Ты мой

Девочка, между нами снова пропасть. Мы сделали больно друг другу, и мы сделали это на совесть. Мы сошли с ума, наш мир – планета абсурда.

      Тусклое осеннее солнце пробилось между занавесок и скользнуло по ее лицу. Пелагея поморщилась и открыла глаза, не сразу фокусируясь на мирно спавшем под боком мужчине. Он прижимал ее к себе исписанной замысловатыми татуировками рукой, а пара ее осветленных волос запуталась в его щетине. Девушка на секунду прикрыла глаза, наивно надеясь, что это только сон (можно, пожалуйста, это будет сном?), но, увы, мужчина рядом был реален, и тату были реальными, и если он начнет говорить, она точно знала, что услышит заманчивый французский акцент. Черт бы побрал эту ночь. Едва не застонав от накатившего отчаяния, но вовремя прикусив губу, Поля осторожно выбралась из крепких объятий, на мгновение замерла, убеждаясь, что Пьер продолжает спать, и тихонько начала собирать свои вещи, которые ночью в спешке и страсти были разбросаны по всей комнате.       «Учудила ты, Ханова, ничего не скажешь», – укоризненно качал головой ее внутренний голос, а она уже натягивала вчерашнее платье и подхватывала на руки сумку и любимые бежевые «лодочки». Она еще раз бросила взгляд на кровать, на Пьера и смятые простыни, и на носочках скрылась в коридоре.       По-английски.       Через полминуты, когда дверь возвестила об уходе гостьи, француз, который только притворялся спавшим и следивший все это время за передвижениями своей наставницы, шумно выдохнул и потер переносицу пальцами. Ни поцелуя на прощание, ни даже банальной записки... Не так он представлял это утро, когда вез ее вчера к себе, разгоряченную алкоголем и его поцелуями.       Удар по самолюбию.       Разочарование. «       Она попыталась затянуться, но чужая рука перехватила сигарету у ее губ и, затушив быстренько о перила, пустила в свободный полет с пятнадцатого этажа.       – Чтобы я больше этого не видел, – мрачно произнес Дима, облокачиваясь на балкон и не смотря на девушку. – Зачем, Поль?       Она неопределенно хмыкнула. Не желая слышать ответ, но не в состоянии превозмочь любопытство и уязвленную гордость, она повторила его вопрос на свой лад:       – Это у тебя, Дим, нужно спросить: зачем?       Он потер переносицу пальцами и повел головой. И ничего не ответил. Он не знал, что отвечать, он не знал, зачем. Мужчина прекрасно понимал, о чем она говорит, и понимал, что облажался не на шутку, но зачем и почему он в один дурацкий миг решил облажаться, он не мог объяснить даже себе. Точнее, мог, но это звучало так жалко и мерзко, что лучше было оставить свои мысли при себе.       Стереть бы из их истории тот злосчастный клуб со злосчастным виски.       Пелагея, уставшая, по-домашнему родная уже Поля, за пару часов всего ставшая абсолютно недосягаемой, словно опять возвела в миг высоченную стену между ними, флегматично вытащила вторую сигарету и прикурила ее. Билан резким движением вырвал и ее, и всю пачку из рук девушки и отправил их за предыдущей.       – Не сажай голос, глупая, – приглушенно произнес он, все так же не рискуя поднять взгляд и встретиться с Полиными глазами. Он боялся их осуждения больше смерти.       – Тебе-то какое теперь дело, Билан?       Слишком горько.       Ответ, как нож в сердце. Острый такой, с широченным лезвием.       – Мне всегда есть до тебя дело, – тщетная попытка вытащить его. Не поддался.       – Нет, Вить, не сегодня.       Нож провернули по часовой стрелке пару раз и всадили еще глубже.       Ошибаешься.       Балконная дверь тихо отворилась, и девушка нырнула в тепло квартиры.       – Тебе пора, – послышалось из гостиной.       Дима раздосадовано ударил кулаком по перилам балкона, не зная, что еще предпринять и как замолить вину перед девушкой, на которую ему, в кои-то веки, искренне, было не наплевать. Вся ситуация была похожа на дешевый спектакль: встать бы с места и выйти, пока совсем тошно не стало от бездарного сюжета.       Но они продолжали сидеть. В первом ряду.       – Поль, давай поговорим, пожалуйста, – переступая порог, начал было он, но она замотала тихонько головой из стороны в сторону:       – Ты пришел с той же просьбой час назад, и все это время мы с тобой провели в тишине. Теперь тебе пора.       Она стояла, прислонившись бедром к книжному шкафу, и смотрела куда угодно, только не на Билана. Такое вот взаимное избегание зрительного контакта на нескольких квадратных метрах паркета.       – Поль...       Она подняла раскрытую ладонь, пресекая любые попытки объясниться/завязать беседу/впишите свой вариант, безмолвно сообщая, что не в силах сейчас его слушать и не в силах больше находиться с ним рядом.       Тяжелый вздох. Сердце мужчины бьется в агонии.       Стыдно.       Билан покидает поле боя в гробовой тишине, волоча за собой никому не нужный белый флаг.       А ей, после тихого хлопка входной двери, компанию составляют несколько бокалов терпкого вина, новая пачка сигарет и слезы. »       На улице расходился холодный дождь, напоминая москвичам, что зима приближается семимильными шагами. Пелагея под узеньким навесом жалась к стене съемочного павильона, пытаясь не замочить ни туфли, ни прическу, ни очередную сигарету, тлевшую в ее руке. Ей нужно было успокоиться: поединки, завершившиеся пятнадцать минут назад, вытащили из нее всю душу, вывернули наизнанку и наспех, на «авось» запихали обратно. Все шло «не так» и неправильно. Таблетки уже не помогали, алкоголь был не лучшим другом, когда ты за рулем, и оставался такой вот противно пахнувший и щипавший глаза дымом способ. Дверь рядом хлопнула, и Поля вздрогнула едва заметно, на секунду оборачиваясь и стойко пытаясь не меняться в лице. Она даже дернулась, силясь скрыть наличие в руке сигареты, памятуя участь предыдущих пару дней назад. Билан заметил это и невесело, кривовато, вымученно усмехнулся. Съемки потрепали сегодня нервы всем наставникам.       – Я все равно чую запах, – недовольно проворчал он, а девушка пожала плечами, мол, чуй себе на здоровье, и затянулась, предусмотрительно отворачиваясь от коллеги. – Отдай.       Она покачала головой и отошла на пару шагов. Было ли ей приятно, что он беспокоится о ней? Безусловно. Было ли это необходимо ей сейчас? Вовсе нет.       Не обращая внимания на дождь, тут же промокая до нитки, Билан обогнул наставницу, не без борьбы отобрал у нее уменьшившуюся на половину сигарету и поднес ее к своим губам. Поля недовольно засопела.       – Первая? – имея в виду количество уже скуренных, деланно безразличным тоном поинтересовался мужчина.       Вместо ответа девушка развернулась и пошла по направлению к двери.       – Пелагея, стоять.       Она поморщилась от его тона и своего полного имени, произнесенного его голосом; замерла на полпути. Она была уставшей и казалась совсем маленькой после всего сегодняшнего стресса. Как же ее хотелось прижать к себе, знал бы кто, как хотелось укрыть от всех переживаний, подбодрить, и чтобы все снова, как раньше... Но удача в этот раз опять была не на его стороне.       – Отпусти меня, Дим, – жалобно попросила она, будто б он ее физически удерживал и не давал более ни шагу ступить, – не сегодня, пожалуйста.       – А когда же еще, Поль? – он протянул руку, мягко разворачивая ее за локоть к себе лицом, но она тут же отвернулась, смотря куда-то поверх его плеча. Что за упрямая женщина... – Ты хоть одно мое сообщение прочитала? (Ресницы дрогнули, алые губы, чьи отпечатки на сигарете он старательно игнорировал, как Пелагея – его самого, сжались чуть сильнее.) Вижу ведь, что нет. Когда еще нам говорить, как не сейчас, раз ты не желаешь по-другому?       – Я и так тоже не сильно желаю.       Грубо. Под самые ребра. Дима почувствовал, как в горле резко пересохло, и вовсе не от сигарет.       – Я не узнаю тебя.       Словно пощечина, и из ярко накрашенных глаз едва не брызнули слезы. Она физически ощутила этот звонкий шлепок по своей щеке словами.       Больно.       И в самое «яблочко». Она себя тоже не узнавала. Ей тоже было чертовски стыдно. Она его тоже подвела, но так не желала признаваться, что теперь они квиты. И провалиться бы прямо сейчас сквозь землю – как решение всех проблем разом. Можно? Можно?..       Она заметила, как он потянулся к следующей сигарете. Слова вырвались еще до того, как она поняла, что собирается сказать:       – Не сажай голос, глупый, – глухо, отслеживая каждое его движение, видя, как замирает рука на полпути, и как Билан, недоуменно хмурясь, прокручивая в голове уже состоявшийся диалог, отчаянно колеблется пару мгновений перед тем, как сдаться и принять условия игры:       – Тебе-то теперь какое дело, Ханова? – и вновь нож в сердце, позабытый в спешке, медленно проворачивают, на этот раз – он сам, своими собственными руками, еще больше раскрывая рану.       – Мне всегда есть до тебя дело, – тихо. Сдавленно.       Второй нож вошел рядом с первым, а казалось, хуже уже быть не могло.       Звук принятого сообщения разрезал влажный воздух, и Пелагея знала, что оно начинается с мягкого «bonjour», но в их небольшом спектакле на двоих оно было третьим лишним. Изучая мокрый асфальт, она старалась дышать ровно, ожидая следующей фразы, заранее заготовленной ею же самой, как второй пощечины, смиренно подставляя другую щеку.       А он решил импровизировать.       – А сегодня?       Девушка даже чаще заморгала от неожиданно переписанного сценария, но легче от этого не стало ни на йоту.       – Всегда, Вить.       Она вздохнула протяжно и с такой тоской, что Билан чуть не взвыл вслух. Когда их поезд сошел с рельс, когда успел, на каком повороте? Когда он начал ревновать ее, имевшую все права быть с любым мужчиной в этом мире? Кто позволил ему возомнить себя единоличным властелином чужой души, однажды урвав всего один поцелуй, тысячи объятий – до этого и несколько горячих прикосновений – после? Это у него, у Билана, не было ни малейших прав для ревности (да, были же, были! – не унимался внутренний голос), но почему же тогда на душе так гадко до сих пор...       Кто они? Кем были? Кем стали? Не друзья уже, не любовники, не прохожие. Кто?.. Кто б ответил.       Он сделал небольшой шаг ей навстречу – она отошла на два; у него невольно опустились руки.       – Поля, выслушай меня, наконец.       Она отступила еще на один и нащупала за собой ручку двери, мотая головой. Немое «нет» упало между ними и разбилось вдребезги, забрызгав обоих острыми осколками.       – Тебе не за чем объясняться.       ...потому что каждый виноват в равной доле.       Дернула дверь на себя, малодушно покидая поле боя. В этот раз – она, без флага, без победы, без поражения. С обоюдными потерями, с болезненными ранениями, со щемящим чувством вины и ощущением, что история не должна развиваться по этому пути, но где-то заклинило огромный механизм, и он дал сбой на середине. И все пошло «не так» и неправильно, и вряд ли сигареты, выпивка или медикаменты могли ее спасти.       – Я не смогу вечно бегать за тобой, девочка, – тихо, но ровно так, чтобы слова еще долетели до нее, произнес Билан ей вслед.       Кулаком – прямо между лопаток, догоняя, выбивая из ее груди весь воздух и заставляя на секунду сжать юбку до побелевших костяшек и закусить изнутри щеку. Она прибавила шаг и не услышала глухой удар в стену.       ...врет. Сможет.       Перед глазами невольно встали картинки того вечера, с которого все и пошло наперекосяк. «       Зал плыл перед глазами. Музыка на грани разрыва перепонок сливалась с пульсом, переплеталась с уже неуклюжими движениями, отбивала ритм в висках. Бокал с односолодовым в руке – какой по счету? А есть ли разница? Вовсе нет: он залпом допил благородно-янтарную жидкость и плеснул еще из графина, предусмотрительно оставленного на столике.       А в голове вместе с бешеным ритмом электроники пульсировала одна только мысль: забыться, забыться, забыть... Ее танцы, ее взгляды, ее наглые, колкие реплики, ее «выбери меня», и цепкие пальцы, и приходившиеся в самое сердце слова – ядовитыми стрелами. Боже, за что ему эта пытка на грани с мазохизмом? А ведь он был не против, в тот самый момент, и просил, молил бы о большем, представься ему только эта возможность. Забыться, забыться... не получалось. Тоненькая, в черном, до одури сексуальная в своих движениях, она не хотела покидать сегодня его мысли, как и на протяжении уже нескольких дней до этого.       С того самого вечера в ее гримерной, после которого все пошло наперекосяк.       Он стойко продержался почти неделю. Ему можно было дать медаль за выдержку. Да, какую медаль? – орден, статуэтку, все известные награды в этом мире и еще несколько из параллельной реальности, где история, несомненно, повторилась. Он был уверен в этом. И пускай, ее образ – это лишь качественная работа стилистов, бившая так точно по самым уязвимым местам, но черт бы их побрал тогда вместе с Пелагеей.       Во рту пересохло, виски с самого начала не помогало, и глупо было на это надеяться, но он же упрямый. И продолжал вливать в себя терпкий алкоголь в надежде на чудо.       Не случилось, не произошло, не время, значит. Не метод, значит, и получается, что нужно изобрести другой: сейчас, сию секунду, пока он еще может. Чтобы спастись от жажды, утолить которую никакая вода не способна.       Он двигался вместе с музыкой, вместе с идеально очерченным женским телом, со своими руками на нем, с ее желанием его, с их совместной неутоленной-неутолимой жаждой. И было жарко и тесно на душном танцполе, и она его, конечно же, узнала, и она его, конечно же, хотела. Он же? Он хотел. Но не ее. Но за неимением большего, можно было и ее. Сейчас. В темном, забытом всеми коридоре клуба, что никогда не сделал бы с ней. Но с этой девушкой – можно, потому что не она, потому что позволяет, потому что алкоголь, музыка и духи, так похожие на ее духи, туманили разум.       Короткое платье – как благословение свыше на все последующие грехи. Закрыть глаза – и место каштановым кудрям уступают золотистые, и вроде как уже не столь гадко от собственных рук, расстегивавших спешно ширинку, одним рывком приподнимая ее бедра, вжимаясь в сладко застонавшую не-помню-как-ее-зовут-случайную-девушку.       Он не сразу услышал ее шаги, не сразу заметил ее, маленькую и растерянную, с огромными глазами, забывшую даже ладошку к губам поднести, совершенно окаменевшую от увиденного. Не успевшую совладать с лицом и эмоциями, выдававшими ее чувства с головой, и в любой другой ситуации он счел бы это за победу... Не сейчас. Слишком поздно он сфокусировался на ней, проклинавшей все на свете за то, что именно этой ночью она решила принять приглашение друзей и «тряхнуть стариной». Вот, пожалуйста. Тряхнула. И не она одна.       И вроде бы, никто ведь ничего не должен другому, но почему же тогда внутри все будто б обмерло, сделало сальто назад и неудачно приземлилось, переломав шею?       У обоих, в унисон.       – Дима?..       И провалиться бы сквозь землю прямо здесь и сейчас – как спасение от ее не верившего в происходившее взгляда. Можно? Можно?..       Добро пожаловать в реальность, девочка, тебя только что сбросили с обрыва, а ты теперь собирай себя по кусочкам да по осколкам, вперед. Чего же ты медлишь?.. »       Пьер покорно протянул ей прикуренную сигарету, когда она требовательно, даже несколько показательно, раскрыла руку ладонью вверх и перебрала воздух пальцами, как гитару. Пелагея старалась не смотреть ему в глаза: еще один мужчина, с которым было абсолютно непонятно, как себя вести. В полку неловких разговоров прибывало в геометрической прогрессии. Она усмехнулась своим мыслям, переминаясь с ноги на ногу и расправляя плечи. Она ждала, пока он заговорит: самой начинать объясняться, вспоминать, просить прощения, и прочее, и прочее не хотелось.       А он был угрюм и обижен, и это читалось в каждой морщинке и каждом его движении. Даже в голосе, которым он пел на репетиции нокаутов, это было слышно, и ее бросало в жар от осознания собственной глупости. Зачем она ввязала его в свои проблемы? Непонятно. Но стыдно, как же теперь было стыдно перед обоими.       Он попытался обнять ее днем при встрече – она грациозно увернулась, давая понять, что продолжения не будет. Он хотел взять ее за запястье сейчас, но ладонь схватила лишь воздух.       – «Ошибка», да? – первым подал голос он.       Поля прищурилась, наблюдая за кем-то на стоянке, медленно выдохнула дым, заставляя мужчину рядом сглотнуть, и не спеша кивнула.       Понимал ли он все? Она не знала, и не особо желала знать. Но он тоже кивнул – она скорее почувствовала, нежели увидела, и ей этого хватило, чтобы расслабить спину и прислониться к стене.       – Извини, пожалуйста, – пробормотала она, выбрасывая недокуренную сигарету. – Это не твоя вина.       А он понимал, он все понимал. Он видел все, и взгляды, и прикосновения, и мысли – их – порой одни на двоих. Но продолжал верить в свою, не чужую, удачу. Ведь иногда же везет, правильно? – а ему в последние месяцы казалось, что он поймал целую волну везения. Не без внутренней борьбы, переступая через себя и свое «я», только потому что видел, что шансов у него даже меньше, чем ноль, чем минус бесконечность, француз отступил.       – Вам нужно поговорить, – наконец, произнес он. Сипло. – Это будет лучшим решением, и ты это знаешь.       Огромная гора – с плеч на землю, и будто бы даже дышать свободней стало.       Пелагея от облегчения прикрыла глаза. «Можно?» – совсем шепотом спросил он, протягивая руки. Она позволила молодому человеку привлечь ее к себе и осторожно обнять, немного помяв прическу.       Сколько они так простояли, она не знала, но все еще ощущала руки Пьера, давно уже, наверное, катившего по МКАД, на спине, когда садилась в автомобиль и поворачивала ключ в замке зажигания.       Такими объятиями обычно прощаются навсегда.       «Обижаешься?» – «Нет». – «Извини еще раз. За надежду».       Пелагея устало прижалась лбом к рулю. Последние недели выдались слишком тяжелыми и насыщенными для маленькой нее.       Внезапно тишину разорвал звонок, и она вздрогнула всем телом, но головы от руля не оторвала. «Дима Билан», – высветилось на дисплее. Она не хотела брать, не хотела говорить, не с ним конкретно, но вообще с кем бы то ни было. Все, что она хотела после многочасовых прогонов и откровенного разговора под вечер – это тишину и немного сна.       Вам нужно поговорить. Это будет лучшим решением.       Она знала. Знала и раньше, наверное, знала уже в тот момент, когда обнаружила себя утром в квартире Пьера, или даже, когда накануне ночью согласилась сесть с ним в такси. Знала, что потом, несмотря ни на что, если еще не будет слишком поздно, ей предстоит отвечать за этот сиюминутный порыв.       Но боялась до дрожи в коленях – и боялась самой себе сказать, чего именно.       Она поднесла мобильный к уху.       Ведь, еще не было поздно? Слишком поздно?       Скажите, что нет.