Космические байки и истории о настоящей любви

Multa sunt in moribus dissentanea multa, sine ratione* *В обычаях человеческих много разнообразия и много нелепостей

— Черт, Чехов, мать…- конец фразы теряется в судорожном вздохе. — Не будьте ребенком — терпите, — Павел зачерпывает густую мазь и еще раз проводит пальцами по ладоням доктора. Маккой вздрагивает от неприятных, почти болезненных ощущений, и, чтобы как-то отвлечься, разбирает лекарство на компоненты по запаху: полынь, миндальное масло и лимонная цедра, от аромата которой рот мгновенно наполняется слюной. Когда теплая и тягучая жидкость попадает на рану, Леонард только сильнее сцепляет зубы, и Павлу кажется, что он слышит их скрип. — Интересно, что случится, если попробовать выйти на связь с кораблем? — Чехов равномерно распределяет мазь, каждый раз, будто намеренно, задевая ожоги. — Захотите включить коммуникатор — отойдите подальше. Не люблю запах горелого мяса, да и ранений мне на эту миссию хватило. Чехов многозначительно хмыкает, вытирая руки о покрывало, на котором сидит Маккой, и достает из-за пояса выключенный коммуникатор. — Даже странно, что это маленькое устройство здесь равнозначно бомбе. Должно быть дело в электромагнитном поле самой планеты… — Чехов, увольте меня от вашей философии, — Маккой откидывается на спину. Сквозь резной потолок пробивается свет здешних солнц — непривычно яркий, похожий на оранжевый неон, от которого сразу начинают болеть глаза. — … и поднимут нас, как только Скотти с мистером Споком разберутся в природе этого явления. На сей раз доктор молчит. В своих размышлениях Павлу не нужен ни собеседник, ни слушатель. Жаль только, что под звуки его голоса невозможно уснуть. Доктор закрывает глаза, восстанавливая картину случившегося, словно пазл. Вот они появляются в луче транспортатора, вот группа исследователей достает свои трикодеры и прочее оборудование. Затем раздается взрыв, следом еще три. Поляна, на которую они высадились, заполняется удушливым дымом, сквозь который не видно ничего. Единственное, что успевает заметить Маккой, это как Чехов поспешно активирует фазер. Собственно именно он и есть виновник его нынешнего состояния. Доктор едва успел выхватить оружие у Павла из рук до того, как оно взорвалось. И это было самое странное. Обычно фазеры не имели тенденции к самовозгоранию. Впрочем, экипаж Энтерпрайз давно научился ничему не удивляться, особенно на планетах, затерянных в глубинах космоса. — Мы против войн и любого типа агрессии, — объяснил им местный жрец, когда нашедшие Маккоя и Чехова местные жители привели их в город. — Наши боги поддерживают нас в стремлении жить в мире и согласии. Любая технология — это шаг навстречу гибели. Поэтому ей нет места на нашей земле, как и тем, кто ее принес. «Очаровательно», — заметил бы Спок, будь он рядом. Но в гостях у местных пацифистов их только двое. Точнее осталось только двое. Космос — это всегда риск. — Никак не пойму, к чему вам было геройствовать? — наконец, обращается Чехов к незаметно задремавшему Маккою. Тот открывает глаза, фокусируясь на энсине, но отвечать не спешит. Сейчас ему совсем не хочется играть с Павлом в его дурацкие игры. — Зачем вы кинулись меня спасать? — продолжает тот. — Причина в чувстве вины, дополненном совестью, которая не давала бы вам покоя, пади я смертью невинно убиенных? Или, может, просто капитан, с его вечным безрассудством, вдруг стал заразен? — Откуда в тебе столько яда, Чехов? — Маккой внимательно смотрит на энсина, но тот словно избегает встречаться с ним взглядом. Он сидит на стуле, в самом углу комнаты и раскачивается вперед-назад, грозя вот-вот свалиться. — От вас. Кстати, не вытрите мазь с рук. Пока заматывать нельзя — должно подсохнуть. — Перебинтуй, — Маккой поднимается, разминая затекшие ноги. — Нельзя, — не поворачиваясь, повторяет Павел, громко ударяясь спинкой стула о стену, такую же резную, как и потолок. — Неожиданные познания в медицине? — с иронией отмечает Маккой. — У меня вообще-то есть диплом, — Чехову, видимо, надоедает ребячествовать, и он оставляет стул в покое, перебираясь на густой ковер в самом центре комнаты. — Массажиста? — поддерживая отнюдь не светскую беседу, уточняет доктор. — Ассистента ветеринара. Вас что-нибудь смущает? — Павел стягивает с себя сапоги, усаживаясь по-турецки, а затем и вовсе разваливаясь на ковре. — Отлично. Просто не могу привыкнуть к тому, какой ты, оказывается, всесторонне развитый, — заверяет его Маккой. — Мне полаять? — Поверьте, доктор, — Чехов задирает голову так, чтобы ему было видно собеседника, — некоторые представители рода людского не сильно далеко ушли от объектов моей специализации. Порой Павел невыносим, но злиться не выходит. Ни криками, ни душевными беседами, ни хорошей затрещиной его уже не перевоспитаешь. «Что выросло — то выросло», как любит выражаться Кирк — Вообще-то, говорили, что из меня мог выйти неплохой санитар. — Льстили. Вряд ли… — кривит губы Маккой. — Да и, чтобы примерить медицинскую форму, заканчивать курсы было не обязательно. Думаю, попроси — тебе не отказали бы. — Эротические фантазии, доктор? Хотя, если вы пообещаете дать мне попрактиковаться на вас, например, в работе со шприцем, я даже подумаю. Маккой демонстративно закатывает глаза. — Ты сейчас утомляешь меня больше, чем болезнь. Иди, прогуляйся что ли. Павел послушно встает и выходит за дверь. Теперь доктору остается только набраться терпения. «Покорный Чехов — предвестник беды» — единственно верная примета в его арсенале. Что придет в гениальную кудрявую голову сегодня — загадка. И она пугает. Энсин как сложная головоломка или чемодан с двойным дном. Те, кто его не знают, нередко называют Чехова скромным или застенчивым, тогда как Леонард назвал бы просто тихим. Про таких обычно говорят, что «в тихом омуте черти водятся». В Пашином — по меньшей мере филиал ада, кругами которого, при желании, гениальный русский может заставить пройти каждого. Маккой узнает это на собственном опыте вскоре после знакомства. Знакомятся они банально, в самом непопулярном месте Энтерпрайз — лазарете. Угроза быть отправленным к Маккою на обследование любого пугает больше, чем гауптвахта.Так, несколько членов экипажа, которых подозревали в ипохондрии, резко самоизлечиваются, стоит им прийти с жалобами в смену Боунса. Но Павел, кажется, искренне любит атмосферу медблока, подолгу засиживаясь там. Спроси у Чехова «почему?» — он наверняка ответит что-то нейтральное, про успокаивающую атмосферу. В любом случае запретить Павлу приходить в лазарет, когда ему захочется, не может даже Боунс. — Он мне не мешает, — отвечает он Кирку каждый раз, когда тот многозначительно улыбается, заметив свернувшегося в кресле Чехова. И не обращает внимания на намеки капитана, которыми тот сыплет будто из рога изобилия. У них с энсином нет ничего общего. Разве что место работы… Маккой плохо помнит тот вечер, когда их простые и понятные отношения перестали быть таковыми. Он, не стесняясь, напивается за стойкой бара, топя в местном алкоголе не столько стресс, сколько неудачный разговор с бывшей, которая отказывалась снять мораторий на его общение с дочерью, не оставляя шанса даже поздравить Джоанну с Днем Рождения. Павел появляется незаметно. В тот вечер он удивительно молчалив. Отхлебнув из стакана доктора, он говорит единственное «пошли» и тянет Маккоя куда-то в лабиринты подсобных коридоров. Доктор не сопротивляется. Он еще слишком трезв, чтобы не понимать, что за этим последует, но слишком пьян, чтобы думать о последствиях. Леонард помнит, как беспокойно мигает свет в маленьком закутке, куда приводит его Чехов. Помнит ловкие руки, освобождающие его от лишней одежды, и рваные отголоски музыки, доносящиеся с танцпола. Кажется, он сам толкает Павла на колени, притягивая его ближе за жесткие кудри. Но энсин не сопротивляется, послушно раскрывая губы и умело используя язык. — Ты на вкус как виски, — замечает Чехов. — Привыкай. Это единственный раз, когда Павел обращается к нему на «ты». Впрочем, у Маккоя хватает и своих «табу». Он не зовет Чехова по имени, даже наедине. «Малыш» — большее, на что может рассчитывать энсин. Наверное, Павлу кажется, что доктор просто не знает его имени или представляет на его месте кого-то другого, когда они трахаются. Леонард не спешит избавить его от заблуждений. Их отношения обошлись без, банального в таких случаях, «ты слишком молод» или «я слишком стар». Они встречаются, деля на двоих подушку, как однажды выразился Чехов, передразнивая полного восточной мудрости и излишней романтики Сулу. Все чаще они расстаются до начала смены, иногда сразу после секса. Но это устраивает обоих. Устраивало. Что-то неуловимо меняется, когда они еще не понимают этого. Громкие шаги и шум будят задремавшего поперек кровати Маккоя. Солнца, весь день рвущиеся в комнату сквозь занавеси и украшенные филигранной резьбой стены, садятся за горизонт, играя бликами в цветных витражах окон. Их временное жилище — настоящие произведение искусства — почти дворец халифа. Но Маккою оно кажется каменной клеткой для дорогих и диковинных птиц. — Вносите, сюда, — командует появившейся на пороге Чехов, пропуская в комнату мужчин, несущих большую бадью с водой. — Спасибо. Доктор подходит ближе, скептически оглядывая содержимое импровизированной ванны. Вода кажется ржавой, но пахнет приятно. -В этих хоромах ложе королевское, но, увы, только одно, — снисходительно объясняет Павел. — Вам бы вымыться доктор… Или я буду вынужден любезно предоставить весь пол в ваше распоряжение. «Гаденыш», — шипит Маккой сквозь зубы. Чехов прекрасно знает, что он сейчас не сможет обойтись без помощи, реши искупаться. Но сдаваться так просто Леонард не намерен. Его сил и выдержки хватает только на то, чтобы, не морщась, раздеться и забраться в ванную. Павел не без интереса наблюдает за ним, усевшись на бортик. Когда вторая нога Маккоя оказывается в воде, удача оставляет его — поскользнувшись, доктор падает, поднимая кучу брызг. Он пытается схватиться за края ванны, но руки его не слушаются. Чехов не двигается с места. — Долг жизни я вернул, — говорит энсин, когда Маккой уже лежит на полу, а под ним расползается мокрая лужа. — Могу даже помочь вытереться в качестве бонуса. Доктор откашливается, игнорируя Павла. — Эй, — Чехов садится рядом с ним, помогая хотя бы немного подняться. — Все в порядке? Маккою хочется рассмеяться, но из горла вырывается только кашель. Павел вдруг обнимает его, притягивая ближе, утыкаясь носом в макушку. — Прекратите меня пугать! Страх — это стресс, Вам ли не знать, доктор, — Чехов откидывается на спину, опрокидывая Маккоя на себя, порывисто целуя его в нос, подбородок — всюду, куда может дотянуться. Леонард не сопротивляется, расслабляясь в теплых объятиях. Павел проводит прохладными дрожащими пальцами по его спине вниз. Его движения скомканные и резкие, будто он опаздывает или боится, что доктор вот-вот исчезнет. Но Маккой не собирается никуда исчезать, переворачиваясь на спину и усаживая Чехова себе на бедра. Взгляд энсина темный и глубокий — словно космос. И такой же опасный. Повисшая между ними тишина лопается скрипичной струной, когда Леонард приподнимается на локтях и шепчет Павлу на ухо только два слова: "возьми меня". — Я не смогу остановиться, даже если вы попросите, — предупреждает тот вместо ответа. — Я знаю. Солнца давно уступили свое место незнакомым звездам и созвездиям. Они удивительно не похожи на земные, но этого некому заметить. Чехов толкается в него рывками, в каком-то сумасшедшем ритме, что уже с трудом выдерживают оба. Маккой рвано выдыхает и выгибается навстречу, еще сильнее сбивая Павла. Боль и наслаждение давно сплелись в слишком тугой узел, и когда Чехов опирается сверху на ладони доктора, тот только всхлипывает, закусывая губу, и рычит «быстрее». — Зовите меня Павел, — наклоняясь, неожиданно выдыхает он на ухо Маккою. — Я назову тебя хоть господом богом, только двигайся, — обещает доктор. — Павел. Назови меня по имени… … — Па-ша…