо. Энсин натужно улыбается. Он не верил, что удастся победить. — И что вы хотите? — сухо спрашивает МакКой. — Мне почему-то кажется, что вы хотите того же. Выпад. Он подставляет открытое горло под удар. Терять уже нечего. Это меньше всего похоже на шутку. Но он будет смеяться, если это потребуется. Пан. У Чехова было много любовниц и любовников. Умелых и не очень, ласковых, настойчивых — любых. Раньше он мог бы сослаться на юношескую влюбленность. Но сейчас у него есть, с чем сравнивать. Сказать, что секс был сногсшибательным — не сказать ничего. Это больше, чем страсть. Лабиринты безумия. Выхода из них нет даже тогда, когда удовольствие разливается, затапливая по самую макушку. МакКой неутомим, и пусть Павел нередко бывает снизу, он признает, что не может выдержать все те ласки, которые обрушивает на него мужчина. Он кричит, умоляет, просит. Чего — уже непонятно. То ли прекратить, то ли не останавливаться. Он тонет и сгорает одновременно. МакКой, наконец, дает ему перерыв. И Чехов засыпает мгновенно. Кажется, его нога так и остается лежать на бедре Леонарда. Сил нет даже на то, чтобы перевернуться на спину. *** И снова приходит утро. Смена. Чужие карие глаза, в которых нет ничего, кроме грусти. Разве что, сожаление. Почти безразличный взгляд, наблюдающий, как энсин поспешно собирает вещи по всей комнате. Паша не знает, что сказать. Уходить, не прощаясь — правильно, но он хочет услышать дорогой сердцу голос. — Если бы вы выиграли, доктор? — единственный вопрос, пришедший ему в голову уже на пороге. — Я не думал об этом, — отвечает мужчина. Что ж, он услышал все, что хотел. Остается только посмеяться. Над собой и своими надеждами — глупыми и наивными. — Тогда хорошо, что выиграл я. Происходящее дальше — хуже, чем ад. Кто сказал, что одной ночи будет достаточно? Кто сказал, что разбитые надежды нельзя собрать снова? Кто сказал, что такое можно забыть? Минуты, часы — все проходит как в бреду. Чехов чувствует на своих плечах, руках, бедрах прикосновения, которыми щедро одаривал его ночью Леонард. Сил едва хватает, чтобы высидеть смену. Что дальше? Сон. Беспокойный. Тяжелый. Не приносящий облегчения. — Я солгал, — говорит МакКой, стоя на пороге его каюты. — Насчет желания? — уточняет энсин. Впрочем, это уже неважно. Если доктору нужно только его тело — пускай. Лишь бы быть рядом. Ночь, две, три. Сколько взрослому опытному мужчине он будет интересен, Паша не знает. Когда у человека есть все, такой мальчишка, как он — не более, чем прихоть. Но согласие дано задолго до приговора. Пусть. *** Наутро так отчаянно не хочется, чтобы Леонард уходил. И Чехов нарушает все запреты, превращая ночь в чуть большее, чем просто классный секс. Он целует МакКоя, который неспешно собирает по каюте вещи. Мужчина внимательно на него смотрит, и Паше хочется зажмуриться. Тот отворачивается. Пропал. Когда юноша вынужденно ловит найденную Боунсом под подушкой банку с лубрикантом, он не успевает удивиться. Потому что дальше творится что-то невероятное. Невозможное. От одной мысли подкашиваются ноги. Мужчина медленно ложится на кровать. Устраивается удобнее, а затем слегка раздвигает колени. — Хочешь? — предложение, в котором не остается места для маневра, для передислокации, для отступления. Он предлагает Чехову выбрать себя. Дольше, чем на одну ночь. И Паша кивает.