От тщеславия к безумию

Второй красный росчерк упал на худую грудь, деля ее вместе с братом близнецом практически крест-накрест, оставляя на бледном холсте из кожи кроваво красный крест, внешне пусть и невинный, на деле же — практически рассекший тело на четыре части, превратив когда-то прочную оболочку Иерро в жалкий хлам, не способный противостоять и ветру. Он улыбался… Нет, не так, эта рослая сволочь какого-то хрена лыбилась, смотря прямо на него и самоуверенно неся какую-то высокопарную чушь, смысла в которой было не больше, чем в соплях младенца… Эта исполосованная шрамами сука самым наглым образом посмела повернуться к нему спиной, абсолютно игнорируя его. Проклятый шинигами, ты слишком самоуверен… Надо же быть таким самоуверенным, чтобы оставить врага в живых, не нанеся последнего удара. Ничего, ему эти сопли только на руку, а эта блядь — еще поплатиться… «Давай двигайся, мне осталось сделать пару шагов, закончу все это быстро!» Но нет, тело уже не слушается, даже руки, которые он чувствует как-то подозрительно отстраненно, словно они и вовсе и не его… Тело, невиданное дело, сопротивляется собственному хозяину, странной дрожью и болью откликаясь на каждую попытку пошевелиться. Он пытается сделать шаг, но не может, вместо этого ощущая предательскую дрожь в коленях, он хочет поднять руки, но и здесь — бессилен, скованный узами собственного тела. «Неужели… Неужели это все?» — в голове с оглушительно громким щелчком, эхом отдавшимся где-то под сводами черепной коробки, как это иногда бывает, собралась в единое целое мозаика, принося четкое озарение всего происходящего. Он проиграл. Он, тот, кто всю свою жизнь провел в одном бесконечном сражении — проиграл, пожалуй, самое обидное — то, что он проиграл какому-то шинигами недоучке, которому даже мозгов не хватило, чтобы осилить шикай. До чего нелепо… А сейчас, даже не было сил, чтобы закричать, криком выражая свой протест против самого этого мира, который он сам отрицал с самого момента собственного осознания… Странная, до селе неведомая сила неожиданно тяжелым грузом надавила на плечи, сламывая последние остатки сопротивления тела, но не души. «Я выживу, пусть я не могу этого сказать сейчас, но я выживу, сволочь, выживу, чего бы мне этого не стоило… И тогда, клянусь, я забью тебе эти чертовы колокольчики в глотку, навсегда стерев эту ухмылку с твоего уродливого лица! Я выживу, я буду жить!» Песок ударил в грудь, подло вышибая остатки дыхания из практически уже мертвого арранкара… Проклятый песок, остатки всех тел тех пустых, что пожрали жернова времени, перемалывая в мелкое белое зерно песчинок, забился в рот, мешая дышать, но это уже не имело значения. Жизнь покидала его с каждой толикой реацу, стремительным потоком сквозящую через крест раны. Неужели, теперь настал и его черед занять свое место в этой пустыне, мелким зерном песка смешавшись с миллионами таких же, как и другие до него? Неужели, все закончиться вот так вот нелепо? «Я выживу сволочь… Я буду жить… » — мысль, единственно собой заполонившая сознание умирающего, не давала покоя, в тщетных попытках раздуть едва теплящийся огонек жизни в теле арранкара, еще недавно бушующий диким пламенем… Тощая рука, теперь уже лишенная облика релиза, развеявшегося в окружающем воздухе не оставив о себе воспоминания, потянулась вперед, скользя выше по шершавому песку, необычайно четко ощущая каждую песчинку, касающуюся белой кожи, зарываясь длинными пальцами казалось бы в саму смерть, словно отдаляя приход костлявой карги… «Я буду жить, ублюдок… Я буду… » — тонкая светлая полоска, померкла, унося лежавший перед лицом песок куда-то вдаль, подобно туннелю, неожиданно быстро поглощавшему в себя не осторожного путника, засасывая того в безликое ничто, где нет ни времени, ни чего бы то ни было еще. Ладонь бессильно распростерлась по наждаку песка, проиграв и этот бой, бездушной массе. Дышать он перестал секундой ранее… ***** Безликое ничто. Место, где нет ничего, лишь только густой, липкий мрак, не позволяющий ни что-либо разглядеть, ни выпутаться из сковывающих объятий. Впрочем, все не иначе, чем метафора. Он не был уверен, что у него и вовсе есть тело, он не мог повернуть головы, потому что ее просто не было, а если бы и была — он бы не понял, что сделал это. Плотная завеса тьмы, пожравшая его, была однородна в своей тьме, сводящей с ума монолитом мрака. Он не знал, как ее назвать, но, что удивительно, способности мыслить он не потерял. «Что это за место? Неужели… Я мертв? Но что в таком же случае происходит? Какого…» Последнее уже относилось к мраку, где неожиданно появилась крохотная искорка света, словно танцующая в неведомых глубинах темноты безумный тане, не в силах развеять черноту, но привлекая сознание, маяком, путеводной нитью маня, и её зову сопротивляться он не в силах. Что это такое? И почему, хотя и нет чувств, окружающее он воспринимает столь отчетливо? Что это вообще значит? Пожалуй, это лишь толика из всех вопросов, терзающих Квинту именно сейчас. Иной — наверняка бы замер и возможно упустил бы свой шанс, но Нноитора не был таким, вместо ступора — всем своим естеством устремившись к свету, как бы абсурдно сейчас это не звучало. «Я хочу жить… Жить! » Маленькая искра постепенно разгоралась, своим светом заполняя все его сознание, ослепляя, пока, наконец, не наполнила его всего, неожиданно резко, словно удар поддых возвращая на мертвую гладь, заставляя выгнуться, а вместе с тем — осознать все произошедшее, каскадом обрушив на все чувства безумно зашкаливающий поток ощущений. Он был жив. И пусть перед взглядом единственного глаза стоит сейчас все тот же песок, смердящий смертью, еще недавно, казалось бы, цепко держащей его в своих объятиях, а тело содрогается в судорогах кашля, стремясь исторгнуть из себя назойливую пыль, он жив. Он не знает как, но он жив, иное его уже не интересовало… С трудом, но ему таки удалось перевернуться, тут же зажмурившись от не привычно яркого света, после всего мрака, что предстал ему ранее. Тонкие пальцы, подобно паукам, скользнули по груди, но обнаружили лишь только два длинных, узких шрама, крест-накрест пересекающих вполне целые ребра. «Я жив… Вашу мать, я жив!» — да, он смеялся, содрогаясь на песке в приступе собственной радости, граничащей с безумием маньяка, которого помиловали уже под сталью топора. Он жив, а значит, сможет отомстить, иное теперь его не интересовало. «Зараки Кенпачи… Молись, паскуда, я иду… » — безумно широко улыбнувшись, Джируга согнул руку, сильными пальцами впиваясь в мелкое зерно, поднимаясь с песка, теперь тонкими струйками стекающего с него самого, скользя сквозь прорехи его формы. Форма, пожалуй, теперь она интересовала его едва ли не меньше всего. Тонкий палец самым своим кончиком окунулся в белое зернистое море, посылая на далеко вокруг требовательный зов Пескиссы, тратя на это едва ли не все те крохи реацу, что он успел скопить. Ответ пришел быстро, где-то мелькала Эспада, его горячо любимые товарищи, не так далеко обнаружилось еще несколько пустых, но того, кто занимал его мысли, он не нашел. Кенпачи не было ни здесь, ни где бы то ни было в Лас Ночес. А это могло означать только одно… — Ублюдок… Ты от меня не скроешься, я тебя из-под земли достану, сволочь! — сорвавшись на крик Нноитора тяжело выдохнул от боли в груди, неожиданно остро отдавшейся от вроде бы невинного движения. Он был слишком слаб… «А проклятого Теслы, как и всегда, нет рядом, когда он нужен… » — бессильно скрипнув зубами, Квинта просто проигнорировал тот факт, что реацу собственного фраксьона он так же не обнаружил, задавив в недрах собственной черной души то жалостливое чувство, что, бывало, возникает, когда теряешь полезную или дорогую вещь. Обещание дано, руки ноги на месте, оставался только извечный вопрос — что дальше? В глобальном смысле — конечно же, месть, но конкретно сейчас Нноитора, немного поразмыслив, решил направиться в собственные покои, оставалось лишь надеяться, что они уцелели. Устраивать счастливое воссоединение со своими коллегами Квинта не спешил, собственно ему было вообще на них плевать, и именно поэтому он направился к дворцу, с каждым шагом все увереннее ступая по мертвому песку, на этот раз лишившемуся своей жертвы… «Я буду жить… Я ведь говорил, сука…»